Усадьбу князя Шаховских, Иосиф покидал в приподнятом настроении. На аудиенцию с царствующим отпрыском великого рода Рюриковичей он и не рассчитывал. Просто нужен прецедент, мол, в Московии процветает такой махровый антисемитизм, что для бедного иудея, во всех коридорах власти, закрыты все двери. И пусть в большинстве мировых держав, дела обстоят намного хуже. Это не столь важно. Уж он сумеет заострить внимание мировой общественности именно на этой империи. Уж он, пусть и не сразу, но сумеет придумать, как выгодно разыграть этот "козырь". Настроение не смогло испортить даже присутствие Орлова, который, в надежде на премию, продолжал преданно "пожирать глазами своего состоятельного клиента". Пришлось, при расставании, сунуть в его руку десятирублёвую ассигнацию. Прикормленный, исполнительный чиновник, всегда может пригодиться.
Тем же вечером, Шимин ужинал в ресторации постоялого дома, того где он поселился. Надо признаться, отель был неплохой, несмотря на излишнюю, на вкус банкира, роскошь. Да и кормили постояльцев отлично. Еда была вкусной, порции непривычно большими, а алкогольные напитки — выше всяких похвал. Всё это позволило, весьма приятно закончить трудный день. Ведь таким пережитком как кошерность пищи, Иосиф не страдал. Он давно считал себя только американцем, стоящим выше расовых и религиозных предрассудков, что весьма облегчало его жизнь.
А в тот момент, в другом конце ресторанного зала, весьма громко и разгульно — от всей широты купеческой души, гуляли местные торговцы. Банкир этому не удивлялся, он уже привык к их беспредельному веселью, за всё время пребывания в столице, он не единожды сталкивался с подобным — точно варвары. Вот и сейчас, пара купчин, явно о чём-то спорили. И если бы не сидящая за соседним столом группа столичных жителей, явно семья, которая излишне громко обсуждала, на французском языке, разгулявшихся торгашей, то смысл их спора, так бы и остался тайной. Выходило так, что торговцы, воздавшие должное богу виноделия Бахусу, выясняли, кто из них самый-самый… как говорится: "Vinum locutum est"[6]. Вот, после громких и долгих препирательств, бородачи ударили по рукам, решив, что выкупят участки земли на пустыре, который недавно выделили городу под застройку, после этого, построят там по доходному дому. Чья постройка будет более шикарной, тот торговец и круче своего собрата. А призом для победителя станет то, что в его доме будет заседать городская, купеческая гильдия[7].
"Да, — подумал Иосиф, когда, окончив неспешный ужин, подымался в свой гостиничный номер, — в цивилизованном мире, такие дела, спонтанно не решаются. Тем более без долгих переговоров с уточнением многих параграфов составляемого договора. Точно, варвары, с упрямством, достойным лучшего применения, держащиеся своих устарелых обычаев".
Глава 4
В то же время, когда Шимин считал дни, в ожидании встречи с канцлером Лопухиным, а на данный момент, он обедал в успевшей надоесть ресторации: в доме молодого графа Мосальского-Вельяминова, начался переполох. И вызван он был не тем, что судьба медленно и уверенно сводит этих двух, столь непохожих друг на друга людей. Всё было намного банальнее и проще, к сыну, который резко перестал писать письма, приехала его мать. Мучимая недобрыми предчувствиями женщина, не выдержала и никого об этом не предупреждая, отправилась в Павловск. И с первой секунды, как только холоп Ванька открыл дверь и увидел графиню, его рябое лицо, перекосила виноватая гримаса, взгляд при этом, стал испуганно щенячьим. Что больно резануло по материнскому сердцу — похлеще острого кинжала.
Вот так, двое, они и стояли — несколько секунд, крепыш Иван с перекошенным лицом-маской, застывший от испуга в дверном проёме как соляной столб, и изящная как античная статуэтка, Ольга Олеговна, понявшая, что с сыном, в самом деле, произошла беда. От острой боли в груди, у неё потемнело в глазах, и стало нечем дышать. Неизвестно, чем бы это закончилось, так как прислуга, приехавшая с графиней, возилась с её багажом, если бы не Марта Карловна, которая, случайно выглянула в окно и увидела хозяйскую карету, после чего поспешила навстречу своему работодателю.
"Здравствуйте, Ольга Олеговна. Что же вы, никого не предупредили о своём приезде? — совершенно спокойно, заговорила гувернантка, оттесняя от двери, растерявшегося слугу. — Простите нас за Ванькину оплошность. Чего же мы стоим, матушка графиня? Проходите в дом, ваш сын, Александр Юрьевич, в данный момент, изволят обедать. Я сейчас же распоряжусь и обеденный стол, сервируют на две особы".
Пропуская, "взявшую себя в руки" и поэтому, величаво входящую в дом графиню Мосальскую-Вельяминову, фрау Крайсберг, осторожно подержала её за локоток. Заодно, Марта, одарила прислугу таким взглядом, который не обещал для последнего ничего хорошего. Ведь благодаря его оплошности, мать молодого хозяина, держась из последних сил, балансировала на грани обморока.
"А всё же, материнское сердце не обманешь. — думала фрау Крайсберг, вновь посмотрев на изрядно побледневшее лицо Ольги Олеговны; на её посиневшие, плотно сжатые губы и слегка замутнённые близким обмороком глаза. — Ведь почувствовала она, что с её чадом что-то стряслось, не вытерпела и приехала его проведать. А тут, этот олух…, своей испуганной мордой, подтвердил все, самые страшные из её догадок".
— Ну что стоишь, олух царя небесного? Чего застыл? Прими у хозяйки вещи. Совсем обленился!
— Ой, простите барыня. — засуетился, вышедший из ступора Иван. — Давайте ваш плащ…
— Фрося! — продолжила давать указание немка. — К нам прибыла наша барыня, поставь на стол приборы ещё на одну персону, они желают отобедать вместе с сыном! Протас, возьми в моей комнате капли, те, что на прикроватной тумбочке, в синем флаконе, отдай их кому-либо из кухарок и пришли её сюда! Да не забудь о стакане с водой.
— Марта, не стоит так беспокоиться, мне уже намного лучше. Наверное, на меня, так подействовала полуденная духота, вот и вся причина моего недомогания. — Всё это было сказано на языке Гёте.
— Как я вас прекрасно понимаю. Во всём виноват солнцепёк, мучавший вас всю дорогу, да тут ещё непотребная нерасторопность прислуги, знаете, всё вместе, это очень вредно для женского сердца. Так что не побрезгуйте, фрау Ольга Олеговна. Примите предложенное мною лекарство. Его мне прописал один из лучших докторов Павловска, оно творит чудеса и совершенно безвредно, весьма хорошо успокаивает нервы. Говорю вам это по своему опыту…
О чём ещё беседовали дамы, прислуга так и не поняла. Не все из них знали иноземную речь, как впрочем, не страдали и излишним любопытством. К моменту, когда раскрасневшаяся от постоянного нахождения у горячей печи, пышнотелая молодая кухарка принесла капли и стакан воды, графиня Мосальская-Вельяминова, была согласна выпить целебную микстуру. Выпила, и немного поморщилась. Всё же, лекарства редко бывают приятными на вкус. К тому времени, в прихожей появилась другая прислуга, приехавшая с хозяйкой, а именно Митяй, некогда бывший сотоварищем молодого графа — по учёбе. Ныне, это был крепкий, светло-русый парень, можно было бы сказать красивый, не перечеркни его лицо уродливый шрам, память об усердном учителе латыни. Тот якобы случайно промахнулся, стеганул вымоченной в рассоле розгой не по-мальчишечьи, изогнутой от боли спине, а по его голове. Как он позднее объяснился, немного промахнулся — бывает, ведь мальчишка так сильно извивался. Хорошо, что ещё глаза не пострадали. Всё бы нечего, но как назло, произошло это в разгар жаркого лета, и "случайно" полученная рана, заживала излишне долго и тяжело. Вот этот мальчишка, а на данный момент юноша-крепыш, учтиво поклонившись, доложился хозяйке, что все её вещи доставлены в гостевую комнату, где на данный момент, хозяйничают дворовые девки — раскладывая их по местам.
— Спасибо голубчик, сходи во двор, за Ефимкой, и идите с ним на кухню, там вас покормят. — снисходительно кивнув, ответила графиня, и снова перейдя на немецкую речь, обратилась к Марте. — Всё Марта Карловна, идёмте. Что-то я на самом деле проголодалась.
— О, конечно, прошу вас, разрешите проводить вас в столовую, а глупого Ваньку, сегодня же вечером накажут.
— Правильно, накажите, но только не сильно сурово. — уточнила Ольга Олеговна.
— По этому поводу, не извольте беспокоиться. Если желаете знать, всё ли у нас в порядке, так можно сказать, да. Правда ваш сын недавно болел, но уже выздоравливает. По словам нашего доктора, Кирилла Генриховича, Александр Юрьевич, уже почти здоров.
— Как?! Он что, болел?! И почему меня об этом не известили? — возмущению обманутой матери, не было придела…
— Прошу прошения, Ольга Олеговна, но ваш сын, строго настрого, запретил вас беспокоить по этому поводу. Сказал, что сам всё расскажет, когда поправив здоровье, навестит вас в родовом имении.
— Бог с ним, с этим его чудным запретом. Ты главное скажи, что с моим Алёшенькой произошло?
— От излишнего упорства в учёбе, с ним произошла мигрень, вот он и обратился к модным, а́нглийским лекарям.
— Постой. Ты сказала, что Александра Юрьевича пользует некий Кирилл Генрихович.
— Я, от этих слов, и не отказываюсь.
— Марта Карловна, как тогда прикажите понимать ваши слова?
— Эти представители туманного Альбиона, оказались истинными шарлатанами… — И как будто только опомнившись, немка, на манер, более подходящий для истинно русской женщины, всплеснула руками, и, извиняясь проговорила — Господи! Да что же мы стоим в дверях. Покорнейше прошу прощения, Ольга Олеговна, вас, наверное, уже заждались в обеденном зале. Там, всё сами и увидите…
Гувернантка торопилась свернуть разговор по одной причине, она боялась, что может случайно проговорится об истинной причине той злополучной мигрени, возникшей у отпрыска знатного рода. И возникла она, не из-за излишнего усердия на поприще обретения новых знаний. Ясно, что истинная причина была другой, и крылась она в частых, и обильных возлияниях хмельных напитков, на студенческих пирушках. Только, пусть об этом рассказывает кто-то другой и не в данный момент. Графиню и без того ждёт новый удар, её сын, до сих пор выглядел не лучшим образом — не может самостоятельно передвигаться по комнате. Максимум на что хватало его сил, это пара, тройка неуверенных шагов, после чего он падал, не в силах более удерживать равновесие. Казалось, в этом не сильно помогали и его странные упражнения, состоявшие из быстрых вращений головой.
Надо признаться, второй, наиболее сильный удар, графиня выдержала достойно. Увидев сына, излишне бледного, что впрочем, в высшем обществе, особенно среди студентов, не было изъяном, но самое ужасное, не вставшего при её появлении из-за стола, а только слегка обозначившим приветствие, лёгким кивком головы. И было понятно, что сделал он это не из-за странной прихоти, а по причине невозможности выполнения им положенного для данной ситуации правила этикета. Даже осознав это, женщина не перестала улыбаться. Только в её глазах, заблестела излишняя влага и прочиталась, завладевшая ей нестерпимая боль и то, проявилось это только на несколько коротких мгновений. Только, на несколько секунд, графиня слишком высоко запрокинула голову назад, как будто искала на потолке не убранную паутину. Что можно было воспринять, как будто неожиданно нагрянувшая хозяйка проверяет, как без её пригляда содержится дом. Не нужно ли её кого-либо простимулировать на предмет надлежащего выполнения своих обязанностей.
Не стоит говорить о том, как выглядела графиня в момент, когда увидела своего любимого сына, ей по статусу не позволялось проявлять свои эмоции при челяди. Для которой, она в любой ситуации должна быть спокойной, требовательной госпожой, не смотря ни на что. Достаточно пояснить одно, Ольга Олеговна, не помнила, как прошлась по залу, присела за стол. Ей прислуживали, она неспешно дегустировала всё, что перед ней ставили — не чувствуя вкуса подаваемой еды. Отвечала на какие-то вопросы, бросая короткие взгляды на сына. Слегка кивала, с чем-то соглашаясь. А в голове, крутились горестные мысли: "Боже милосердный, за что? Чем я тебя прогневала? Боже! Марта конечно же сказала, что Сашенька немного приболел, но это не так…! Всё намного хуже…, как он исхудал. Вон, глаза впали, потемнели. Глаза! Боже, что стало с его глазами? Они изменились, вроде бы даже потемнели. Куда делся тот, немного наивный, открытый взгляд отрока. Сейчас, на меня взирают очи уставшего от жизни старца! Вот. Ещё и плечи опустились, как будто их придавило непосильно неподъёмной ношей. Да и столовыми приборами пользуется так, как будто только недавно научился ими владеть. За что? Матерь божья, заступница небесная, сними с Сашеньки всё его боли и недуги! Пошли их на меня, я всё стерплю, только исцели моего сыночка!…"
Последним ударом, было окончание трапезы. Когда к Александру подошёл Протас, с жутким скрежетом выдвинул из-за стола стул, на котором сидел его воспитанник и помог подняться. Точнее сказать, поднял его. Ощущение было такое, что молодой граф был пьян — настолько, что не мог самостоятельно стоять. Позабыв про вбитые с детства условности, Ольга Олеговна, с душераздирающим криком: "Саша-а-а! Да как же это…? Да что же это такое…?" — Не понимая, что мешает отставному солдату отвести её ребёнка в его покои, больше не сдерживая хлынувшие из глаз слёзы, обняла сына. Прижалась к нему так сильно, что оторвать её было невозможно. Матери казалось, что стоит ей только ослабить хватку, и сына не станет, его унесёт как пушинку, попавшую во власть ураганного ветра. Она не слышала робких, должных успокоить мать слов сына. А он говорил: "Мама, всё самое страшное уже позади, и скоро я буду совершенно здоров". — Графиня даже не удивилась странной фразе, прозвучавшей из уст её младшего — самого любимого сына: "Мама, я жутко извиняюсь, но мне на самом деле тяжело долго стоять…". Нет. То, что сын не попросил прощения, а сам, самым неподобающим образом снял с себя какую-то вину, резануло её сознание, но не задержалось в нём. Тем более, в голове у графини Мосальской-Вельяминовой зашумело, весь мир, плавно погрузился во мрак, сменившийся великой, неосязаемой пустотой.
Сознание вернулось неожиданно, как будто резко распахнули ставни, до этого не пропускающие в окошко свет. Ощущение огромного горя, давящего на душу как огромная глыба, никуда не исчезло. Графиня лежала в гостевой комнате, на мягкой перине, возле неё возились обе её дворовые девки. Одна из них, рыженькая, держала таз, видимо с холодной водой, а другая, отжимала чистую белую, тряпицу. Если судить по ощущениям, лоб холодило, а это значит, что прислуга меняла, прикладываемый на голову компресс. Да и дышалось намного легче. Не ощущался, сдавливающий бока и грудь корсет. Открыв глаза, Ольга Олеговна обнаружила, что она одета только в просторную ночную рубаху.
— Алёнка, как там Александр Юрьевич? Как его самочувствие? — всё ещё слабым голосом поинтересовалась графиня.
— Ой, матушка боярыня! Ой! Вы очнулись! — обрадованно залепетали сразу обе девицы — Как вы себя чувствуете. С вами всё хорошо.
— Не обо мне речь. Я вас, дурёхи, спросила. Как себя чувствует мой сын?
— С ним всё хорошо. Он сейчас у себя. Велел, как вы очнётесь, позвать его. Да и за доктором, для вас, послали или Протаса, или Ивана — кого именно, мы не прислушивались.
— Я сама проведаю в сына, он, в отличие от меня, болен и слаб. Помогите одеться…
Говорилось всё это на французском языке. Как-никак, девки были своими — дворовыми, их в раннем детстве взяли в хозяйский дом. И многое чему обучали. Они могли не только прилежно прислуживать, но и в случае необходимости, поддержать культурную беседу, как минимум на трёх иноземных языках. Делалось это не только для удобства общения с хозяйкой, но иногда и для развлечения. Ведь граф, глава семейства, весьма крепкий здоровьем мужчина, отставной полковник первого кирасирского полка, был в определённой степени гурманом. Он предпочитал не только примитивное снятие стресса, но и прилагаемое к оному культурное общение. Настоящие мужчины, они такие. Имеют право на небольшую слабость — главное, чтоб на сторону открыто не ходили. А неизбежно появляющихся в результате оных забав байстрюков, как впрочем, и отслуживших своё девок, всегда можно пристроить так, чтоб некому не было обидно.