Я рассказал ему о сборе подписей, а также о том, что Ассоциация интеллигентов за реформу уже имеет свои организации во всех районах. Это еще одна причина, сказал я, возвращаясь к подлинной цели моего посещения, по которой было бы полезно наладить сотрудничество с забастовщиками. Мы могли бы, например, информировать об их борьбе читателей «ЛПТ», поскольку «Таймс» только обманывает общественность. Мы могли бы, скажем, напечатать репортаж с фотографиями.
— Напечатать? — переспросил Мухаммед удивленно. — Зачем печатать? Народ все равно не умеет читать. Я сам почти не знаю грамоты.[78]
— А почему бы и нет? — возразил я с некоторым раздражением: мне не нравилось, что Мухаммед так низко ценит наше сотрудничество. Потом я понял, что под «народом» он подразумевает прежде всего обитателей кварталов пролов, которые действительно неграмотны. Поэтому я сказал:
— Не думайте только о себе. Жители центра умеют читать, и очень важно, что именно они читают.
— Тогда печатайте, — ответил Мухаммед без особого энтузиазма. — Важно только, чтобы вы печатали правду.
Я заверил его, что нам и в голову не придет напечатать неправду. Потом я упомянул о тех оговорках, которые кое-кто из членов АИР сделал по поводу взятия заложников как метода политической борьбы. Я высказался примерно в том смысле, что в политике нужно пользоваться чистыми методами.
Он в изумлении распростер руки.
— Дорогой неверующий друг, — сказал он, — Аллах изобрел политику отнюдь не для нашего очищения. Для этого есть вера. Кроме того, — добавил он, — ведь полиция мыслей питается тем же рисом, что и мы. Кстати, приглашаем тебя, мой дорогой неверующий друг, отведать нашего риса.
Тем временем в большой комнате поставили длинный стол. За него уселись восемь детей в возрасте от трех до четырнадцати лет. Фатима, жена Мухаммеда, с лицом, закрытым паранджой, принесла ароматный плов без мяса.
— Вас, конечно, удивляют многие наши обычаи? — спросил меня Мухаммед. — То, что мы не едим мяса, — часть нашего образа жизни. Это единственный пункт, в котором партия нас поддерживает. А то, что Фатима носит паранджу, — это мы решили сами. Я тоже иногда был бы не прочь скрыться под паранджой. Не всегда полезно видеть и быть видимым.
Когда на следующий день я докладывал Ассоциации о результатах своего визита к пролам, я мог сказать только одно: "В первый раз в жизни я так вкусно поел".
52. Опровержение и конкурс
Агентство новостей Океании АНО уполномочено компетентными органами сделать следующее заявление. Некоторые зарубежные средства информации пытаются преуменьшить трудности, возникшие в Океании, утверждая, будто система стабильна и положение контролируется правительством.
К сожалению, это не соответствует действительности. Страна охвачена волной забастовок, экономическая ситуация безнадежна, а политическое руководство неспособно справиться со своими обязанностями. Против нас выступает внешняя партия и даже большинство внутренней; подстрекательская литература с нападками на правительство распространяется свободно, без всякой цензуры; в городах неуклонно растет преступность; страна находится на грани полного хаоса и анархии.
Нет сомнений, что это результат многих десятилетий тирании Старшего Брата; но кроме того, это следствие беспомощности и продажности нынешнего государственного аппарата.
Ввиду столь драматической ситуации правительство приглашает население принять участие в конкурсе на разработку программы, которая могла бы спасти нашу страну от разорения. Мы готовы вести с любым лицом переговоры о реализации его предложений. Конкурс проводится анонимно. Победители будут награждены следующими премиями:
1-я премия — четырехнедельная туристическая поездка в Гонконг;
2-я премия — 10000 (десять тысяч) браззавильских долларов;
3-я премия — дача в Шотландии, выстроенная по проекту одного из евразийских архитекторов.
Предложения просим представить в Букингемский дворец в течение ближайших 48 часов.
СЕНТЯБРЬ
53. О'Брайен — о падении политической системы Океании
Существуют безошибочные симптомы неминуемого падения диктатуры. Рассказывают, что накануне Великой французской революции одним из таких надежных предвестников была премьера пьесы Бомарше "Свадьба Фигаро". Накануне Русской революции последняя опора пала, когда был убит наперсник царской семьи Распутин.[79]
В Океании началом конца стал момент, когда «Таймс» впервые напечатала правду. О надвигавшемся распаде свидетельствовало уже то, что на протяжении многих недель газета все ближе и ближе подходила к этой опасной черте. Но до сих пор еще оказывалось возможно — хотя нередко все висело на волоске — спасать правительство от неизбежности, открыть всему миру подлинную ситуацию.
Я не хочу, чтобы меня неправильно поняли. Я не возлагаю ответственность на презренного журналиста, который, выполняя указание свыше, составил это скандальное объявление о конкурсе и тем нарушил давнюю традицию, основополагающий принцип, согласно которому пресса, по определению, есть средство не для распространения «правды», а для проведения сегодняшней политики. Автора этого текста я не виню — он всего лишь выполнял свой долг.
Всю вину я возлагаю на беспомощный, продажный аппарат, который позволил этому случиться. Это он несет ответственность за все, что произошло в Океании в декабре 1984 года. Эту ответственность разделяю и я, поскольку не сумел достаточно убедительно предостеречь товарищей о грозящей опасности.
Океания доживала последние дни. Смит и ему подобные собирали подписи под своей программой "Десять пунктов" — за три дня ее подписали 85 тысяч человек. Мы их не трогали, удовлетворившись тем, что они не примкнули к пролам. В то время мы приписывали это влиянию умеренных и не догадывались, что сотрудничество отвергли мусульмане.
Неприятные сюрпризы поджидали и меня. Например, Джулия Миллер не подписала программу. До этого момента я считал, что могу быть в ней уверен.
Контрреволюция наступала на нас двумя волнами. Первой было движение пролов в "грязном поясе", опасное главным образом своей численностью. В отличие от него, АИР представляла преимущественно идейную опасность.[80]
Людей вроде Смита, опьяненных успехом сбора подписей, насчитывались уже тысячи. Но все их старания пропали зря. Когда три дня спустя они явились в Букингемский дворец, чтобы вручить свои "Десять пунктов" и собранные подписи, в Океании уже не было правительства.[81]
54. Смит — о падении океанийской системы
В тот день у нас было заседание "Понедельничного клуба". Шла дискуссия, которой так долго ждали историки. Тема дискуссии — была ли исторически необходима и в какой степени диктатура Старшего Брата, а также — с какого момента началось перерождение революции 1960 года. В дискуссии принял участие ветеран революции Поллит — член партии ста двух с половиной лет от роду, которого ввезли в зал на кресле-каталке под бурные аплодисменты публики.
Ничего особенно полезного Поллит не сказал. В 30-е годы он был анархо-синдикалистом и занимал позицию левее лейбористов — что, правда, было нетрудно — и даже левее тогдашней коммунистической партии. Он критиковал оба крыла английского рабочего движения. Лейбористскую партию он осуждал за ее капитулянтскую политику во время первой мировой войны, а коммунистов — за то, что они революционеры только на словах, поскольку выступали против организации железнодорожных крушений как эффективного способа классовой борьбы. Поллит был горячим сторонником крушений — правда, лишь теоретически, поскольку никто никогда не видел его с взрывчаткой в руках. Он открыто защищал мнение, что единственный путь разрешения социальных конфликтов — уничтожение железных дорог как главных экономических и военных артерий тогдашней государственной структуры. Революционное значение теории Поллита смог по достоинству оценить один только Старший Брат: старик был на двадцать лет отправлен в лагерь, где получил возможность всесторонне обсудить этот вопрос со своими прежними оппонентами — лейбористами и коммунистами.
Дискуссия получилась не очень плодотворная. Один историк попытался вывести необходимость системы Старшего Брата из того факта, что Англия не имела демократических традиций.[82] "Симптоматично, — сказал он, — что в предреволюционной Англии все еще существовали такие реакционные институты, как палата лордов и монархия. Поэтому неудивительно, что авторитарная диктатура Старшего Брата нашла здесь подходящую почву".
Другие возражали ему и даже утверждали, что в сравнении с установленной в 60-х годах диктатурой более демократичны не только предшествовавший, но и все более ранние режимы, включая систему Генриха VIII. "Естественно, я не имею в виду, — сказал сторонник этой точки зрения, — что нам следует вернуться к правлению Генриха".
Был поднят вопрос, до какого времени революция 1960 года оставалась прогрессивной. Один из участников высказал мнение, что эту революцию следует поддерживать как прогрессивную до 16 часов 12 июля 1963 года — именно в этот момент Старший Брат обнародовал указ об учреждении полиции мыслей. Кто-то заметил, что новая система была прогрессивной еще в августе 1963 года. "Вспомните хотя бы о бесплатном молоке для школьников", — начал он, но его тут же перебили: "Уже в мае 1963 года был запрещен "Гамлет"!" И никто не пожелал слушать историка, доказывавшего, что полиция мыслей, по крайней мере на первых порах, играла положительную роль.
Дискуссия дошла до этого места, когда в зал ворвались студенты из Университета аэронавтики и в большом волнении объявили, что пролы во главе с Мухаммедом Стэнли движутся на Лондон.
Историки сначала возмутились, что какие-то молодые люди — очевидно, узкие специалисты в области аэронавтики — смеют прерывать их волнующую дискуссию. Но в конце концов они поняли, что сама история все-таки важнее, чем дискуссия о ней, — история, которая только что ворвалась в кафе "Под каштаном".
— Ну вот, — шепнул я Амплфорту, сидевшему рядом со мной в президиуме, — завтра твой концерт вряд ли состоится. Но не унывай — скоро в твоем распоряжении будут микрофоны радио и телевидения Океании.
Мы отправились вручить правительству нашу программу и, может быть, даже отобрать у него власть. Сначала мы на всякий случай позвонили в Букингемский дворец. Там никто не брал трубку. Поэтому мы решили идти без предварительной договоренности. На улице за нами устремилась толпа, которая все росла. Когда мы дошли до дворца, площадь перед ним заполнили тысячи людей.
У входа не было обычно дежурившего там отряда полиции мыслей в черных мундирах и касках. Мы открыли главные ворота. Внутренней охраны тоже не было видно. В необычной тишине мы шли по коридорам первого этажа. Лестница была пуста, все двери распахнуты, телефонные провода перерезаны. В кабинетах руководителей партии на втором этаже царил хаос. Мебель была перевернута, в каминах дымились догорающие бумаги.
Мы переглянулись.
— Они сбежали, — прошептал Сайм.
— Они исчезли! — выкрикнул Уайтерс и всхлипнул от волнения. Я тоже плакал. Мы обнимались и целовались. Амплфорт кричал дрожащим голосом:
— Ребята! Океания свободна!
Мы выбежали на балкон второго этажа, чтобы сообщить эту новость лондонцам.
— Революция победила! Власть в руках АИР!
Внизу, на площади, толпа разрослась в бесконечное людское море. Я подумал, услышат ли они хоть что-нибудь— у нас не было даже мегафона.
— Ты должен говорить, — сказал я Сайму хриплым от волнения голосом. — У тебя громче получится.
— Нет, — возразил он, — это твой день.
Мы стояли в замешательстве, словно пытаясь уступить друг другу славу этой великой победы, как вдруг из репродуктора, установленного на крыше дома напротив, раздался голос. Это был мягкий, бархатный голос с легким иностранным акцентом. Услышав его, мы поняли, что захватили власть слишком поздно.
55. Обращение Мухаммеда Стэнли по радио к народу Лондона 2 сентября 1985 года
Дорогой английский народ! Вы меня не видите, но я все вижу в окно. Я вижу, что дует прохладный ветер и что вам холодно, поэтому я буду говорить недолго.
Мы свергли кровавую диктатуру Старшего Брата и его наследников. Правительство неверных сбежало, захватив с собой весь денежный запас страны. Но это неважно! Чтобы успокоить вас, объявляю, что создан и взял власть в свои руки Английский комитет разумно мыслящих рабочих. Преступники будут наказаны, но порядочным людям ничего не грозит. Все мы равны перед Аллахом. Наша программа — не политическая программа, это программа ислама и свободы.
Теперь всем хватит хлеба и мяса и не будет войн. Долой империю! Да здравствует Англия! Демократическая мусульманская религия, которая вобрала в себя лучшие принципы христианства, иудаизма и коммунизма, но отвергла их заблуждения, воссияет в своем древнем величии.
Океания рухнула. Все позволено! Идите куда хотите, думайте о чем хотите. Но, пожалуйста, не делайте глупостей. Завтра в это же время я снова буду говорить с вами.
Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Да святится имя твое, отче наш иже еси на небесех! Шма Исраэль, Адонай Элохейну, Адонай Эхад! Эй, ухнем! Будьте счастливы! Аллах акбар!
56. Смит — о днях революции[83]
Я не спал уже четверо суток. Весь день и большую часть ночи я провожу на улицах. Я не чувствую усталости. Я не испытываю ни голода, ни жажды. Я не один.
Я иду по середине улицы, проталкиваясь сквозь толпу. Кто-то останавливает меня, обнимает, целует.
— Мы победили! — шепчет он мне в ухо. Я никогда не видел этого человека.
Я хлопаю кого-то по спине.
— Слыхал? Они смылись!
— Да, — отвечает он и протягивает мне бутылку виски. Он мой брат.
Толпа похожа на пьяного слона, бьющего хоботом направо и налево.
— Да здравствует толпа! — кричит кто-то, и целый хор отвечает:
— Да здравствует толпа!
Появляются шахтеры в своих спецовках и с лампами. На плечах у родителей сидят дети, держа в руках воздушные шарики.
На бульваре Победы какой-то молодой человек под громкие аплодисменты срывает табличку с названием и прибивает к углу дома новую: "Бульвар Поражения". На следующий день все улицы, площади и учреждения, прежде носившие имя Победы, называются уже «Разгром», "Фиаско", «Хаос», "Разорение" или как-нибудь еще в этом роде.
На углу раздают вареные сосиски с томатным соусом. Тут же выстраивается очередь. Продавщица с мегафоном в руке успокаивает ее: "Всем хватит. Это подарок Лондону от флота". Хлеба нет, горчицы тоже. Но это не имеет значения: сегодня все и так вкусно.
Огромная толпа стоит перед заводом телекранов. Со двора доносится грохот и звон осколков. Там топорами рубят аппараты. Странно — на лице у них нет гнева, только удовольствие и детская радость. Кто-то бросает телекран в стену.
— Вот вам за ненависть, вот за физзарядку! — кричит он. Экран с жалобным звоном разлетается вдребезги.
На Пиккадилли-Серкус люди смотрят представление кукольного театра. Одна кукла изображает Старшего Брата, другая — Старшую Сестру. Он пытается трахнуть ее в зад, но ничего не получается.
— Не сердись, дорогая, — жалобно кряхтит диктатор, — из-за этих государственных дел я окончательно стал импотентом.
— Ничего, Старший Брат! — кричит ему кто-то из публики. — Вот придет Голдстейн, он ей вдует!
Дикий хохот.
На другой стороне площади пляшут шотландцы в своих национальных костюмах, которые до сих пор были запрещены. Зрители восхищаются их юбками, которые теперь, вероятно, войдут в моду по всей Англии. Грустные звуки волынки плывут в воздухе.
К Вестминстерскому аббатству движется необычная процессия. Это больные, вырвавшиеся на волю из Лондонского сумасшедшего дома. Они волокут с собой врачей и сестер в смирительных рубашках.
— Они были плохие христиане, — говорит бывший больной, — теперь их надо заново окрестить. И он начинает поливать их из ведра.