Марти Бурнов
Достигая Прозрения
Достигая Прозрения.
Марти Бурнов (С)
Пролог
Петроград. 27 ноября 1917 год.
Большие напольные часы пробили десять. За окном, в тусклом свете фонаря было видно, как бушует непогода. Капли дождя вперемежку с мокрым снегом барабанили по стеклу.
Аркадий Петрович Дубинин и Иван Никифорович Остальский, перед сном, как обычно, пили чай в гостиной. Было весьма промозгло, но теплые домашние халаты спасали от холода.
– Эх! Хорошо дома! – заметил Аркадий Петрович, подливая профессору кипятку из пузатого медного чайника.
– Не скажите, Аркашенька, не скажите…
Иван Никифорович поднялся, подошел к окну и задернул штору. На улице было темно, лишь отблеск единственного в переулке фонаря мелькнул на его очках. Профессор тяжело вздохнул:
– Еще год назад я бы согласился с вами, но теперь…
– А что теперь?
– Многое изменилось, Аркаша. Думалось мне, что изменимся только мы, а тут, дома, все останется по-прежнему… а вон оно как вышло!
– Да ладно вам, профессор, уж чего мы с вами только не пережили!
– Сдается мне, Аркашенька, предстоит нам пережить еще больше, не тот уже наш мир… совсем не тот…
Словно в подтверждение его слов, с улицы послышался сухой треск винтовочных выстрелов. Стреляли где-то далеко, но тревога, захватившая Ивана Никифоровича, передалась и Аркаше, однако он решил не выдавать этого, чтоб не расстраивать профессора еще сильнее:
– Да полноте, Иван Никифорович! Ну, подумаешь, власть сменилась! Нам-то что до этого?
– А вот как выкинут нас Советы из дома – тогда будет тебе "что"! – голос профессора дрогнул. – А то и расстрелять могут, как буржуев и интеллигенцию…
– Бросьте вы, ради бога! Ну когда это мы с вами буржуями-то были? Разве что Лиля… – Аркадий глупо хихикнул, -…так об этом же никто не знает.
Иван Никифорович улыбнулся. Аркаша недоуменно посмотрел на него, потом обернулся. Он сидел спиной ко входу и не заметил, как в гостиную, совершенно бесшумно, вошла его супруга.
– Ой! – Аркадий Петрович покраснел.
– А я-а ду-умайю, монархи-исты еще возьму-ут реванш, – Лилия Бланш подошла к столу и уселась рядом с Аркашей.
– Эх, Лилечка, не дается вам русский язык, – усмехнулся профессор.
Лиля обиженно посмотрела на Аркашу.
– Не расстраивайся, дорогая, у тебя отлично получается! Иван Никифорович шутит, – Аркадий нежно обнял жену за плечи и притянул к себе. – Хочешь чайку горячего?
Лиля кивнула.
– Что это?! – испуганно прошептал профессор.
Снизу раздавался какой-то шум.
– Именем реввоенсовета! – хрипло проорал неприятный голос.
Послышался топот.
– Ну, что я тебе говорил, голубчик?! – профессор вскочил и бросился к дубовому секретеру, трясущимися руками отыскивая в кармане ключик. – Что я тебе говорил?! Вот и пришли по нашу душу!
Иван Никифорович проворно открыл крышку секретера, вытащил оттуда увесистый сверток и бросил его Аркаше:
– Что ж, будем встречать гостей!
Аркадий Петрович развернул грубую серую ткань и положил на стол… два черных бластера, штатное оружие с межгалактического крейсера Имперской Службы Безопасности. Он ловко снял их с предохранителя и протянул один профессору. Затем они с Лилей пересели к Ивану Никифоровичу, чтоб находиться напротив входа в гостиную. Лиля достала из кармана маленький лучевой пистолет – именное оружие полковника полиции Ареоса. Она с ним вообще не расставалась. Даже во сне.
– Я-а говори-ила тебе, Арка-аша, Земля-а – о-очень агрессивная планета-а.
Несмотря на напряженный момент, профессор усмехнулся. Произношение Лилии всегда смешило его, тут он ничего не мог с собой поделать. Спрятав оружие под столом, они ждали.
Топот приближался. Сперва в гостиную вбежали два матроса в черных бушлатах, опоясанных пулеметными лентами. Один держал наперевес винтовку, другой размахивал "браунингом".
Вслед за ними вошел высоченный скуластый блондин в длинном кожаном плаще.
– Именем реввоенсовета, вы арестованы! – крикнул матрос и для острастки пальнул в потолок, осыпавший тут же его черный бушлат облачком известки. Было видно, что матрос несколько не в себе.
Аркаша, профессор и Лиля застыли, потеряв дар речи, и во все глаза таращились на высокого типа в плаще. Вид у них был такой, как будто они увидели призрак.
– Это… это… Нэйб? – вырвалось у Аркаши.
– Комиса-ар Нэйб! – улыбнулся блондин самой добродушной улыбкой.
– Нэйб! – взвизгнула Лиля и вскочила из-за стола, позабыв даже про оружие, что держала в руке.
– Комиссар? – матрос направил на нее винтовку.
– Да уйми-ись ты, Семё-он! – Нэйб отвесил матросу подзатыльник, отчего у того с головы слетела бескозырка и плавно закатилась под стол.
– Нэйб! – вскричал Аркаша и бросился в объятия старого друга. – Нэйб!
Аркадий и Лиля повисли у комиссара на шее. Профессор стоял чуть в стороне и робко протирал очки. На его глаза навернулись слезы радости.
Потом все уселись за стол. Матрос Семён извлёк из-за пазухи бутыль с самогоном и принялся разливать мутную жидкость прямо в чайные чашки. Нэйб покрутил в руках красивую костяную коробочку, затем раскрыл ее и сдобрил самогон белым порошком.
– Кокаи-ин, – улыбнулся комиссар.
– А то мы не знаем! – насупился Аркадий Петрович. Он никогда не одобрял дурных привычек капитана Нэйба.
– Коктэ-эйль "Балтика-а", – вновь улыбнулся Нэйб и одним глотком опустошил чашку.
Матросы сидели хмурые, но от коктейля не отказались.
– Комиссар! Они ж – контра, – буркнул Семен.
– Не-ет, Семё-он! Они-и – уче-оные. Они-и – прогресс! Они-и – будущее Советской власти! Вот скажи-и, Семё-он, что есть коммуни-изм без прогре-есса?
Матрос икнул.
– То-о-то же! – ухмыльнулся Нэйб. – А теперь – иди-ите. И не жди-ите меня-а.
Матросы поднялись и затопали к выходу. Потом немного замялись. Семен обернулся:
– Комиссар! А что начальству-то доложить?
– Скажи-и: коммуни-изм – этто есть Советская вла-асть, плюю-ус электрифика-ация всей страны-ы!
Матросы ушли.
Профессор улыбнулся, вытащил из кармана маленькую круглую пластинку-переводчик и прилепил к виску. Аркаша и Лиля сделали то же самое.
– Знаете, Нэйб, говорите-ка вы лучше на виллирианском! – рассмеялся Иван Никифорович. – Ну не могу я спокойно слышать ваше произношение.
– Хорошо, – кивнул Нэйб. – За это произношение меня прозвали финским комиссаром. Но это не так уж плохо, внешность не вызывает подозрения, даже имя не пришлось менять…
– Ух, как здорово снова воспользоваться переводчиком! – обрадовалась Лиля.
– Как я соскучился по Вагнеру! – Нэйб налил себе еще самогона. – У здешних земных "патефонов" такой отвратительный звук…
– Тогда – добро пожаловать в лабораторию. Рояль теперь там обитает, – Аркадий поднялся из-за стола, остальные последовали его примеру.
– Друзья! Вы даже не представляете, как я рад вас видеть! – воскликнул комиссар Нэйб.
1. Люм и Рафхат.
…Так было много столетий.
И помнят все поколенья, до самых далеких предков,
Кровавую эту войну.
Но вот из Темной Вселенной
Ужасной лавиной черной, пришли кровожадные менкхи,
Погибель с собой принесли.
Нет больше яркой Зуары,
Нет знойных лучей Арахиды, и в горе Талраки и Ронги
Кровью скрепили союз.
И вместе едят похлебку
Из сочных жуков-репинутов. И заедают червями,
Хрустящими, словно песок.
(Гимн Тильдоро-Талракешской коалиции)
За год до создания Тильдоро-Талракешской коалиции…
Люм вышел на рассвете вместе с остальными ронгами. С первыми лучами солнца пришло известие, что префект округа Мурлюкаи убит, а истребитель с талракским убийцей упал в болота неподалеку.
Сейчас солнце стояло в зените, но его лучи едва пробивали влажный зеленоватый сумрак Великих Топей. Люм уже давно бродил один. Был приказ рассеяться, держаться в пределах видимости друг от друга и прочесать местность. Спустя некоторое время, Люм внезапно обнаружил, что отстал от отряда, и вокруг нет никого, кроме болотной живности.
Люм старался аккуратно погружать и выдергивать ноги, но болото все равно провожало каждый шаг смачным чавканьем и едва заметным покачиванием. Его широкие ступни тихо шлепали, разбрызгивая воду и утопая в мягком дне. Строго говоря, это и не дно было, а чуть притопленный ковер из болотной растительности, скрепленный мхом. Старые растения отмирали, давая жизнь новым, и на этом питательном субстрате процветали папоротники, корнями создавая иллюзию почвы. А сколько всего вкусного шмыгало в болотной жиже прямо под ногами!
Это немного раздражало. А когда Люм раздражался, он хотел есть. И с каждым шагом оба чувства усиливались. Ронг заставлял себя идти дальше, ведь он по-прежнему в патруле и у него есть задача – найти проклятого талрака.
Эти безобразные, похожие на высохшие коряги, белесые твари – были первыми инопланетянами, посетившими Тильдор. Ростом чуть выше ронгов, они вышагивали на тощих сухоньких ножках, и беспрестанно шевелили двумя парами рук. Талраки смутно напоминали Люму огромного репинута – болотного червя в хитиновом панцире, но при этом они выглядели так, словно давно умерли, и их тела много лет пролежали на горных вершинах. Талрака сложно убить, словно они и вправду были давно мертвы. Как-то Люм спросил командира, а не воюют ли ронги с мертвецами, потому что ни одно живое существо не может быть таким высохшим. Командир лишь усмехнулся и отправил Люма чистить территорию лагеря от экскрементов.
Нужно успокоиться. Остановиться на секунду и закрыть глаза. Все, сколько есть, даже те, что на руках.
А потом… потом вдохнуть полной грудью пряный теплый воздух болота. Пить этот воздух во все легкие – густой, насыщенный ароматами родного мира, где в теплом влажном мареве колеблются зеленые с пунцовыми прожилками папоротники, где дрожат накрывшие их единой паутиной золотистые лианы. Чувствовать, как капельки испарений оседают на коже. Слушать невидимый, но неутомимый хор болотных жителей, поющих свою нескончаемую песнь. Монотонный гул насекомых, сольные партии птиц, низкие крики животных, что изредка заявляют о своем превосходстве… Благодать!
Люму захотелось вплести свой голос в эту песню. Ему нравилось охотиться, хватать добычу, издав победный клич, но окружающие (а друзей у него не было) не одобряли подобного поведения, и приходилось душить такие порывы. Сегодня он был один, но как назло, сейчас точно надо молчать. Слишком многое зависело от этого. Сегодня он мог доказать, что способен не только приносить к обеду вкусных репинутов и убирать экскременты.
Люм открыл глаза и пошел дальше.
Рафхат устал. Хоть мгновение, но отдохнуть, вытащить ноги из воды, отравляющей его организм. Он рухнул на куст молодого папоротника. Листья сочно хрустнули под ним. Проклятая планета!
Рафхат чувствовал непреодолимое отвращение ко всему этому мокрому миру, где даже воздух – не воздух, а тяжелый кисель, со всхлипом и чавканьем проникающий в легкие. С каждым новым вдохом жгучая, давящая боль пробегала по всему телу. Его сосуды не могли перекачивать такое количество жидкости, а она все прибывала и прибывала. Кожа сочилась влагой, уже прошедшей через организм, но этого было недостаточно, талрак продолжал разбухать. Тяжелые, раздувшиеся ноги едва слушались. А надо идти дальше!
Зачем? Зачем мы здесь?!
Но задавать такие вопросы талрак мог только себе. Спрашивать себя – зачем, и безропотно выполнять приказы. А с того дня, когда сообщили, что родной Талракеш атаковали менкхи, уже и задаваться вопросами не имело смысла. Надо было просто выжить, потому что помощи из дома не будет.
Вчера он получил приказ убить префекта. Рафхат ненавидел ронгов, этих жаб, похожих на сиреневые шары, с четырьмя, торчащими оттуда щупальцами. Уроды, у них и головы – то нет! Лишь безобразное раздувшееся брюхо, прикрытое защитными пластинами. Меж талраков даже ходила шутка, что у ронгов мозги с дерьмом перемешены, и думают они задницей. Вечно влажные, источающие тухлое зловоние, словно их плоть разлагалась. Наверняка, это так и было, ведь на этой планете гниение всего живого начиналось с момента рождения. Он с радостью уничтожил бы ронгов, всех, до последнего. Рафхат считал, что с этого и стоило начинать колонизацию, а не пытаться предлагать варварам лучший мир. Что ж, за ошибки Королевы-Матери пришлось платить всем талракам. Считать решения Матери ошибкой – есть недопустимая ересь, он знал это, но в последнее время так много изменилось. Изменился и он сам.
В последнее время талраки проигрывали все чаще и чаще. Им приходилось отступать с уже осушенных земель. Затянувшаяся война становилась образом жизни, а Рафхат хотел только одного – вернуться домой.
У него больше не получалось скрывать крамольные мысли, но он понял это, только когда получил приказ убить префекта округа Мурлюкаи. Попыток уничтожить главу сопротивления было не счесть, но пока все они терпели неудачу, и с задания не вернулся никто. Рафхат произнес официальное: "Во благо Талракеша, готов" и проклял тот день, когда планету Тильдор обнаружили и сочли это гниющее болото пригодным для колонизации.
Он знал, каким должен быть идеальный мир. Сухой, наполненный светом. Где желтизна неба на горизонте сливается с желтизной песчаных барханов, и лишь ветер гудит, поднимая пыль. Где жизнь кипит под землей, а поверхность – лишь площадка для одиноких прогулок в ожидании Озарения. Каждый талрак хотя бы раз ищет Озарения. Некоторые погибают, но большинство обретает себя и лишь после этого вступают во взрослую жизнь. И это очень мудро.
Талракеш! Идеальный мир. Но, к сожалению, в нем так мало места. Они выбрались за пределы своей планеты, но единственным миром в пределах досягаемости, и хоть как-то пригодным для основания колонии оказался этот насквозь пропитанный водой ад, который никогда не приблизится к совершенству.
Да что хорошего в этом сочащемся гнилью Тильдоре? Рафхат был уверен, что здесь под землей находится неимоверно огромная лужа, в которой этот мир когда-нибудь и утонет. Вскипит метановыми пузырями и вонючими сероводородными испарениями и канет навеки в грязной болотной жиже. И как по нему, так хоть бы уже утонул! Еще до того, как талраки нашли эту убогую, совершенно не приспособленную для жизни планету. Будь она проклята всеми богами!
Рафхат задыхался. При падении истребителя его здорово потрепало. Тело талрака – жесткое и прочное, практически совершенное, как и все живое на Талракеше. Несколько ушибов и пара трещин его не беспокоили, но порвался гидрокостюм. А без него во влажной атмосфере Тильдора талраки долго не живут. Рафхат тянул, сколько мог, но костюм прямо на глазах превращался в лохмотья, которые немилосердно впивались в раздувшееся тело, давили на грудь, мешали дышать. А вязкий воздух Тильдора и без того с трудом вливался него.
Распухшие пальцы едва удерживали оружие, а скоро и вовсе придется его бросить. Талраку уже начинало казаться, что он стал частью этого болота, и хлюпающий хрип, вырывавшийся из легких, вторит сиплым крикам местных жаб.
Рафхат осторожно снял остатки гидрокостюма – от него теперь только лишние мучения. Чуть стрекоча от боли, он срезал последний, впившийся в тело кусок и осмотрел себя. Кожа напиталась влагой, стала мягкой и, не выдержав давления распухающих тканей, потрескалась. В ранах виднелась чуть розовая плоть. Беспрестанно сочившаяся влага затекала туда, и казалось, кто-то ворошит в ранах острыми иглами.