— Ай! Ладно, махнул рукой худой…
— Ты, что, согласишься, командир? — Ага, а это старшина, значит худой — командир…
— Хватит! Базар развели! Приняли пополнение как положено! И готовиться к выходу! Старшина Луговых! Вот это ваш командир — старший лейтенант Викулин. Дальше все вопросы к нему! Всё! Шагом марш в расположение! Викулин! Зайди ко мне!
Взяла мешок, потопала следом, все старательно делают вид, что меня здесь нет! Как маленькие, ей Богу! В здании раньше видимо размещалась какая-то контора, на стене на доске прикноплены какие-то бумажки вроде объявлений или графиков, а поверху какая-то абракадабра из заглавных букв и цифры в конце, видимо какая-то Пром-Строй-Тех-Трест-Сбыт-Мех-Колонна номер четырнадцать. В коридоре недалеко от входа стоит стол с телефоном, за которым сидит и что-то пишет младший сержант с одиноким треугольником в голубой петлице. Собственно, звание, как у меня, если по-сухопутному, это если меня в зелёное переоденут, то у меня такая же сиротливая тригонометрия на петлицах будет… Пи-и-ичалька, как говорит Сосед. Майор зашёл во вторую или третью дверь, а мы топаем дальше. В нос шибануло вкусным запахом, и живот предательски заурчал, кажется это из дальней открытой двери, но мы до неё не дошли. В помещении в половину обычного класса справа на полу расстелены одеяла и шинели, на которых спит ещё один боец, поджав ноги, лишь одна голая пятка торчит, сапоги стоят рядом с намотанными на них портянками, и запах в помещении от них соответсвующий. Слева у стены два канцелярских однотумбовых стола придвинутых ящиками к стене. Над столами портрет Сталина, на подоконнике горшки с цветами на разнокалиберных блюдцах, совсем как у нас в классе биологии, мелькнуло в голове. На столах навалены вещи, рядом со спящим на полу свалены автоматы. Только сейчас понимаю, что у всех на ремнях висят ножны с ножами и пистолеты в кобурах. Ну, они так и будут молчать? Вошла, стою у входа, присесть не приглашают. Меня аккуратно обошли и тоже замерли. Они, что девушек в жизни не видели?…
— Никита! Иван! Примите радиста, познакомьтесь, наконец! А я к майору!
— К-хх-м-м… Ну, давай… те… знакомиться… Меня зовут Никита, по батюшке Василич, или старшина Самогонов. Я после командира второй, вроде заместитель, выходит. А это младший сержант Печенков, зовут Иван, по батьке Григорьевич. Вот значица…
— Старшина второй статьи Луговых Комета Кондратьевна. Можно просто Мета, я привыкла.
— Ну, вот и познакомились! Ты не серчай, что так приняли не ласково. Наше дело тяжёлое, мужское, а тут тебя к нам — птенчика. Вот и сомнения возникли, сдюжишь ли. Но надо! Так, что давай думать, как нам всё обставить, чтобы командира не подвести. Ты по лесу то ходить умеешь?
— Не знаю, на охоту не ходила, так за грибами — ягодами, каждое лето у бабушки в деревне…
— Рация больше двадцати килограмм весит, да ещё батареи БАС-60[1] две штуки к ней положены, это ещё килограммы, кроме того оружие своё тебе самой нести, да патроны и прочее, на круг килограммов двадцать пять выйдет, не меньше. У нас по сорок-пятьдесят будет, но мы привычные, а вот ты с такой ношей выдюжишь по лесу быстро и долго идти?
— Мне бы не словами, а вес руками попробовать, тогда скажу…
— И то верно, Иван, собери в мешок рацию, да и так по мелочи, только не забудь под спину одеяло проложить, чтобы спину не сбить сразу…
Довольно быстро и ловко Иван собрал мне квадратный из-за рации вещмешок. Который я довольно легко подняла, чуть качнула и накинула на одно плечо, затем вдела вторую руку, подкинула его на спине и совсем не смертельно, тяжело, но поднимала и побольше, чуть так и не ляпнула. Вовремя вспомнила, что это не дорога, то, что дома лёгкое, как устанешь, может все руки оттянуть. Попробовала представить себе этот мешок, когда целый день его тащила, вроде не должна умереть…
— Товарищ старшина! Думаю, с таким весом по лесу идти смогу…
— Ну, вот и добре! Снимай, только аккуратно, потом проверишь как там всё, рабочее или нет, это твоё хозяйство теперь, тебе за него отвечать. — Помог мне снять рацию со спины и продолжил. — А стрелять приходилось?
— Три раза стреляла из винтовки, когда сдавала на Ворошиловского стрелка…
— И как? Сдала?
— Да, первая степень, но после стрельбы отдача такая сильная, рука отнималась…
— Да-а… Мосинка лягается как лось копытом бьёт, особенно если без опыта. А из другого чего не стреляла?
— Из воздушки в парке… Мелкашка в школе…
— Ну, это не считаем, как и рогатку… Значит надо будет сходить пострелять, у переезда, как думаешь, Иван!?
— Думаю, надо ей вообще только пару пистолетов подобрать, ну не с винтарём же ей таскаться. А раз стрелять не умеет толком, так и автомат ей не нужен. А вблизи на крайний случай и пистолет сойдёт…
— Ладно! Это порешили… Слушай! А ты есть не хочешь? А то у нас тут обед недавно прошёл.
— Я бы поела… А кому продаттестат сдать?
— К старшине свожу, всё ему и сдашь, но это уже завтра…
— А вы вообще кто? И зачем вам радист?
— К разведотделу фронта приписаны, разведка выходит, но об этом сильно не болтай. А радист у нас свой, да на тот выход его подранило маленько, сейчас в госпитале лечится. Он вообще не радист, просто подучился немного, да и рацию мы не часто с собой таскаем, не нужна она обычно. А вот тут обязательно, и время поджимает, нужно срочно выходить, а наших никого нет, как назло. Вот нам тебя и подкинули… Да…
— А ты сама вообще откуда? — Встрял Иван.
— Из Ленинграда.
— Понятно. Значит вам с командиром будет легче язык найти, он у нас тоже городской, москвич настоящий.
— А сами откуда?
— Я здешний из Карелии, недалеко от Сортавалы жили. Иван из-под города Аткарска, что под Саратовом. А Авдей, вон спит который, этот у нас сибиряк из-под города Ярцево, что на Енисее в Красноярском крае. Говорит, что у них вся деревня родственники, потому и деревня Матяшкой называется. Ты только не говори, что Нева самая большая река, а то Авдей с Иваном заведутся, что больше, Волга или Енисей, чуть не до драки доходит.
— Хорошо, не буду…
— Пошли порубаем, должны чего-нибудь найти тебе червячка заморить…
Как таковой столовой не было, а был один смурной старшина, который буркнув стал чем-то шуршать в каморке, потом вылез и выставил предо мной кружку парящего чая с куском хлеба и двумя кусками сахара на нём.
— Ты, пока попей немного, а я банку с кашей открыл, пусть подогреется. Ты, пей, я чая ещё налью. Продаттаестат есть или снова забыли, и восстанавливать нужно?
— Есть, товарищ старшина.
— Вот, уважаю! В таких делах у флотских всегда порядок. Меня Митрич зовут, я старшина здешний, вроде завхоза у этих башибузуков…
— Очень приятно, я Мета.
— Митрич! А нам бы тоже чайку пожевать…
— Я думал, только Авдей у вас водохлёб, чай может самоварами употреблять, так и эти туда же…
— Ну, не нуди! Митрич! Не каждый день ведь…
— Сейчас налью, нешто мне жалко…
Я сидела, тихонечко дула горячий крепкий чай, в прикуску с сахаром, очень вкусно и даже не заметила, как проглотила хлеб. Одновременно пыталась осознать, каким это вывертом левой пятки судьбы меня сюда закинуло. И вообще, как это меня с флота в армию занесло, я всегда была уверена, что это как параллельные прямые, которые никогда не пересекаются… Разведка — это очень романтично, на словах, но умом понимаю, что это только на словах романтика, на деле это бешенная нагрузка и ответственность и нет права на ошибку! Ой! Ё…! Вот же влипла… Митрич выдал мне кашу, но не в банке, а вывалил в миску, вернее две, вторую подвинул Ивану, который не стал ломаться и тоже застучал ложкой. Мама дома перловку никогда не варила, только в суп клала а тут попробовала перловую кашу с мясом. Вку-у-усно!! А запить её горячим чаем с хлебом маслом намазанным, чуть не начала носом клевать, а животу в юбке стало тесно даже.
— Митрич! Нам её до завтра нужно экипировать, одеть, обуть, сам понимаешь. Оружие мы подберём, а вот одёжки на неё у нас нет…
— Сделаю! Никитка! Не волнуйся. Как соберётесь, знаешь, где меня найти…
Глава 19. 10-е октября. Первый день в лесу
Катер крался сквозь злую тревожную темноту. На палубу было не высунуться, потому что разбитые носом злые ладожские волны взлетали брызгами и окатывали всё небольшое судёнышко, которое на этих волнах болталось как поплавок из пробки. А мы сидели укрытые брезентом в двух узких длинных вырезах глубиной и шириной около полуметра прямо в покатой палубе, как сказали, это место у них под две торпеды изначально. Вниз нам подложили тоже чехлы наверно и казалось внутри перемешались не только потроха, но даже мысли. Нас так капитально уболтало, что даже не тошнило, а потрясённый организм неспособный поверить в такую каверзу со стороны владельца просто взял самоотвод. Видеть радостно скалящегося, скачущего как мартышка, периодически заглядывающего к нам матроса было чем-то запредельным. Но тем не менее катер нас куда-то вёз, как мне когда-то говорили, ШЁЛ согласно всем своим и старинным морским правилам и уложениям…
После кормёжки, мы пошли с Митричем, как я не хихикала про себя, что Митричи — это профессиональная каста старшин для армии и флота, до меня начало доходить произошедшее в моей жизни изменение и меня начало потряхивать. Может и мои внутренние хихиканья по поводу старшины были подспудными попытками отвлечься. Во владениях старшины я бы не сказала, что было много всего, но первое впечатление — это абсолютный порядок и понимание, что в этом порядке спрятано куда больше, чем видно лежащим открыто. В помещении раза в три большем, чем то, в котором размещается группа, явно сделанные на скорую руку стеллажи вдоль стен и два в середине во всю длину и от пола до потолка. На полках в кажущемся беспорядке разложено всё самое разное и вроде совершенно не сочетаемое и неуместное. Мне в глаза сразу бросилась явно женская соломенная шляпка с ярко красной лентой и искусственными маками, висящая на торце одного стеллажа. На стоящем в углу столе громоздится большой глобус, на северный полюс которого надета будёновка. Ещё почему-то зацепилась взглядом за ряд винтовок у стены с наваленными перед ними валенками и бурками. И почти шедевром была явно комсоставовская шикарная шинель со старшинскими уголками-петлицами на плечиках, по длине, явно кавалерийская. "Надо полагать, что шинель — это маленькая слабость вашего старшины…" — заметил мне Сосед. "И чего это старшина только мой, НАШ он, дорогой Сосед! Куда же ты теперь от меня денешься?" — тут же автоматически парировала я это его "вашего". Долго оглядываться мне не дали. Старшина о чём-то ещё раньше пошушукался с Никитой, поэтому сразу взялся за дело:
— Так, дочка! Давай в тот проход, там простынка на полке лежит и палка вверху поперёк. Иди, простынку на палку накинь, и кабинка для переодевания тебе выйдет. А я тебе пока одёжку подберу… И где ж вас таких мелких только находят? Спасибо начальству! И пусть живёт оно долго и счастливо…
Он ещё чего-то бурчал про то, что всё время находят то обломов, которым сапоги сорок шестого размера не найдёшь, то теперь мелкое подавай. Ивана с Никитой выставил из каптёрки сразу, они мяукнуть не успели. Я же сделала, как мне велели из палки и простыни занавеску, и присела на какой-то тюк. Раздеваться мне ведь не велели, а надо, так это и не долго. Ещё чего-то бурча, старшина пришёл ко мне и перекинул через палку-загородку нательное бельё:
— Ты, это… Скидовай всё и бельишко примерь, а там дальше смотреть будем.
Бельё стандартное солдатское, вроде бы тёплое и не новое, на завязках и без штампов. Надела, стою…
— Ну, ты скоро? Оделась ужо поди…
— Оделась…
— Так выходь, погляда ничего лучше нет! А меня стесняться неча. У меня старшая уже двух пострелят в подоле притащила, а сынок теперь батькой командовать может, лейтенант понимашь, фу ты — ну ты, сабли гнуты! — Выхожу на свет, оглядываю себя. Да-а… Картинка, надо думать.
Старшина деловито меня оглядывает и поворачивает:
— Ты, девонька, нос то не морщи! Бельё я тебе специально стираное и ношеное нашёл, потом, если умная, поймёшь… И спасибо старику скажешь. А что просторное, так оно и хорошо даже, двигаться мешать не будет. Тебе в дело идтить, а не на танцы со свиданкой. Ты, это… Лифчик под бельё на дело не надевай! Сотрёт чего, оно тебе лишним будет. И бельё на голое тело надевай, только трусы можешь оставить, хотя лучше и их не надо. Да! Чуть не забыл! Память уже не та. Ты, когда другой раз одеваться будешь, бельё всё навыворот надевай, швы чтоб наружу были, тогда страх, что сотрёшься меньше будет, а то у вас — девчонок кожа такая нежная, вмиг до мяса слезет. Ты, давай иди перенагишайся, а я пока верх тебе подберу, потом уже подгонять всё разом будем… — И ехидно подмигнув, чувствительно шлёпнул меня по попе, придав ускорение к моей раздевалке, я даже возмутиться не успела.
В загородке переодела, как велено, не переставая удивляться странным советам, да и что лучшего, если бельё ношеное, так бы и сказал, что жалко ему на меня новое тратить. Против надевания белья швами наружу восстало всё внутреннее естество. Как же это так? Ведь нельзя так, срам то какой для девушки! У девушки всё должно быть правильно и красиво! И не дай Бог, где хоть тютельку что-нибудь не так! А здесь велят специально навыворот как распустёхе какой:
— Ми-и-итрич! А можно я не буду бельё навыворот?
— Вот говорила моя бабка Прасковья — покойница, Царствие ей небесное! — Я почти увидела мысленно, как Митрич перекрестился. — Что ум бабе дан только для одного понимания, чтобы поумнела, глянула, какая она дура и больше не высовывалась людям на смех. Тебе старшие умные люди говорят, тебе мало? Я и приказать могу, вот ещё неслух на мою голову! Я ж тебе бельё стираное ношеное зачем искал?
— Жалко новое?…
— Вот ей же Богу, ума нет — рот зашей! Это что ж ты такое удумала? Тьфу! Даже говорить не буду! Я же об тебе дурёха заботу стараю! Чтоб новое необмятое тебе кожу не содрало! И швы за тем же! Сама не заметишь, как всё сотрёшь, а потом какой из тебя боец будет? Вот наказанье на мою голову! — Мне стало очень стыдно и быстренько всё переодела. Выскочила босыми ногами по зябкому полу и подбежав к сидящему на табурете Митричу, пока он не успел ничего сказать, обняла и чмокнула в колючую щёку:
— Ну, не сердись! Митрич! Я же не знала…
— Вот знаете, что вам ласковым всё прощается… А зла нет… Кх-хм… Так! Ну, повернись! Вот теперь всё правильно. Не смотри, что длинно и завязки перешьём. Так, вот тебе нашёл, примерь ка…
Он протянул мне комплект солдатской формы. Я уже не уходя стала натягивать, штанины подштанников задрались, Митрич успокоил, что это не важно сейчас, что пришьём штрипки и не будет задираться. В галифе и гимнастёрке мне до колен я наверно выглядела как клоун. Но Митрич чего-то себе бурча явно остался доволен и велел всё с себя снимать и пока не одеваться, а завернуться в одеяло и пока посидеть. Когда я завёрнутая в байковое одеяло вынесла свою одёжку, он уже достал Зингеровскую машинку и деловито слюнил и снаряжал в неё нитку. После этого ловко стал на ней строчить, чего-то отрезать, а в других местах пришивать. А я с удовольствием смотрела на его ловкую работу, явно не первый раз он таким делом занимается, в руках почему-то оказался мой пояс, который мне ещё мама шила. Как же я радовалась тогда ему, ведь это был первый у меня настоящий, как у взрослых женщин, а не с лямками на плечах, как у детишек. И хорошо помню. Как мама мне на него эту оборку шёлковую голубенькую пришивала и пуговицы эти перламутровые. Я ещё тогда удивлялась, что такие красивые пуговицы в пору на кофточку нарядную пришивать, а тут пояс, который под платьем и не увидит никто. На, что мама мне неторопливо объясняла, что я теперь девушка и должна понимать, что к себе нужно относиться правильно, с заботой и любовью, а потому если есть возможность, то носить красивые вещи, чтобы себе самой нравиться, а не как прости-господи мужчин завлекать. И если я сама знаю, что у меня внизу всё красиво, так и чувствовать себя буду уверенно, себе нравиться, а значит, и другим на меня будет приятно смотреть. Вот поэтому и пуговки такие мы выбрали, для красоты, как и оборочка эта… Так задумалась с воспоминаниями, что не заметила, как Митрич закончил, а он уже протягивает готовое, опять мерить.