Преодолев страх, Завьялов сделал еще два шага вперед и направил луч фонаря прямо в лицо привидения. Это была мертвая маска мумии, полусидевшей в нише задней стены пещеры.
Видимо, человек, превратившийся в мумию, был редким гигантом. И в полусогнутом состоянии туловища голова его была на уровне головы Завьялова. «Еще бы, — подумал геолог, — должно же было хватить у него силы по такой дороге пройти с тяжелой ношей — спящей дочерью. Да, конечно, это был Гамаюн. Одет он был в холщовую рубашку, подпоясанную ремнем, и такие же штаны…»
Гамаюнова пещера открыла свою последнюю тайну. Да, ее стены, своды, потолок состояли из минералов, содержащих в невиданных на земле, поистине фантастических концентрациях радиоактивные элементы — уран, торий. Далеко ли простирались драгоценные руды — это еще надо было узнать, но высокое качество их было бесспорным.
Завьялов снова вернулся к выходу из пещеры. Что же делать? Написать записку! При слабом свете, проникавшем сквозь оставшееся отверстие во входе, он коротко написал на листке блокнота о своем открытии и, свернув из листа голубя, выбросил в отверстие. Так он сделал девять раз — по числу чистых страниц, оставшихся в блокноте.
Когда с этим было покончено, он задумался. Что еще можно сделать? Дин отсюда послала к возлюбленному цветок. Может быт, она написала что-нибудь на цветке и бросила его вниз? Нет, не похоже. Зачем писать на цветке, если можно было воспользоваться листиком растения, клочком собственного платья…
А ребята в лагере еще ни о чем не догадываются. Папаша готовит обед, Николай систематизирует найденные образцы. А Оля?… Оля, наверное, исследует таинственные механизмы связи у своих бабочек…
«Летающий цветок»… Не на пушистых ли крыльях бабочки написала Дин свое предсмертное письмо возлюбленному?… А что если попытаться… Да нет, ерунда… Впрочем, чем черт не шутит… А вдруг получится?…
В голове Завьялова возникла идея, от которой он сначала просто отмахнулся, как от досадной глупости, потом вернулся к ней, потом… В конце концов он, по существу приговоренный к смерти, уже ничем не рисковал. Выиграть же он мог целую жизнь…
V
— Ты думаешь, он слышал наш утренний разговор? Это может пахнуть для меня незачетом практики. И черт же дернул меня высказать о нем свое мнение…
— До чего же ты противен мне, Николай!
— Что ты сердишься? Разве я плохо делаю то дело, которое обязан делать? И всегда, всю жизнь все то, что я буду обязан делать, буду исполнять только отлично. А эти мелкие неприятности — они выбивают из седла, нервируют… Ну чего ты, например, ко мне привязалась?
— Человеком быть надо, Николай. Человеком, а не исполняющим обязанности человека…
Николай не возражал. Несколько минут каждый занимался своим делом.
— Николай, смотри сюда! — вдруг воскликнула Ольга. — Что это?
— Бабочки, — невозмутимо ответил подошедший Николай.
— Нет, ты видишь, как они шевелят крыльями?
— Обыкновенно. Все вместе. Ты уже восхищалась этим вместе со своим любимым Сергеем Андреевичем.
— Смотри, — не обращая внимания на его слова говорила Ольга, — раньше они двигали крыльями через ровные промежутки, а сейчас как-то непонятно. То длинные паузы, то короткие.
— Похоже на передачу азбукой Морзе.
— Ну, это ерунда… Хотя… дай карандаш. На клочке бумаги, отмечая продолжительное раскрытие крыльев знаком тире, а короткое — точкой, она торопливо начала наносить знаки. И вот уже целые строчки возникли под ее карандашом.
— Попробую расшифровать, — сказала Ольга.
— А ты знаешь азбуку Морзе?
— Знаю.
— Откуда?
— В радиокружке в школе занималась.
— А зачем это тебе было надо? Или делать нечего?
— Понадобилось именно для сегодняшнего случая. Для одного раза в жизни. Читай. Вот что здесь написано:
«Я в пещере. На помощь. Завьялов…»
VI
Вечером, как всегда, собрались у костра.
— Видите ли, общее геологическое строение района говорило о том, что здесь должен быть уран. Вы знаете об этом, повторять не надо. А вот найти, где он, было нелегко. Его могло и вовсе не быть, а возможно, что он рассредоточен в граните в неуловимо малых дозах. Первое, что меня натолкнуло на мысль о наличии открытых залежей, — бабочки. Биологи установили, что радиация вызывает у насекомых появление мутаций. Я нигде не видел такого количества мутаций, как здесь, у слияния двух источников. Не случайно Оля не узнала эту обычную бабочку.
Мне удалось определить границу района распространения мутаций — она проходила у водопада. Выше по ущелью бабочки с мутациями почти не встречаются. Ниже по ущелью такие бабочки есть — их сносит ветром, всегда дующим здесь. И я начал внимательно исследовать водопад.
В его гальке и воде радиоактивность была чуть-чуть повышенная; значит, если где-нибудь и могли быть залежи урановых руд, они не вступали в непосредственное соприкосновение с потоком, были отделены от него слоем гранита. Между тем куколки бабочек неизбежно должны были испытывать довольно сильное облучение. Значит, в скале имелись глубокие трещины, где происходило вызревание куколок.
Тогда-то я и обратил внимание на Гамаюнову пещеру.
Ее удивительные свойства, видимо, были известны еще людям каменного века. Вероятно, и самая пещера, и скала перед ней были священными, служили для волхования, колдовства. С этой целью и выбиты заинтересовавшие нас фигуры людей и животных.
Но все это лишь косвенные доводы, и я не осмелился поделиться ими. Я попытался добраться до пещеры и в первый раз потерпел неудачу. Путь туда был слишком рискованным. Я погубил бинокль и решил ограничиться фотографированием скалы при помощи телеобъектива.
Однако легенда, рассказанная папашей, дала новый толчок моим подозрениям. Пещера, побывав в которой девушка теряла силу и красоту, могла быть только радиоактивной пещерой. Она же могла убить в короткий срок и Гамаюна. Но и это только предположение. В легенде истина всегда перепутана с фантастикой. Так и здесь, Гамаюну, например, были приписаны изображения, существовавшие десятки тысячелетий до него. Могло быть выдумано и все остальное. И хотя я был почти убежден, все-таки не решился сказать вам о своих догадках и снова отправился один.
Это чуть-чуть не стоило мне жизни.
Окончательным доказательством того, что пещера полна радиоактивными породами, была мумия Гамаюна. У нее фосфоресцированы в результате облучения белки глаз, зубы и ногти. Она не разложилась — радиоактивное излучение уничтожило всех микробов. Но все это я узнал, уже будучи узником пещеры и присматривая себе место рядом с Гамаюном.
Я написал вам записки, выбросил их в надежде, что кто-нибудь их увидит, и приготовился умереть… Но тут мне пришла идея… Вы помните, в легенде рассказывается о летающем цветке. Ведь бабочка — это и есть летающий цветок. Где-то в персидском эпосе, припоминается мне, я даже встречал эту метафору.
Нас с вами поразила согласованность движений их крыльев, когда они, пригревшись, сидят на солнце, и мы задали вопрос, кто подает им команду. Я не утверждаю сейчас ничего, это просто предположение, может быть, именно при движении крыльев и излучается тот импульс, который служит для связи бабочек и воспринимается ими. И командуют они взаимно друг другом. Так нельзя ли вмешаться мне в это и скомандовать им?
Я знал, что Оля в это время возится с бабочками. И лежа у узкого отверстия в мир, я поймал одну из роскошнейших бабочек, вылетавших из пещеры. Все остальное я делал при помощи двух иголок. Я очень обрадовался, увидев, что сидящая снаружи другая бабочка поднимает и опускает крылья в такт той, крыльями которой занимался я. Видимо, в это время многие бабочки в этом районе занимались физкультурой по азбуке Морзе…
Не знаю, как воспримут это энтомологи — специалисты по насекомым. Они могут сказать, что такого не было и быть не может. Возможно, и опыты, которые они поставят, подтвердят их правоту. Но ведь мы здесь имели дело с совершенно особенными мутациями, причем мутациями во многих поколениях. И, может быть, эти свойства взаимной связанности, которые наблюдаются и у обыкновенных капустниц, здесь проявились, на мое счастье, чрезвычайно резко…
Замученную бабочку я потом выпустил, заменив ее другой. Там, в пещере, миллионы коконов, они истинный рассадник этих насекомых. А часа через два я почувствовал, что кто-то дергает за конец бечевки, выброшенной мной из отверстия. Это был Николай. Я потянул бечевку и на конце ее обнаружил динамитный патрон. Дальнейшее просто…
Мне хочется высказать на правах старшего еще одну мысль. Геология не узкая наука… Геологу важно знать тысячи вещей, казалось бы не имеющих к его делу никакого отношения. Да это справедливо не только по отношению к геологам. Новое чаще всего открывается сейчас на стыке двух или даже нескольких наук, как заметил когда-то академик Зелинский. Без знаний, совершенно не обязательных для меня как для геолога, мы не открыли бы урановых залежей, а я вряд ли остался бы жив…
И еще — для человека науки важнее всего знания, возможность пополнять эти знания, учиться. А занимаемое положение, звание, авторский гонорар — это не главное. Поверьте мне!..
В этот вечер у костра дольше всех задержались Завьялов и Ольга. Геолог записывал результаты дневных работ, практикантка, охватив руками колени, долго смотрела на рассыпающиеся красные угли догоревшего костра.
— Сергей Андреевич, а можете вы мне ответить на один вопрос личного характера?
— Какой вопрос?… Пожалуйста…
— Почему вы не женаты?…
Завьялов мог ждать всего чего угодно, но не этого. Он не понимал, что женщина догадывается о любви мужчины к ней по еще более мелким признакам, чем он узнал о залежах урана. Скрывая смущение, но глядя ей прямо в глаза, он тихо сказал:
— Если вы захотите, я расскажу вам об этом. Только вам одной… Но не здесь, а после окончания вашей практики, в Москве…
VII
Завьялов набрал номер телефона. Тот номер, который он всегда помнил наизусть, но позволял себе набирать не чаще одного раза в год. Да и то из пяти раз он лишь единожды услышал ее голос. Выслушав длинную серию: «алло», «нажмите кнопку», «позвоните из другого телефона» и ничего не ответив, он повесил трубку. Это было два года назад. Но сейчас он ответил сразу.
— Рита, это Сергей. Ты меня не совсем забыла?… Я тебя хочу видеть. Может быть, на одну минуту, может быть, на час. Но одну и немедленно…
И через десять минут в открывшейся двери он увидел ее. Она изменилась. Стала красивее, полнее. Но он почувствовал, что она уже не имеет над ним никакой власти…
Можно было уходить. Он и пришел сюда лишь затем, чтобы убедиться в этом.
А Рита искала тему для разговора. О погоде — пошло… Ну, как ты живешь — слишком общо. Ей казалось, она знает, чего хочет от нее этот человек. А он молчал, и вдруг она заметила:
— У тебя два новых ордена? — изумленно и завистливо сказала женщина, глядя на его грудь голубыми невинными глазами, чистоту которых он когда-то так любил. — А у моего растяпы ни одного. И, наверное, никогда не будет. Не умеет он устраиваться… Куда же ты, Сережа? — и она призывно протянула к нему полные белые красивые руки…
Не сказав ни слова, Завьялов повернулся и вышел.
Вечером он все рассказал другой.
Игорь Забелин
ДОЛИНА ЧЕТЫРЕХ КРЕСТОВ
ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой рассказывается, как все началось, почему мы взялись за расследование загадочной истории, а также, что такое хроноскоп и что такое хроноскопия
История, которую я собираюсь рассказать, началась, подобно десяткам, если не сотням других историй, со старых бумаг, найденных на чердаке старого дома. Правда, нам не пришлось подниматься за ними со свечой в руках по ветхой лестнице на ветхий захламленный чердак: мне позвонили из геологогеографического отделения Академии наук и попросили зайти вместе с моим товарищем Березкиным. Во дворе Президиума Академии, слева от главного здания, стоит двухэтажный флигелек, окрашенный в желтый цвет. Мы вошли в него и поднялись на второй этаж. Нас принял сотрудник отделения Данилевскийй, уже немолодой человек, чуть располневший, с седеющими висками. Мы не знали, зачем нас вызвали, и не пытались угадать: у нас с Березкиным давно вошло в привычку правило не мучить себя домыслами, если через некоторое время нам все равно откроют истину.
Данилевский извлек из ящика письменного стола две тонкие, сильно потрепанные с ржавыми подтеками на обложках тетради и положил их перед нами.
— Вот, — сказал он и легонько пододвинул тетради к нам. — Из-за них мы вас и пригласили. Эти тетради полтора месяца назад переслали в адрес Президиума из Краснодарского краеведческого музея. В сопроводительном письме директор музея сообщил, что тетради были обнаружены на чердаке какого-то полуразрушенного дома на окраине Краснодара. Бумагам все-таки повезло: они пережили и гражданскую войну, и фашистскую оккупацию…
— Вы полагаете, что они такие старые? — спросил я.
— В этом нет никакого сомнения. Краснодарцы определили, что первая запись относится к дореволюционным годам, а последняя сделана в 1919 году. Разобрать, что там написано, очень трудно. Но в тетрадях содержатся сведения о полярной экспедиции Андрея Жильцова…
— Жильцова? — удивился я. — Но эта экспедиция бесследно исчезла!
— Вот именно. Впрочем, можете прочитать сопроводительное письмо…
Из письма мы не узнали ничего нового, кроме фамилии автора записок: по предположению работников краеведческого музея тетради эти принадлежали непосредственному участнику экспедиции Зальцману. Но сопроводительное письмо уже не интересовало нас. Мы с нескрываемым любопытством посматривали на тетради, не решаясь взять их в руки.
— Кажется, вас заинтересовало это дело, — сказал наблюдавший за нами Данилевский. — Не согласитесь ли вы взяться за его расследование?
— Вы хотите сказать — расшифровку записей?
— Не знаю. Может быть, и не только за расшифровку… По крайней мере Президиум Академии готов помочь вам.
— Но почему вы обратились именно к нам?
— Для этого более чем достаточно оснований, товарищ Вербинин. Насколько нам известно, вы уже несколько лет занимаетесь историей освоения Севера и недавно опубликовали книгу… Кроме того, вы писатель, а это такая загадочная история… Наконец, ваше с товарищем Березкиным изобретение — хроноскоп…
«Да, в этом-то все дело, — тотчас подумал я. — Хроноскоп! Верно, что я занимаюсь историей Севера и сам много путешествовал, верно, что я писатель, но мало ли людей, занимающихся исследованием полярных стран, мало ли писателей, близких к географии! Дело прежде всего в хроноскопе, в изобретении Березкина!»
— Будем точны, — сказал я Данилевскому. — Хроноскоп изобрел Березкин. Лишь идея хроноскопа родилась у нас одновременно. Услышав это, мой молчаливый друг заерзал в кресле, но я не обратил на него внимания. — А кто изобрел — в данном случае неважно. Беда в том, что хроноскоп еще не прошел необходимых испытаний, — тут я взглянул на Березкина, ожидая с его стороны поддержки. — Нет никакой гарантии, что он полностью оправдает надежды…
— Нет гарантии, — повторил за мной Березкин; невысокий, широкоплечий, коренастый, с крупной головой, с развитыми надбровными дугами и тяжелой нижней челюстью, он производил впечатление неповоротливого тяжелодума, неспособного к быстрой и точной умственной работе; взглянув на него, никто не подумал бы, что перед ним талантливейший математик и изобретатель…
— Собственно говоря, — сказал Данилевский, — нас сейчас интересует не столько хроноскоп, сколько пропавшая экспедиция. Решайте сами, можете вы взяться за расследование или нет.
Я ответил, что мы должны подумать, и Березкин, соглашаясь со мной, слегка кивнул. Данилевский не возражал, но предложил нам взять с собой тетради и ознакомиться с ними.