А в следующее мгновение Наташенька вдруг поняла, что сидит за своим рабочим столом и пьет кофе. Несколько коротких мгновений перед ее глазами таяла темнота, а в голове затихали обрывки какого-то разговора… Болел локоть, будто она только что ударилась им о косяк… закрытой двери к директору… Наташенька внимательно осмотрела себя со всех сторон, вынула зеркальце и обнаружила, что слегка прикусила уголок губы. Что же это такое происходит?..
Тут отворилась дверь, вышел директор, а за ним и Вальдемар. Чревовещатель очень уж по панибратски приобнял господина Виноградова за талию.
— …и вот этот человек станет утверждать, что его маслины самые вкусные в мире? — спрашивал Вальдемар. — он думает, что больше ни в одном городе, ни в одном магазине нельзя купить свежих маслин?
Господин Виноградов не отвечал. Он выглядел сонливым, вялым, но при этом чрезвычайно довольным. По лбу господина Виноградова стекали крупные капли пота.
— Наташенька, — трагически пробормотал он. — Помоги нашему гостю найти выход.
И, не дожидаясь, господин Виноградов освободился от дружеских объятий чревовещателя и скрылся за дверью кабинета.
— Не забудьте про расписание! — крикнул ему вслед Вальдемар, — только после приема пищи, но не позже одиннадцати ночи!
Из-за двери что-то невнятно ответили. Вальдемар лучезарно улыбнулся Наташеньке.
— Позвольте спросить, — начал он, — каким образом столь очаровательная особа оказалась в таком удачном месте и в такое удачное время?
Наташенька подумала и улыбнулась. Ведь у странного незнакомца где-то была припрятана эссенция любви…
Примерно в это же самое время экзорцист Семен находился на окраине города, там, где пару лет назад, словно грибы после дождя выросли сотни дачных домиков. У Семена болели ладони — он изгонял беса.
В этот раз бес решил вселиться в девяностолетнюю бабушку.
У Семена было свое мнение на счет бабушек (точно такое же мнение у него было на счет малолетних наркоманов и тех, кто в детстве лупил Семена в туалете школы), но отказаться от приличного гонорара Семен не решался. А денег вызвались заплатить немало.
— Изыди! — сказал Семен торжественно. Он все еще надеялся, что бес образумится и сам покинет престарелое тело. В ход уже пошла святая вода, а перед этим нательный крестик и две молитвы — а имени беса Семен так и не узнал.
В дверном проеме толпились родственники бабушки — ее богатый внук Георгий, не очень богатый сын Владимир Николаевич, и уж совсем небогатый муж Карепанов Артем Викторович. Где-то за их спинами, в глубине дома, подвывали от горя и печали представительницы женской половины рода.
Семен кусал губы. Привязанная к кровати за кисти рук и ступни ног бабушка издавала неприличные звуки. К тому же она была вся мокрая от святой воды — а это могло навредить ей больше, чем вселившийся бес. От бабушки валил густой пар.
— Что в имени тебе моем? — спросил Семен, подходя ближе.
Бабушка вздрогнула всем телом и попыталась взлететь над кроватью. Глаза ее светились красным. Семен сделал пару осторожных шагов, остановился на расстоянии вытянутой руки и в третий раз за вечер попытался положить ладонь на горячий старческий лоб. Первые два раза бабушка ухитрялась извернуться и цапнуть Семена протезными зубами.
— Я повторяю — изыди! — произнес Семен и прислонил ладонь к бабушкиному лбу.
Что-то зашипело. В комнате отчетливо запахло жареным мясом. Родственники испуганно попятились. Вой из недр дома стал еще громче.
— Ну-ка, ну-ка… — пробормотал Семен и закрыл глаза.
Вообще-то, он не был дипломированным экзорцистом. То есть, он не учился в семинариях, не заканчивал курсов по экзорцизму, не поступал в университеты (если вообще существуют университеты с подобной направленности). Просто у Семена был дар. Он мог видеть бесов в людях. И мог приказать им убраться. И, что самое интересное, бесы его слушались.
Впервые Семен разглядел беса в собственном отчиме — в семь лет. Отчим и без беса-то сильно смахивал на одержимого: много пил, ловил чертиков в пустой кухне и путал дверь туалета с дверью шкафа — но с появлением беса стал просто невыносим. И тогда однажды ночью Семен пробрался в спальню к родителям, положил отчиму ладонь на горячий лоб и приказал бесу убраться куда подальше. И тот убрался. Правда, отчим от этого лучше не стал.
В общем, будучи подростком, Семен прочитал десятки книг об экзорцизме, посмотрел множество фильмов, и пришел к выводу, что этот его дар — весьма полезная штука. Причем, под каким углом ни посмотри — всюду выгода. К восемнадцати годам Семен два раза попрактиковался на друзьях, один раз изгнал мелкого беса за деньги и успел даже заклеить симпатичную девушку, присутствовавшую на церемонии экзорцизма. Правда, их короткий роман не увенчался успехом, а Семен решил, что в амурных делах скорость — не главное…
— Конец света близок! — сказал бес из недр бабушки таким тоном, будто передавал прогноз погоды.
Родственники с ужасом попятились еще дальше. Семен робко улыбнулся. Ох, не любил он все эти разговоры. Ну, почему бы бесам просто не убираться восвояси — куда бы там ни было.
— Я бы дал вам месяц. — продолжил бес, — но, говорят, что осталось не больше двух недель. Привирают, конечно. У нас там, внизу сейчас будоражит всех. На самом деле пара дней — и все.
Семен решительно провел ладонью по горячему бабушкиному лбу.
— Изыди! — повторил он в третий раз. Обычно это помогало.
Бабушка тяжело вздохнула.
— Я зачем приходил-то, — произнес бес глухо, — передайте Маришке, что я ее все еще жду, не отвертится. Хорошо?
И, не дожидаясь ответа, бес провалился в тартарары. Лоб бабушки стремительно похолодел, дыхание сделалось ровным, с легкой хрипотцой, но уже совершенно не бесовский. Бабушка открыла глаза и внимательно посмотрела на экзорциста.
— Здрасте. — Пробормотал Семен. — С возвращением…
Господин Виноградов в задумчивости ходил по кабинету. Никак он не мог взять в толк, что же все-таки произошло.
Появление бродячего волшебника господин Виноградов помнил. Диалог с ним тоже (хоть и смутно). А дальше в голове заваривалась форменная каша. То есть, воспоминания отказывались быть воспоминаниями. Они больше походили на лоскуты рваной бумаги, на которых можно было урывками почитать о происходящем, но абсолютно ничего не понять. Это как пытаться вникнуть в налоговые декларации или разобрать почерк врача — непонятно, почти бессмысленно, но не оставляет ощущение, что где-то что-то упустил…
На столе стояла деревянная шкатулка, а возле нее блестели в свете лампы крохотные мензурки с грезами. О грезах господин Виноградов помнил. Грезы ему достались в подарок к покупке. Три пробные порции. И номер телефона, на случай, если захочется еще…
У господина Виноградова от волнения дрожали руки. Мензурки с грезами манили. Хотелось опробовать их прямо сейчас, немедленно, не дожидаясь окончания рабочего дня.
И еще шкатулка… Господин Виноградов смутно помнил причины, по которым не следовало открывать ценный подарок, но совершенно не помнил доводов, на которые он согласился. И ведь еще заплатил Вальдемару денег… а за что?
Господин Виноградов сел за стол и пододвинул шкатулку к себе. Внутри шкатулки что-то глухо перекатывалось. Подумав, господин Виноградов вызвал Наташеньку.
Наташенька выглядела задумчиво и в некоторой степени растерянно. Господин Виноградов бросил беглый взгляд на ее затуманенные глаза, на чуть взъерошенные волосы, на лишнюю расстегнутую пуговку белоснежной блузки, но мысли его были заняты другим.
— Наташенька! — Сказал господин Виноградов трагическим голосом (и потеребил, при этом, подбородок), — Видишь шкатулку?
— Вижу. — прошелестела Наташенька.
— И что думаешь по этому поводу?
— Прекрасный подарок. — Снова прошелестела Наташенька. — Интересный. Забавный. Идеально подходит для ситуации. Ваш сын будет очень доволен.
— Ты уверена?
— Абсолютно! — заверила Наташенька отстраненным голосом. — Я бы тоже обрадовалась такому подарку…
Если бы в кабинет господина Виноградова в эту самую минуту заглянул человек, не знакомый с ситуацией, он бы решил, что время здесь слегка замедлило свой бег.
— Мне кажется, имело бы смысл посмотреть, что там внутри… — задумчиво протянул господин Виногдрадов, теребя подбородок.
— Ни в коем случае! — сказала Наташенька.
— Почему?
— Есть причины!
Господин Виноградов хмыкнул.
— Какие такие причины?
— Вы не помните? Вальдемар сказал, что если шкатулку открыть до назначенного срока, то чуда не произойдет.
— А. Чудо. — понимающе буркнул господин Виноградов, тщетно стараясь извлечь воспоминания из глубин своей памяти. — И что за чудо? Он не говорил?
— Говорил. — Отозвалась Наташенька. — Но я не помню…
— Понятно. Ладно, не буду больше задерживать. Сделай-ка мне, пожалуйста, чай с молоком, то есть, тьфу, нормального кофе завари, а?.
Наташенька с готовностью исчезла за дверью, а господин Виноградов снова принялся бродить по кабинету, копошась, будто кошка в мусорном ведре, в собственных воспоминаниях.
А еще ему ужасно хотелось взять в руки ампулу с грезами. Просто так, подержать. А потом, может, отломить кончик и попробовать. Или пару капель на кончик пальца и потереть за ухом. Или…
Наташенька принесла кофе, и господин Виноградов плотно прикрыл за ней дверь. А потом подумал и провернул ключ в замочной скважине. На всякий случай, чтобы никто не смог зайти…
Крысолов поправил ворот плаща. Минуту назад он выбросил пустую коробку из-под рафинада в мусорный бак и вышел под дождь из темной и очень неприятной подворотни. Брокк любил темные места. Но проблема в том, что темные места, как правило, оказываются еще и чрезвычайно опасными… или противными… иногда там еще плохо пахло, валялись тонны мусора, что-то капало или журчало, бегали крысы и ворчали бомжи. В этой подворотне кто-то заботливо вывернул содержимого своего желудка в нескольких местах. Еще там, судя по всему, достаточно часто били бутылки. А около одной стены, замотавшись в мокрые газеты, будто в плащ, сидел неприметный серый зомби.
— Привет, крысолов. — Сказал он.
— Привет зомби. Или как там тебя, по имени…
— Как поживаешь?
— Не жалуюсь.
— А у нас снова огненная буря. — Пожаловался зомби. — Духота, пепел в глаз лезет, радиус видимости никакой. Вот, пока тебя ждал, хоть отдохнул немного. Дождик — это просто божий дар.
Крысолов подошел ближе и присел на корточки перед зомби.
— Принес? — спросил он.
— Куда ж я денусь. — отозвался зомби. — Попробовал бы я не принести. Мне бы и второй глаз выклевали. На, держи.
Из-под мокрых газет показалась бледная рука со скрюченными пальцами. Крысолов взял то, что протягивал зомби, а потом поднялся.
— Послушай. — Сказал зомби. — Неужели и тут конец света?
— С чего ты взял?
— Я неделю назад сунулся на одно кладбище в Нью-Йорке. А там валялась доска для общения с духами. Ну, я подумал и прихватил с собой. И спросил у доски, правда ли, что земле конец?
— И что ответила доска? — заинтересовался крысолов.
— Какой-то невнятный набор букв. ХВРЖЫФ. Как думаешь, это что-нибудь значит?
Крысолов пожал плечами.
— Не думаю — сказал он. — А вот о конце света, это ты прав. Недели не пройдет, как Брокк все здесь угробит.
— И дождя не видать… — вздохнул зомби, поежившись в мокрых газетах.
Но крысолов его уже не услышал.
Под ногами хрустело стекло. С неба капало. Дождь еще только собирался заступить на вечернее дежурство. Крысолов перешел через дорогу и поймал такси.
— За город сколько? — спросил он, наклонившись к открытому окну.
Водитель поежился от внезапного необъяснимого чувства, закравшегося в душу.
— Эээ… — пробормотал он. — А сколько дашь?
— Неделю жизни. — отозвался крысолов. — Как раз доживешь до апокалипсиса. А больше и не надо.
Водителю внезапно захотелось вдавить педаль газа в пол. Или выбраться прямо через окно на улицу и бежать, куда глаза глядят, лишь бы подальше от этого странного сутулого человека с горящими глазами и острым подбородком.
— Шутите?
— Шучу. — Сказал крысолов, распахнул дверцу и уселся рядом. — Просто так отвезешь.
Водитель кивнул, завел мотор и тронулся с места. Руки его дрожали, лоб мгновенно покрылся крупными каплями пота. На перекрестке водитель понял, что за странное чувство гложет его душу. Это чувство называлось — паника.
Клим Виноградов терпеть не мог дни рождения. Если бы за пару часов до праздника на землю упал метеорит и сжег бы все живое, то Клим был бы счастлив. Более подходящего способа избавиться от назойливой любви отца он пока не придумал.
Дело в том, размышлял Клим, склонившись над мольбертом, что у отца гипертрофированное чувство любви. Вот же словечко… отец думает, что без его любви сын будет страдать, у сына случится острый приступ депрессии, сыну начнут сниться страшные сны… Так, здесь чего-то не хватает… — Клим задумчиво провел пальцем по черновому наброску. Этим линиям определенно нужна помощь… Дело в том, что отец думает, будто его сыну все еще двенадцать лет. Пусть он раструбил всем своим знакомым, что сынишке исполняется двадцать, но в душе отец все еще видит маленького сопливого подростка, который скучает по матери, которому нужны тепло и забота… Так, это сюда… Сочный цвет… А ведь двадцать лет — это период взросления. Полного и безоговорочного. Ну, как объяснить отцу?.. Дирижабль выходил, как живой. В смысле, как настоящий. Этакий серебристый, гордо парящий над облаками… А сюда нужен краешек солнца…
Клим отошел от мольберта и замер, наслаждаясь рисунком. До Пикассо, конечно, далековато, но тоже неплохо. Есть чем гордиться.
Итак. Три дня назад Клим решил перебраться в загородный дом и устроить на втором этаже творческую мастерскую. От этого дела Клим выигрывал дважды: во-первых, у него появлялась возможность складывать готовые холсты как угодно и где угодно, без оглядки на отца, а во-вторых, день рождения автоматически отменялся. То есть, отец бы вряд ли притащил в загородный дом кучу близких и далеких родственников, бабушку Фиму, дедушку Ефима и пухленькую племянницу Вячеславу, которая славилась своим несносным характером и желанием совершить над миром какое-нибудь насилие. Да они бы и сами не приехали. Тем более, что погода обещала помочь — небо затянули черные тучи, намекая на то, что солнца придется ждать не одну неделю, да и дождь собирался уже не первый раз… Вот этот штрих существенно улучшит ситуацию…
Клим улыбнулся собственной удачной находке и заспешил из комнаты за чашкой кофе. В доме он был один до самой ночи. Отец обещал приехать после работы.
В коридоре всюду сохли холсты. Клим рисовал с одержимостью алхимика, уверенного, что тайна философского камня не за горами. Бывали дни, когда Клим заканчивал одну картину и тут же приступал к другой, успевая быстро перекусить парой тостов и чашкой кофе. Иногда он рисовал по двенадцать картин за день, плюс еще две-три перед сном. Клим находился в той неуловимой (но почти осязаемой) стадии любого творчества, когда кажется, будто мир рухнет перед твоим гением на колени, и если не успеть завершить начатую работу, то упустишь свой единственный в жизни шанс. О том, чтобы продавать свои картины, или хотя бы показывать их кому бы то ни было (кроме отца и редких гостей), Клим пока не задумывался. Гений и стеснительность всегда ходят рядом. Свой любимый (на этой неделе) холст Клим держал у лестницы. На холсте была изображена таинственная незнакомка с голубыми глазами. Ее Клим увидел в кафе около университета. Незнакомка ела вишневый пирог и пила чай. Конечно, Клим к ней не подошел, хотя глаз не мог оторвать. Конечно, он нарисовал ее совсем не такой, какой она была в жизни. Но от внутренних ощущений никуда не деться, верно?
Клим спустился на первый этаж, поставил чайник и принялся делать бутерброды. Клим любил одиночество. В одиночестве можно сосредоточиться, настроить мысли на нужный лад, окунуться в размышления с головой (как будто ныряешь с большой высоты в воду и долго плывешь наверх). А размышления и творчество — братья близнецы. В одиночестве к Климу приходили самые невероятные образы, которые он мог запечатлеть на бумаге. Кто знает, может быть когда-нибудь эти образы принесут ему мировую славу?..