Танк со мной внутри должен был идти в авангарде, уничтожая укрепления, постройки, а также наиболее активную боевую технику в секторе. Остальное, а именно, зачистка местности, подавление мелких, остаточных очагов сопротивления и добивание уцелевших мутантов, ложилось на плечи пехоты, в смысле, остальных бойцов базы. В идеале в секторе не должно было остаться ни одной мутантской души.
Оказавшись внутри, я на пару секунд потерял возможность видеть и слышать. Пока мое сознание подключалось к механизмам управления танком, платформа выносила его (вместе со мной) на поверхность.
Вечер выдался пасмурным, прохладным и ветреным. Хоть я и не чувствовал ни холода ни ветра, погода вызывала у меня ощущения самые мрачные. Небо словно гневалось на нас, ползающих по земле букашек, за намерения сегодня уничтожить как можно больше букашек другого вида.
Войдя в поселение мутантов, я с удовлетворением заметил, что разожженный в прошлый раз здесь пожар не прошел даром. На месте некоторых построек стояли новые, кое-где попадались кучки золы и обугленные головешки, смоченные дождем. Блин, но какими же хлипкими, несуразными и игрушечными показались мне теперь эти сооружения!
Первую постройку я свалил без всякой стрельбы — просто протаранив насквозь. Естественно, сразу с нескольких сторон загрохотали очереди — не то пулеметные, не то автоматные. Но, выплавленные как попало, и из чего попало, пули даже не оцарапали броню.
Я дал залп — в направлении красных пятен, и большая их часть после этого погасла. Я начал продвигаться вглубь поселения, напролом, круша встречающиеся на пути искусственные преграды. Звуки стрельбы мне навстречу замолкали практически сразу. В пределы видимости попало самое большое (не по высоте, а по площади) из мутантских зданий. Оно занимало территорию с футбольное поле, было окружено вышками с пулететчиками, и именно его я считал ключевым. Подобравшись на достаточное расстояние, я дал по нему первый залп, заставил содрогнуться и вспыхнуть. А потом произошло то, что ни я, ни командование мое, никак не ожидало. А следовало бы.
Резкий удар откуда-то из-за спины заставил бы меня вскричать от боли, не будь я танком. Второй, такой же, удар не заставил себя ждать. Превозмогая боль, я повернул голову… или, что там у танка, башня? Мне открылась страшная, в своей жестокой логичности, картина. Обломки двух боевых «утюгов» вместе с останками своих водителей догорали в непосредственной близости от меня, и еще два «утюга» неслись ко мне на полной скорости.
Огонь! Оба «утюга» вспыхнули, не доехав до меня какие-то полтора метра. И тот час же удары повторились — в бока и спереди. Блин, как же больно!
Я чувствовал себя огромным, но не шибко поворотливым зверем, которого облепила стая мелких хищников, каждый из них в бою «один на один» не стоил против меня и чиха, поэтому и не пытался драться честно. Ладно, ладно, сволочи, лихорадочно соображал я и не сообразил ничего лучше, чем самому пойти на таран. Нацелившись на ключевое здание и ускорившись, я без труда прорвал окружение, смел как пушинки два ближайших «утюга», какую-то хижину, одну из вышек. Стена поддалась мне с хрустом, я прошел ключевое здание насквозь, как нож — сливочное масло. Я видел, как пламя пожирает стены изнутри, я слышал разноголосый хор страха, боли, отчаяния и предсмертной агонии. Мимо пробегали, тщась не попасть под гусеницы, мутанты разного возраста — от матерых трехметровых монстров до крошечных детенышей. И я чувствовал все нарастающую боль.
Потолок обрушился, погребая всех, кто остался в здании, но я уже вырвался с другой стороны. Боль была нестерпимой, и я подумал, что лучше уж быстро и безболезненно погибнуть под пулями, а потом воскреснуть в лаборатории мастеров, чем терпеть такое.
Боль исчезла, вернулось человеческое мироощущение — с темнотой и просветом люка. Неуклюже выбравшись из него, я, лишенный боекомплекта и даже возможности позвать на помощь, лишь помахал рукой навстречу приближающимся мутантам. Но те почему-то не расположены были убивать меня, а вместо этого бросили нечто, оказавшееся своеобразной сетью. Легкая, почти воздушная, она опутала меня по рукам и ногам, не давая даже пошевелиться. Я вспомнил, что мутанты не чужды людоедства и подумал, что легкой безболезненной гибели мне никто давать не намерен. Хотел закричать — ни на что не надеясь, просто, от отчаяния, но даже в этом праве мне было отказано. Удар дубинкой одного из мутантов погрузил меня в темноту.
Приходил я в себя с трудом, головной болью и сухой горечью во рту. Отвратительный запах переворачивал желудок. Слабый дрожащий огонек слегка разгонял темноту. Судя по ощущениям спины, я лежал на чем-то жестком, но, теплом, в отличие от земли и камня. Первым, что я увидел, был высокий потолок, словно сотканный из кусков разного материала, невесть как державшихся. По другую сторону потолка мерно стучал и шумел дождь.
Надо мной склонилась жуткая физиономия, лишь отдаленно напоминающая человеческую. Из ее пасти вырвался короткий приглушенный рев. В ужасе я подскочил на своей лежанке, но, схватившись за пронзенную болью голову, был вынужден медленно опуститься обратно.
— Что тебе от меня нужно? — спросил я риторически, ибо догадывался, что может быть нужно мутанту-людоеду от хомо сапиенса, — давай, убей меня. Чего ты ждешь? Не томи, если хочешь жрать…
— Я не уб…ю те…бя, — протянул, с усилием выговаривая человеческие слова, мутант, — ты сох…рани…ил мне жизнь, пом…нишь? Я сох…ра…ню тво…ю. Не по…па…дись ты нам, дру…ги…е те…бя бы сож…рали. Сва…ри…ли жив…ем, или прос…то заг…рыз…ли.
— Спасибо за ценную информацию, — страх отпустил, уступая, как обычно, место беззаботности, — то есть, я могу идти? И ваши меня не… того?
— Мо…жешь, — я встал с лежанки и оглянулся в поисках выхода, но был остановлен легшей мне на плечо огромной ручищей, — толь…ко от…веть на один во…прос. За…чем вы уби…ва…ете нас?
— Я могу спросить то же самое, — парировал я, — по крайней мере, наши ваших не жрут живьем.
— Вы соз…дали нас. Что…бы уби…вать та…ких как вы. По…том вы ста…ли уби…вать нас. Ка…кой в этом смы…сл?
— Не знаю, — ответил я раздраженно. Трудно представить более странное зрелище, чем философский диспут с живой машиной для убийства, — не я вас создал.
— Но ты нас уби…вал. Ты у…бил мно…гих из нас. Чем мы те…бе по…ме…ша…ли?
— А мы вам — чем? — за неимением лучшего я размахивал старым как мир аргументом «сам дурак», — эта война длится, черт знает, сколько, я даже не знаю, кто первый начал…
— За…то я зна…ю, — от апломба моего собеседника меня передернуло как от вида вчерашней манной каши, — вы ста…ли уби…вать нас. Мы для вас да…же не до…быча. Мы — забава!
Последнюю фразу мутант произнес быстро, резко, внятно и без натуги. Глаза его при этом гневно сверкнули.
— А я от вас другого не ожидал, — вздохнул я, — в любой войне, особенно застарелой, каждая сторона считает себя во-первых, правой, а во-вторых, защищающейся. Мы могли бы спорить до хрипоты, но какой смысл? Переубедить меня, чтобы я предал своих, дезертировал? Не надейтесь. И правота с объективностью тут ни при чем. По моему субъективному мнению, вы страшны, уродливы и кровожадны, а те, в чьих рядах я сражаюсь — просто люди. Почти такие же как я. Они мне ближе, понимаешь? К тому же, когда я голодом мучился, блуждая по городу, как меня встретили вы и как — они? Кто меня накормил и обогрел? А кто самого сожрать вздумал, вместо «здрасьте»?
— Я не пе…ре…убе…жда…ю те…бя. Я хо…чу уз…нать. Я… все мы…сра…жа…ем…ся за сво…ю жизнь. За жизнь на…ших де…тей. А за что сра…жа…ешь…ся ты? Нас мно…го — вас ма…ло. Вам не нуж…но мно…го мес…та. А мы мо…жем пи…тать…ся чем…ни…будь дру…гим, не ва…ми. Но имен…но вы, а не мы на…па…дае…те.
— Да ну! — усмехнулся я, — а кто напал на нашу базу в прошлом месяце? Мы сами?
— Э…то бы…ло о…шиб…кой. Вождь Аухарра ду…мал, что так мы пре…кра…тим ва…ши на…па…де…ния. Он по…гиб там. И мы боль…ше…
— Рад за вас, — этот разговор утомил и разозлил меня, особенно в сочетании с больной головой, — теперь-то я могу идти?
— До…слу…шай, — мутантская ручища снова остановила меня, — ре…бе…нок, за…бав…ля…ясь, му…ча…ет зве…руш…ку или жуч…ка. Без вся…ко…го смыс…ла. И у вас то…же са…мое. Толь…ко иг…руш…ки страш…нее… Нам боль — вам за…ба…ва…
— Все? — спросил я нетерпеливо. Мутант убрал руку и кивнул, видимо, не в силах больше отвечать мне словами, а потом указал на выход.
Выскочив из относительно теплой хижины под дождь и сумерки, я вначале промок и замерз, а уже потом побежал, сориентировавшись по безошибочному, в данном случае, признаку — столбам дыма и зареву пожаров.
Лавируя между руинами городских сооружений и постройками мутантов, я буквально выскочил навстречу вооруженному человеку в шлеме. Именно человеку, а не мутанту. Тот вначале прицелился, а потом, приглядевшись, убрал ствол и полез обниматься.
— Вовка! Дружище! — воскликнул он голосом Гриши Весельчака, — ты живой?
— Как видишь, — проворчал я, — хотя, какая вроде бы разница? В противном случае меня бы восстановили, ведь так?
— Ну да, — согласился Весельчак, — и все равно, мало хорошего. Помню, когда меня последний раз убили, и больно было, и… Ну да ладно. Мы, когда разбитый танк увидели, думали, все, накрыли тебя. А ты?
— Чуть к мутантам на ужин не угодил. Но удрал, — коротко и не вдаваясь в подробности, ответил я, — а у вас как дела?
— А ты не видишь — как? — Весельчак указал оттопыренным большим пальцем в сторону догорающего мутантского поселения, — победа, понимаешь? Эти твари отхватили по полной и затаились. Щас наши прочесывают сектор, добивают тех, кто остался. Сектор наш, понимаешь?
— Понимаю, — вздохнул я, почему-то не разделяя его ликования, — и что теперь?
— Для тебя — пока все. У тебя ведь нет оружия, так что лучше возвращайся на базу. Могу проводить. Отдохнешь, покушаешь. Ты уже сделал достаточно на сегодня. А мы продолжим. Будем прочищать каждый квадратный метр, пока в секторе хоть один мутант будет. Живой, в смысле.
— А потом — что?
— Вернемся на базу, конечно. А что ты предлагаешь? Другие сектора брать не с чем, да и так, я думаю, мы большое дело сделали…
— Я не о том. Не жалко оставлять только что отвоеванную территорию? Мутанты ведь могут вернуться.
— Ну, мы будем время от времени сюда наведываться, патрулировать, отстреливать этих тварей. Если ты беспокоишься, можешь с мастерами поговорить, они тебя уважают. Сообразите какую-нибудь машинку сюда для охраны.
— Поговорю, — согласился я, — кстати, а что это за большое здание в центре сектора? Мутанты его так бешено защищали, аж танк мне разбили.
— Низкое, но места много занимает? Так это типа питомника. В нем мутанты выводят и выращивают своих детенышей. Так что ты правильно сделал, что раздолбал его. Теперь у мутантов рождаемости-то поубавится. Ну что, пошли, что ли?
— Пошли, — вздохнул я, — слушай, Весельчак, ты можешь мне сказать? На вопрос ответить?
— В принципе могу, хоть и вижу, что ты не в себе. Болтливей чем я стал. Так что ты хотел спросить?
— За что ты сражаешься? Знаешь?
Он посмотрел на меня глазами кота, от страха забравшегося на дерево, и теперь не знающего, как спуститься вниз.
— Ты чего, Админ? Тебя чего, по башке двинули?
— Ага, — согласился я, — двинули. И потому я имею право на подобные вопросы.
— Ладно, напомню. Сражаемся мы не «за», а «против». Против мутантов — кровожадных, серокожих, человекообразных тварей.
— Говоришь, «мы». А ты-то лично, за что? Что лично тебе эти мутанты сделали?
— Ну и глюки у тебя, — совершенно серьезно произнес Гриша, — видимо, мощно приложило. Ты не волнуйся, на базе тебя вылечат. А насчет того, что мне сделали мутанты, напоминаю: они меня убивали. Не раз, не два, а десятки раз. Убивали не насовсем, но каждый раз мне было больно не меньше, чем умирающему мутанту или вашему брату технофобу. И за каждый из этих раз я буду мстить. Любому, попавшемуся мне мутанту — и всем им сразу. Вот убьют тебя, хотя бы один раз, ты заговоришь по-другому. Без глупостей. Еще вопросы будут?
Часть вторая
В чужой монастырь
Глава первая
Когда моя дочь была маленькой, года три-пять, я заметил в ней одну дивную, и, увы, характерную для ее возраста, черту. Говоря научным языком, она (и не только) не соизмеряла расход эмоций со своими реальными потребностями. По-простому же это означало, что любой пустяк мог вызвать у нее хныканье, рев, истерики, и даже, как ни ужасно для такого возраста, обещание покончить с собой тем или иным способом, подсказанным вездесущим ТВ. Стоило, однако, нейтрализовать неприятный пустяк пустяком другим, приятным, мороженое купить, или просто погладить по головке, как дочурка моя снова весела и довольна жизнью. На какое-то время.
Жена подобных подходов к воспитанию, мягко говоря, не одобряла, считая их одним из признаков моей человеческой слабости. И оказалась не так уж неправа, ибо с возрастом дочка начала воспринимать собственные капризы как своеобразный рычаг или кнопку, нажимая на которую, можно получить желаемое. Что касается меня, ее родного отца, то я стал, соответственно устройством, включаемым вышеуказанной кнопкой или рычагом; устройством для удовлетворения ее, дочкиных капризов, которые с течением времени только росли — в первую очередь, в стоимостном выражении.
Как последствия моих педагогических ошибок сказались на дочери, на ее подростковом и, тем более, взрослом этапе жизни, увидеть мне было не суждено. Ей было тринадцать лет, когда я потерял работу, жену и свою жизнь начала двадцать первого века. Но был уверен, что нарождающаяся патология должна рассосаться сама — рано или поздно. Взрослый тем и отличается от ребенка, что вынужден экономить эмоции, соотносить их с реальными потребностями и возможностями. Дело тут не в каком-то мифическом «правильном воспитании», ибо решения бывают правильными только в математике. Есть насущная потребность сберегать нервные клетки, запас которых неуклонно, в течение жизни, снижается. И получается как с любым другим ресурсом, когда однажды становится невозможным не то что наращивать его потребление, но даже сохранить это самое потребление на прежнем уровне.
К чему я это все? Да к тому, что до и после удачного штурма одного из мутантских секторов, по поведению командор и прочие мои сослуживцы, не сильно отличались от капризного ребенка, описанного выше. Посудите сами: стремление выбить мутантов из сектора и разорвать подконтрольную им часть города надвое превратилось в какую-то навязчивую идею. Именно ради нее командор гнал нас, а мы неукротимо шли, под пули, на гибель — хоть и не окончательную, но, как я успел узнать от Гриши Весельчака, тоже малоприятную.
Именно стремление взять этот конкретный сектор подвигло командора согласиться с предложенным мной тактико-техническим новшеством. Это ведь очень трудно — работать по-новому. Если уж я, в то время — рядовой сотрудник, с колоссальным трудом отвыкал от ДОСа и привыкал к Винде, то каково должно быть начальству? Военному начальству — тем более. Вполне вероятна негативная реакция сразу с двух позиций. Во-первых, приходится менять привычки, что с годами дается все труднее, а во-вторых, подрывается твое реноме — руководителя, профессионала, который «лучше знает как лучше».
По этой причине многие мои, старшие и занимающие высокие должности, коллеги предпочитали дискеты флэшкам, а наши советско-российские генералы с усердием, достойным лучшего применения, реализовывали тактические приемы времен Второй Мировой Войны в совершенно новых и неподходящих условиях Афганистана и Чечни. Ведь результат важнее процесса, по крайней мере, положительный результат. Победителей, как известно, не судят. А в случае проигрыша всегда есть возможность как-то оправдаться, переложить на кого-нибудь ответственность, в крайнем случае, спрятаться за Китайскую Стену из денег, связей, юридических нестыковок.
Но вот она, победа, достигнута. Гигантские костры из множества трупов мутантов лижут языками пламени сумрачное небо. Очков опыта — как из рога изобилия. Я, например, сразу перескочил на третий уровень, Гриша — на четвертый. Те из мутантов, кто выжил и успел свалить из рукотворного пекла, затаились в окрестностях, а то и вовсе перебрались на ПМЖ в другие сектора. Зрелище массовой гибели своих соплеменников действует подавляюще не только на чистокровных хомо сапиенсов. Про гибель питомника я уже молчу — осознание содеянного вызвало у меня приступ жуткой депрессии, которую оказались не в силах побороть похвалы и комплименты сослуживцев.