Мой сиамский брат - Генеральный секретарь.
Глава 1.
Инженер и крысиный хвостик.
“Утро, туманное утро, седое,… такое вот растакое - Виктор обычно любил напевать, что-нибудь себе под нос. И пел он обычно с желанием, с чувством и, что самое главное, ему это нравилось. Да и голос у Виктора
Ивановича Трофимова был довольно хороший - тенор, хотя и не сильный, не “поставленный”, как у профи. В свои сорок пять лет он чувствовал себя неплохо, сказывалась хорошая привычка делать по утрам зарядку, пробежки по парку, гантели, контрастный душ и любимая банька (по понедельникам-так сложилось). И выглядел, поэтому для своих лет очень даже неплохо - рост около175см, подтянут, с еще густой шевелюрой русых волос, без брюшка и на вид, ему было ни как не больше 35-40 лет. Был он женат, проживал в столице нашей Родины, детей не имел, по профессии инженер-конструктор авиационных двигателей. Работу свою любил и работал самоотверженно. Правда, иногда по настроению, впадал в моральную неустойчивость: выпивал, погуливал “на лево” от жены, которую, несмотря на это очень любил и уважал.
В это летнее утро 2009 года все для Викторина (так звали его только близкие друзья) складывалось как обычно.
В это утро как обычно у проходной стоял начкар Тарасенко, крепко сбитый, тертый жизнью подполковник сов. Армии в отставке.
- Палыч, привет, как здоровье?
- Да все слава Богу.
- Виктор Иваныч, по центральной аллее не ходи, там перекрыли, опять асфальт штопают. Лучше иди в обход мимо 41 цеха.
Идти в обход было весьма неудобно. Территория завода огромна, гектары и гектары. А в обход как три остановки пешком, но что поделаешь такова “селяви”. Пришлось, слегка ускорившись, пойти в обход по аллее влево, мимо старинного здания 41 цеха. В этом здании находилась, кроме всякого разного, испытательная лаборатория аэротурбинных двигателей. В этот день должен был быть очередной запуск турбины. И заведующий лабораторией Петр Михайлович Шебеко мужчина 65 лет худощавый, слегка сутулый с остатками волос на голове и с резкими чертами лица, готовил пусковой стенд к работе. Однако четкой работе Петра Михайловича мешало то обстоятельство, что вчера был день рождения его дражайшей супруги Елены Максимовны. Петр Михайлович поправил сползающие на кончик носа очки, пот мешал, голова - как кол вогнали в лоб.
-“Ну, какая работа к черту, а все друг сердечный “соратник по борьбе Колька Коненков”:
Выпьем за здоровье Елены Максимовны, потом за не увядающую красоту, за замечательную хозяйку дома, потом за прекрасную жену и мать прекрасных детей и много еще чего, теперь уж и не вспомню. Вот
ведь свинство, какое. Надо же было так нарезаться. Даже не помню, когда такое было в последний раз. Кажется только на свадьбе старшего сына”.
-Петр Михайлович, здравствуйте. Вы чего такой сегодня смурной? Не заболели? - в комнату вошла Зоя, молодая, недавно окончившая институт лаборантка.
-Да так, что-то нездоровится - простыл, наверное. Ты вот что Зоя, сходи к начальнику отдела Носовскому. Пусть подойдет через 15 минут. Будем запускать.
- А позвонить нельзя? - ходить куда - то Зое не хотелось.
- иди Зоя, иди, куда тебе говорят.
Девушка, недовольно фыркнув, ушла.
- Ну, наконец-то. Голова-то как болит.
Михалыч подошел к большому металлическому шкафу открыл дверцу и достал стеклянную литровую бутыль с надписью - “Технический спирт. Строго! Для выполнения регламентных работ”.
-“Ну вот, сегодня регламентные работы и настали”,- подумал Михалач. Налил себе с четверть стакана, выдохнул. И быстро выпил, закусив бутербродом с сырокопченой колбаской
. -Хм …. замотал головой. Теплая волна пробежала по телу, мягко ударила в голову.
-Ах, ты моя хорошая, ну иди к папочке, лицо Шебеко расплылось в умильной улыбке. Он присел на корточки.
-Ну, иди сюда, Мусечка, девочка моя - к нему вразвалочку подбежала серая, самая обычная “коренная” обитательница московских и других подвалов. Присев на задние лапы, передними аккуратно взяла угощение и стала есть. Муся была любимицей Шебеко. Когда у Михалыча наступали “тяжелые” дни как сегодня, Муся была верной соратницей в борьбе с “зеленным змеем”. Ей в персональную банку из под “килек в томате”. Завлаб щедрой рукой “капал” 5 -10 граммулек, и давал кусочек чего-нибудь. Приходила “собутыльница”, в завтрак и обед. Это “как штык”, можно часы проверять. И хотя
крыса бессловесная тварь, а с понятием - никогда не гадила и ничего не перегрызла, ни проводка. И других крыс не водилось. Поев крыска (на регулярном питании она набрала солидную величину и вес) стала умываться, наводить чистоту.
- Капитан, капитан улыбнитесь, ведь улыбка это флаг корабля….-
Тонус у Михалыча по мере улучшения самочувствия стал повышаться.
- Нуссс, приступим…
Зав. лаб. начал щелкать тумблерами выключателей многочисленных пускателей и автоматов установки. Как на рождественской елке стали загораться огни приборов. На мониторе компьютера возник график возрастания рабочей нагрузки. Турбина оживала, слегка завибрировал пол лаборатории.
Викторин Иванович шел мимо кирпичных стен 41цеха. В голове уже завибрировали мысли о работе, что да как. Он шёл, иногда посматривая наверх. Приходилось, ибо вороны облюбовали верхние ветви деревьев, что росли по краю аллеи. Результат их проживания (ковровых бомбардировок) был совершенно очевиден на дороге. Имелся у него и печальный опыт попадания под “кассетную воронью бомбу”, отмывал пиджак полдня. Что-то не видно сегодня стаи собак, обычно они кучкуются у проходной. В последнее время они размножились и стаями по 5 - 6 собак тусовались по территории. Наверное, к приезду второго “сокола страны” собак истребили.
- Капитан, капитан, улыбнитесь…
Михалыч уже сидел за монитором и одним пальцем нажимал на клавиши, в другой руке дымилась сигарета, жить было, в общем и целом хорошо. Предварительная работа была выполнена, осталось только дождаться выравнивания параметров пуска и запустить турбину. Настроение теперь было рабочее, как в том анекдоте “а жизнь-то налаживается”. Дверь лаборатории распахнулась, и в проеме двери сначала образовался зеленый шар живота, упакованного в халат, потом и сам его хозяин, Носовский Борис Моисеевич. Пройти в дверной проем лаборатории он мог только боком, ибо при весьма среднем росте имел вес под 150 кг. Носовский по своей привычке все время перекусывать чем - нибудь вкусненьким, опять ел. В одной руке он держал пирожок с капустой и яйцом, в другой - графики испытаний, близоруко держа их у кончика носа. Правая нога Бориса Моисеича уверенно и безжалостно наступила на кончик хвоста крысы. Не ожидавшей такого коварства Муськи. Взрыв светошумовой гранаты произвел бы меньший разрушительный эффект чем взбешенная крыса, в своем праведном гневе. Крыса прыгнула на огромный Носовский живот и безжалостно вонзила зубы в податливую, беззащитную плоть.
-Твою оперу!!!
Перед лицом оторопевшего Михалыча мелькнула серая тень. В лаборатории творился хаос: визг Муськи, крики жертвы. Вопль начальника отдела мог поспорить с воем сирены воздушной тревоги. И тут случилось. Моисеич завалился со всего маху на стол, всем лицом впечатавшись в клавиатуру. Стенды озарилась синим свечением, вой турбины сотряс стены, моментально заложило уши. Муська в ужасе стартанула под шкаф, Михалыч выронил сигарету. И, ну не везет, так не везет, прямо за шиворот несчастной жертве мстительного грызуна. В этот трагический момент турбина взвыла как-то по особенному, обиженно.
Викторин Иванович внезапно остановился - левая нога заскользила. Это удивило, ведь не зима. Посмотрел на левую ногу: на подошве “во всей красе” - воняющие продукты собачьей “мины”.
Сине-зеленая молния ударила из турбины.
-Ну, теперь буду богатым,- усмехнувшись, подумал Викторин. Зеленый свет вспыхнул перед его глазами, и тьма поглотила сознание. Глава 2. Начало.
“Серебристая тень” набирала скорость, уверенно наматывая километры Минского шоссе. Руки привычно держали руль. Он любил скорость. Запах салона, тепло и уют машины - беззаботно. И только чувство все нарастающей скорости волновало кровь, адреналин возбуждал, как женщина.
“…Все пройдет, как с белых яблонь дым, увяданья золотом охваченный, я не буду больше молодым”…. нет, еще есть порох в пороховнице - пока еще руки крепко держат руль. Он придавил педаль газа и увел машину влево. На скорости обошел впереди идущую машину сопровождения, в окнах салона увидел обеспокоенные лица охраны. Нет, ребятки “старая гвардия” еще поучит вас молодых, как надо рулить. Он был доволен, хорошо. И никто не надоедает всякими делами, не пристают, не дергают с всякими вопросами. Ему уже давно все надоело. Он бесконечно устал. Даже дома нет покоя - доченька. Как он радовался ее рождению, сердце кольнуло, старческая слеза застила правый глаз. Но теперь, когда ее видел, понимал - дочь приехала не просто так. Тоже, как и всем окружающим, ей от него что-то надо. “Мужики её эти надоели, не пойми что, и выпивать стала, куда Юра смотрит? И сын… тоже непутевый, пьет. И ведь добрый, хороший парень - столько надежд с ним связывал. Хотя конечно есть и моя вина, мало уделял им внимания. Вот и вырастил “цветы жизни””. - Эх, … в огорчении ударил рукой об руль. А ведь всю свою жизнь все делал для партии, для народа, для страны, для победы. Надо же и здесь нет покоя, мысли эти проклятые лезут в голову. Он увидел стремительно приближающийся поворот. Притормозив, повернул резко, как умел и любил, с визгом тормозов вправо. Солнце уже приближалось к закату, отбрасывая длинные тени на землю, день заканчивался. Наверно из-за этой тени он и не заметил МАЗ, огромной скалой вдруг возникший перед капотом машины. В последний момент охранник сидящий справа рывком рванул руль влево, увел “деда” из-под фронтального столкновения. Страшный удар сотряс воздух. Лобовое стекло рассыпалось, под двигателем разрасталась лужа. Над капотом парило. Сидящий за рулем пожилой с крупной, седой головой, человек уронил голову на руль, потеряв сознание. Чёрный ЗИЛ-117 резко затормозил, развернулся поперек, перегородив дорогу. Быстро захлопали двери. Четверо из охраны рванули к разбившейся машине. Бледный, краше в гроб кладут, полковник Медведев первый подбежал к “Роллс-Ройсу”, рванул дверь водителя. Увидел “деда” завалившегося на руль и без сознания. Осторожно, взяв двумя руками, прислонил голову старика к подголовнику. Левая бровь была рассечена, показалась кровь, лицо было безжизненно бледное, дыхание не прослушивалось.
- Ну! Жив!?
Яркий свет ослепил. Он наполнял всю душу какой-то божественной невесомость и легкостью. Странное, неведомое доселе состояние охватило сознание Викторина. “Что со мною?” - подумал он. Оглянувшись вокруг, увидел, что необыкновенный, невиданный прежде свет объял его. Словно в утробе матери Викторин чувствовал себя спокойно и хорошо. Свет манил к себе и звал. И он не мог сопротивляться этому зову, и полетел навстречу. Настораживало, пожалуй необычное ощущение отсутствия тела. Но было так хорошо. Состояние счастья и покоя. Так вот оно как происходит, подумалось Викторину. Слава Богу - на Небе. А я все же опасался, не хотелось к “рогатому”.-подумал инженер.-
-” О..! Наконец встречусь с отцом, (который неожиданно умер 2 года назад)”.- В душе зародилось чувство огромного, абсолютного счастья и радости. Трофимов радостно рассмеялся.
Однако напротив себя инженер увидел облик не высокого, коренастого человека, смутно знакомого. Это был пожилой, лет восьмидесяти старик, довольно красивый в прошлом, с густыми черными бровями. Он удивленно осматривался вокруг.
-…. Да это что же такое… я умер что ли? - сказал он.
- Ну а что же - ответил инженер.
- Теперь все - на небе, а дальше, если память не изменяет, будет Суд Божий. “Нет, где я его видел?” - подумал Викторин.
- Так все же есть Бог! - воскликнул старик, и продолжил:
- Говорила мне мама, надо было все же ее слушать, …а вот товарищ Суслов и другие товарищи, все же не правы. Жаль что теперь …- огорченно замолчал незнакомец, после продолжил:
- Не подскажешь товарищам. А надо бы подправить курс партии. Да, о чем это я? Мне теперь это ни к чему. Хотя много сил потрачено ради партии и народа. И народ это ценил. Вот маршала Советского Союза мне дали, три звезды Героя, - ценят Генерального секретаря.-
Инженер ударил себя по лбу. Узнал! Это ж Брежнев Леонид Ильич.
- Вот не ожидал что на “том свете” с Вами Леонид Ильич познакомимся. Меня зовут Викторин Иванович Трофимов, инженер-конструктор, погиб по непонятной мне причине. Ну а про Вас, я все знаю, умерли во сне 10 ноября 1982 года, от тромба. Ну и как Вам здесь?-
- Ну, Витя, в общем, чувствую себя хорошо, даже отлично, как в молодости, а легко - то как. И не болит ничего. Витя, подожди. Что ты говоришь? Умер в восемьдесят втором году. Когда я попал в аварию сегодня. А это15 сентября 1980 года было. И я не путаю, голова как часы работает. Это ты что-то перепутал.
- Да нет, Леонид Ильич, не путаю. Придется вам кратко рассказать, что было после вашей смерти.
Рассказ, несмотря на старания рассказчика, получился длинным, но время в “чистилище” течет по другому. И есть ли там вообще время? После окончания рассказа Ильич потрясенный долго молчал, потом, побагровев лицом, сказал:
-П……и страну комбайнеры! - и дал такое многоэтажное, живописное описание всех основных фигурантов недавней истории России, что Викторин впал в изумление.
- Это что же?- Продолжал разгневанный Брежнев. - Мы, коммунисты, кровь проливали, войну выиграли. Голод терпели, разруху. Страну отстроили. Ночей не спали, не доедали, крепили щит Родины, достигли паритета с Америкой. Я столько лет работал, на бабу заскочить было некогда. Мало мне челюсть фашисты в войну разбили, все здоровье угробил - спать не мог. Просился два раза на пенсию, товарищи не пустили. “Вы наше Знамя партии, не можем без Вас. Больше отдыхайте.” . Так мне говорили. Остался ради страны. По воле партии и народа. А этот ставропольский секретарь, колхоза бы ему не доверил, все по ветру развеял, вместе со свердловским алкашом. Ну, я им!
В этот, несомненно, прекрасный и вдохновенный момент гнева генсека, что-то будто ухватило Викторина за ноги и рвануло вниз.
Сознание постепенно выныривало из глубины беспамятства. Второе пробуждение было гораздо хуже первого. Внутри все болело, ныло и страдало. Что со мной? Тело будто отлежал - все иголками колет, ватное, как не свое. Никак не могу понять, что со мною и где я. Неужели опять на земле? - только не это.
Звуки колоколом пробили тишину вокруг.
- Леонид Ильич, что с вами? Леонид Ильич? - Викторин открыл глаза.
“Вроде сижу, в машине. Вокруг люди, бегают, говорят что-то. Что, не пойму. И руки не мои: кисти, пальцы крупные со старческими пигментными пятнами, волосатые. Какие-то лица перед глазами; все чужие, незнакомые. Леонид Ильич, что с вами? О ком это он? - Меня же Викторин зовут?” - И тут в голове Викторина неожиданно раздался голос:
- “Нет, почему же. Это правильно товарищи говорят - Я Леонид Ильич и тело это мое. Так что Витя меня слушай.
-Ну, ничего себе. Так что, я еще и не в свое, а в Ваше тело вернулся? - изумился Трофимов.
- Да в моё. Я и сам не в своей тарелке, опять все болит и давит. А как хорошо на небе было!
- Ну, Леонид Ильич, давайте договариваться. Тело-то, похоже, и мне подчиняется” - инженер пошевелил рукой. Чем вызвал радостные, без преувеличения, ликующие крики окружающих генсека людей:
- Жив! … Жив Леонид Ильич!
Столь радостное и сильное проявление чувств сопровождающих генсека людей было не наигранным и не было вызвано страхом наказания. “Деда” действительно искренно любили, несмотря на его все более очевидную для всех дряхлость и все более побеждающую старость. Он был добрым, действительно “человечным” человеком, по отношению к простым людям, его окружавшим. Знал всех по именам, беспокоился об их быте, жилье, играл с ними в домино, дарил подарки. Для этих людей , для так называемого “персонала” он был свой, любимый всеми - “наш дед”. Это потом пришедшие к власти “великие перестройщики” и строители демократического общака, людей, окружавших их, стали делить на категории, в зависимости от счета в банке и обладания властью. Те, кто ни денег, ни власти не имел, стал для новой номенклатуры “мусором, быдлом”, а для самых “неиспорченных, продвинутых демократов” - населением, россиянами. Ну а для Леонида Ильича простые люди были: Володьки, Мишки, Васьки, даже друзья соратники по полит. борьбе были те же Юрки, Димки. Генсек был сам, как говорили раньше, плоть от плоти народной. И думал он и переживал не за свои счета в зарубежных банках, которых у него и не было, а о победе социализма, в который искренно верил. В конечном счете, он хотел, чтобы простые люди жили хорошо и мирно.