Только благодаря дипломатическому искусству лорда Раглана эта перепалка с взаимными обвинениями не вылилась в нечто большее, что могло бы развалить союзную коалицию в самом начале её боевого пути.
Вся дальнейшая высадка вражеского десанта растянулась на целых пять дней, в течение которых князь Меньшиков не решался атаковать врага, имея в первых числах сентября явное превосходство в силе.
Напрасно Ардатов энергично настаивал, чтобы светлейший князь бросил все свои силы в бой против вражеского десанта. Меньшиков холодно ответил Ардатову: "Здесь по воле государя императора командую я," - после чего пресек всяческое сношение с неуживчивым царским посланником. Твердо веря в силу своих полководческих способностей, силу своих полков и слабость врага, он терпеливо ожидал союзников на Альме, где занял по своему мнению неприступные позиции. Свой категорический отказ атаковать врага в Евпатории, Меньшиков объяснял возможностью попадания русских войск под огонь союзных кораблей, что привело бы к огромным потерям среди русского воинства.
Всего на русскую землю было высажено 25 тысяч французской пехоты при 56 орудиях, 21 тысяча англичан при 47 орудиях. Кроме того, в союзном биваке находилось две тысячи турок, которых европейцы использовали исключительно как вспомогательные войска. Союзная кавалерия из грозной силы превратилась в жалкую обузу, которая могла только обороняться, полностью утратив свои ударные функции.
У высадившихся на берег войск союзников не было в достаточном количестве ни палаток, ни транспортных повозок на которых они были должны везти свою походную амуницию. Захваченная ими Евпатория представляла груду развалин и пожарищ, которые никак не могли стать укрытием для союзников в ближайшее время.
Сама корабельная стоянка у Евпатории было хорошим местом для высадки десанта, но совершенно не подходила для длительной стоянки кораблей союзной эскадры. Любой хороший шторм мог нанести ущерб кораблям союзников гораздо более серьезный, чем атака русских брандеров. Поэтому у них оставался лишь один выход из создавшейся ситуации, продвигаться вперед.
- Севастополь и его бухты, вот наше спасение! - заявил маршал Сент-Арно на совещании союзников, и это решение было горячо поддержано лордом Рагланом, командующим британскими силами. Договорившись о дальнейших действиях, союзники оставили в лагере турок, а утром 10 сентября вышли к Альме.
Граф Михаил Павлович Ардатов был очень доволен результатом атаки брандеров. Едва команда охотников была доставлена в Севастополь, и стали известны первые результаты смелого рейда, как граф немедленно произвел награждение своих моряков. Имея на руках личный указ императора о праве награждения особо отличившихся в боевых действиях, Ардатов честно исполнил все свои обещания данные ранее своим охотникам.
Пользуясь своим высоким положением, он без всякого угрызения совести влез в кассу черноморского флота и произвел немедленные денежные выплаты, которые причитались морякам за их подвиг. Вслед за этим Ардатов назначил произведение офицеров участвовавших в рейде в следующий чин, а простым матросам оформил представление на получение ими личного дворянства. Все свои действия, он подробно описал в личном послании царю и тот час отправил с фельдъегерем, вместе с победной реляцией об успехах черноморских моряков.
Когда, Ардатов отписывал царю о подвиге моряков и офицеров, он не преминул добавить, что сила удара была куда более мощной, если бы вместе с брандерами в атаке участвовали гораздо большее число пароходов, под прикрытием семи пароходов-фрегатов имевшихся в распоряжении командующего флотом вице-адмирала Корнилова.
Из всей церемонии награждения небольшая загвоздка возникла с лейтенантом Ивлевым. Главный герой евпаторийской баталии оказался единственным сыном у своей матери, которая находилась в довольно стесненных материальных обстоятельствах. Желая по достоинству оценить совершенный подвиг молодым офицером, Ардатов пошел на явный подлог, руководствуясь при этом только своей совестью.
За отличную службу и подготовку отряда охотников граф приказом от заднего числа, произвел старшего лейтенанта Ивлева в капитаны второго ранга и наградил его Владимирским крестом III степени. Когда местные чиновники стали упрекать графа в явном подлоге, Михаил Павлович произнес сокровенные слова: "Пусть тот, кто смел и без греха, заберет у несчастной матери пенсию, которую своей кровью заработал её сын".
Желающих связываться с личным посланником государя императора среди севастопольских чиновников не нашлось и Ивлев, стал капитаном второго ранга к огромной радости своих боевых товарищей.
Глава III. Севастопольская страда на суше.
Диспозиция князя Меньшикова, которую он довел до сознания своих штаб-офицеров, собравшихся на совещании в палатке светлейшего по случаю предстоящего боя с противником, была такова. "Мы стоим, а неприятель нас атакует". Коротко и ясно, с тайными потугами на близость если не с Суворовым и Наполеоном, то уж явно с Кутузовым или принцем Евгением Савойским.
В принципе, в этой диспозиции князя можно было при желании найти зерно здравого смысла. Занимая выгодную позицию, при обычной оценке потерь атакующей стороны должны были составлять пропорцию 3:1, что позволяло не только обескровить врага, но при удобном случае и нанести поражение. Скорее всего, именно это он и имел в виду, однако с претворением теорию в жизнь у светлейшего князя были серьезные проблемы.
Неизвестно по какой причине, командование левым флангом, который согласно диспозиции светлейшего располагался на крутых горных вершинах, был поручен генералу Кирьякову, который постоянно находился в состоянии подпития. Когда Меньшиков объявил ему свое решение, тот, слегка пошатываясь, встал во весь фрунт и произнес историческую фразу:
- Не извольте беспокоиться Ваша Светлость. Шапками французов закидаем!
Получив столь емкое и увесистое заверение, Меньшиков остался вполне, доволен своей задумкой и приказал ждать неприятеля на неприступных позициях. Сам Кирьяков, после совещания у князя даже не удосужился произвести диспозицию своих частей, поспешив по более важным для него делам. В итоге, на позиции левого фланга не было предпринято ничего, чтобы затруднить противнику продвижение в этом направлении, посчитав горный склон изначально неприступным укреплением. Не была разрушена или завалена даже узкая горная тропа, ведущая от подножья к вершине. Генерал веселился, а офицеры не посмели проявить инициативу, отлично помня, что она наказуема.
Было уже около двенадцати часов, когда французские солдаты под командованием генерала Боске устремились в атаку. По общей диспозиции, французы наступали правым флангом, тогда как англичане атаковали левым флангом. Первым предстояло взойти на горную кручу, вторым перейти через мост на противоположный берег Альмы.
Едва только противоборствующие стороны стали сближаться, как сразу выявилось огромное превосходство ружей неприятельских солдат, над стрелковым вооружением русских пехотинцев. Вражеские стрелки, вооруженные штуцерами начинали свободно выбивать плотно стоявшие против них линейные ряды русской пехоты с пятисот, шестисот метров, тогда как они сами, могли наносить ответный урон только с расстояния ста - ста пятидесяти шагов.
Больше всего от вражеского огня доставалось пушкарям. Французские зуавы, буквально доставали орудийную прислугу своими смертоносными пулями, тогда как ядра и шрапнель, выпущенные в ответ, наносили врагу урон только на дистанции в сто десять, сто двадцать метров. С бессильным отчаянием смотрели артиллеристы генерала Кирьякова на густые ряды вражеской пехоты, которые быстро приближались к ним без всяких потерь. От ярости они скрежетали зубами и громко бранились видя, как раз за разом их дружные залпы уходили в сторону неприятеля без всякого толка. С нетерпением ожидали солдаты того момента, когда они смогут наконец-то отплатить смертью за смерть.
Позабыв обо всём на свете, не обращая внимания на роем летящие пули, русские пушкари не оставили своих позиций, выказывая полное пренебрежение к смерти. С лихим азартом обреченных бросались они после каждого выстрела к орудию, чтобы успеть прибранить его, и торопливо забить в ещё горячий ствол пушки новый заряд, прежде чем штуцерная пуля выбьет кого-нибудь из их рядов.
Вскоре настал черед и французов демонстрировать чудеса своей храбрости и настойчивости против русских ядер и картечи. Устилая крымскую землю своими синими мундирами, они упорно продвигались вперед и, несмотря ни на что, старательно держали ровность своих рядов.
- Вива ля император! - громко кричали седоусые сержанты, потрясая над своими головами, обнаженные шпаги, призывая своих подчиненных к исполнению священной воли Наполеона.
- Вива ля Франс! - отвечали им французские зуавы, дружно отбивая ногами строевой шаг, готовясь в любой момент броситься в рукопашную схватку с противником.
По мере приближения противника к русским позициям, пушки артиллерийских батарей, словно по мановению волшебной палочки стали замолкать. И это не было результатом удачной стрельбы зуавов по орудийной прислуге. Молчание русских пушек заключалось в самой банальной причине, которая, тем не менее, сыграла роковую роль в этой битве. Охваченные азартом боя, многие орудийные расчеты, просто истратили впустую весь свой боезапас, а когда бросились за зарядными ящиками, то оказалось, что они находятся далеко в тылу.
Поэтому, когда синие мундиры вышли на рубеж последнего броска перед рукопашной схваткой, русским пехотинцам приходилось рассчитывать только на себя. Единичные залпы картечи, которые хоть и наносили урон врагу, никак не могли изменить общую картину боя. Но даже в таких условиях русские солдаты показали себя с самой лучшей стороны.
Стоя под убийственным огнем французов, они не дрогнули и не побежали, как на то рассчитывал противник, а, отвечая дружными ответными залпами, стояли ровными рядами, твердо выставив вперед свои трехгранные штыки.
Как не горячо любили французы своего императора Наполеона и Францию, как не подзадоривали своих солдат седоусые сержанты, но французская сила встретила достойного противника, за плечами которого так же стояло славное боевое прошлое и любовь к родине. В этой кровавой схватке потери обоих сторон росли, словно снежный ком. Люди ежеминутно гибли, сраженные выстрелом в упор, пронзенные штыками, или падали с разбитой головой от удара приклада, но перед этим они стремились любым способом нанести хоть малейший урон противнику, чтобы склонить чашу весов победы в свою пользу.
Обе стороны были достойны победы, однако у подданных французского императора не было той твердой решимости умереть на поле боя, которая присутствовала у русских, и они начали отступать. Когда уже наметился основной перелом в рукопашном сражении, то по иронии судьбы ожили русские батареи, к которым подвезли долгожданный боезапас. Уцелевшие орудия щедро палили картечью по отступающему врагу, стремясь внести и свой скромный вклад в этот боевой успех.
Примерно такая же картина была и на правом фланге русских войск, которыми командовал генерал Петр Горчаков, но с той лишь разницей, что если штуцера французская пехота имела больше половины, то англичане были вооружены ими поголовно. Засев в зарослях виноградника по склону берега, не бывшие заранее уничтожены русскими, они методично расстреливали шеренги Брестского полка, который, выполняя диспозицию Меньшикова, прикрывал мост через Альму.
Не лучшим образом обстояли дела у Владимирского и Бородинского полка, стоявших чуть далее своих товарищей. Их линейные ряды так же страдали от штуцерного огня англичан, которые выжимали из своего преимущества максимум выгоды, выкашивая русских солдат, при этом, не неся потерь.
Как и в случае с французами, русская артиллерия ничем не могла помочь своей героической пехоте, обозначив своё присутствие оглушительной пальбой, от которой было минимум толка. Единственным отличием общей картины боя, было то, что пушкари правого фланга быстро поняли всю бесперспективность своего занятия и, убедившись, что их выстрелы не причиняют противнику урон, сами прекратили огонь, в ожидании своей минуты.
Спасение пришло со стороны английской гвардии, которая, выполняя приказ генерала Кинглэка, раньше времени двинулась в атаку на мост. Видимо решив, что противник уже основательно обескровлен или желая первым получить бремя славы, англичане ринулись в бой и тем самым заставили своих стрелков прекратить убийственный огонь.
Бой разгорелся не на жизнь, а на смерть. Рыжеусые Томми и Бобби, отчаянно хотели доказать русским дикарям своё полное превосходство над ними, во славу своей любимой королевы Виктории и дорогого лорда Пальмерстона. Выкашивая штуцерными залпами русских солдат и добивая уцелевших стальными штыками, они желали делом разрешить исторический вопрос, который почти сорок лет стоял поперек горла у всей английской нации, кто же был главным победителем Наполеона. Однако русские упорно не желали разбегаться при виде алых мундиров гвардии, её медвежьих шапок и полосатого флага. У них было своё мнение.
Трижды Владимирский полк ходил в штыковую атаку против английских гвардейцев и, потеряв больше половины своего состава, отбросил врага на исходные позиции, отбив захваченные было врагом свои знамена.
Не менее славно и действовал Бородинский полк. Так же как и его соседи, он трижды ходил в штыковую атаку и сумел не только отразить натиск врага, но даже отбросить врага за реку, в плотную подойдя к холмам, на которых располагался штаб лорда Раглана. Знай об этом бородинцы заранее, они бы, несомненно, атаковали его невзирая ни на какие потери и могли бы изменить весь ход битвы. Однако, попав под густой штуцерный огонь вражеских стрелков, они лишь прекратили преследование бегущих англичан и отошли на исходные позиции.
Казалось бы, успех был на стороне русских войск, но зуавы генерала Боске смогли внести перелом в битве тогда, когда этого никто не ожидал. Мелкими отрядами они двинулись на штурм горных круч генерала Кирьякова и, к своему удивлению, обнаружили, что горный склон никто не защищает. Генерал Кирьяков посчитал, что сама природа делает этот фланг его позиции неприступным и поэтому, ограничился выставлением наблюдательного поста из двадцати казаков.
Когда зуавы без потерь поднялись по крутой горной тропинке наверх, они легко смогли справиться с растерявшимися казаками, после чего в атаку устремилась линейная пехота, а за ними потянули свои орудия французские артиллеристы. За короткое время они смогли поднять свои пушки и развернув их прямо на тылы русских полков, только-только отразивших фронтальный натиск неприятеля.
Не теряя ни одной минуты французы обрушили губительный огонь шрапнели на стоявшие поблизости батальоны Белостокского полка, с каждым залпом основательно выкашивая их ряды. Не имея приказа от генерала Кирьякова о каких-либо действиях, солдаты и офицеры мужественно стояли на одном месте, глупо погибая из-за нерасторопности своего командира.
Едва только Кирьякову донесли о появлении французов на его левом фланге, как генерал сначала впал в ярость, не поверив гонцу, а когда явственно заговорили французские пушки, впал в прострацию, повторяя только одно слово: "Не может быть". Так прошло несколько минут, пока полковник Циммерман не обратился к генералу с предложением отдать приказ об атаке врага, чем поверг Кирьякова в ужас.
- Атаковать!? Да вы сума сошли! Оставаться здесь смерти подобно! - вскричал тот и, вскочив на коня, не сказав ни слова, устремился в тыл, предоставив офицерам своего штаба самостоятельно принимать решение, что делать дальше.
Едва только командир постыдно бежал, как вслед за ним поспешили все остальные, бросив солдат и офицеров, стоявших на передовой, на произвол судьбы. Один только полковник Циммерман решился послать своего ординарца корнета Симочкина в обреченные на смерть войска левого фланга с приказом об отступлении.