Гражданских я пока мобилизовал похоронить погибших, их всех погребли рядом, в пяти метрах от дороги. Связав пленному ноги и руки сзади, потащили его к вкопанному в землю колу. К нему мы подогнали грузовик, в кузов которого и закинули немецкого летуна. Поняв в чем дело, он стал вырываться, но держали его крепко. Приподняв, его рывком насадили задницей на кол, и где-то на полметра он съехал под своим весом, при этом дико заорав. Боль должна была быть адской, а потому он быстро потерял сознание. Народ ахнул от увиденного, кого-то стало рвать, остальные ошарашено смотрели на меня.
-Всё, представление окончено, так будет с каждым военным преступником, кто будет стрелять по мирным людям или раненым.
-Что тут происходит?! – Раздалось в этот момент у меня за спиной. Обернувшись, я увидел небольшую группу военных. Капитан пехотинец, старший лейтенант и судя по всему младший политрук, так как на его рукаве была красная звезда с серпом и молотом и еще один политрук с фотоаппаратом на шее. В стороне стояло ещё несколько незнакомых красноармейцев и кто-то лежал на носилках.
-Исполнение приговора трибунала за преступление против мирного населения.
-И кто же выносил приговор и за что?
-я выносил! А за что, видите вот это? – и я показал ему на почти три десятка свежих могил – это всё мирное население, которое эта нелюдь убила ради своей забавы.
Кулаки капитана непроизвольно сжались, но в этот момент в разговор влез младший политрук.
-Товарищ капитан, это всё равно не даёт вам право на вынесение приговора и тем более такого.
-А вы, товарищ младший политрук объясните это им – и я указал сначала на могилы, а потом на ещё толпившихся возле нас беженцев. – Вы думаете это единичный случай? К сожалению это не так и добиться соблюдения противником цивилизованных правил ведения войны можно только ответным террором! Только осознание того, что за свои преступления они будут наказаны самым изуверским способом, может заставить их соблюдать правила ведения войны. Мы для них, по словам этого урода всего лишь люди второго сорта, рабы с которыми можно делать всё, что угодно. Пора вам снять с себя розовые очки и понять, что война, это грязная и кровавая работа.
Политрук опешил от такой отповеди, но капитан видимо не испытывал такого возмущения моими действиями.
-Кто вы такие? – Наконец поинтересовался он.
-Экспериментальная танковая рота, обкатывали новейшую технику, а сейчас должны эвакуировать её в тыл.
-Это тоже новейшая техника? – И он ткнул пальцем в пушечный БА 10 и Т-28.
-А это товарищ капитан, наши трофеи, подобрали при отступлении.
-Ладно, с этим потом разберёмся, я там у вас видел санитарную машину, а врач у вас есть? С нами раненый батальонный комиссар.
-Конечно есть.
Раненого комиссара перенесли в кунг санитарной шишиги. Наш айболит, осмотрев раненого вынес вердикт – немедленная операция или он ни за что не ручается. Батальонный комиссар был ранен в живот и рана выглядела очень плохо. На ходу такую операцию не сделать, а потому о дальнейшем движении не могло быть и речи. Мы вернулись назад и замаскировали технику. Операция длилась больше трех часов, но батальонного комиссара наш айболит с того света вытянул, всё же современные лекарства и его богатый опыт сказали своё веское слово. Пара разбиравшихся в оказании первой помощи парней, помогли раненым гражданским, к счастью они получили легкие ранения, а из тяжелых никто не выжил. Политрук с фотоаппаратом на шее оказался военным корреспондентом Правды. Когда я это узнал, то обрадовался, такой человек может быть нам очень полезен. Как только мы определили раненого батальонного комиссара к нашему пилюлькину, то я сразу же насел на корреспондента. Буквально заставив его сделать несколько снимков посаженного на кол пилота. Вот он сидит крупным планом с табличкой на шее, вот он на фоне могил беженцев и с дальнего ракурса. Что бы до этих нелюдей дошло, нужно наглядное пособие, да и контпропаганда нам тоже не помешает, а значит надо документировать их зверства и наш ответ на них.
День уже клонился к вечеру, а комиссару после успешно проведённой операции требовалось придти в себя и немного окрепнуть. В разбитой колоне мои архаровцы нашли толи аккордеон, толи баян, леший его знает, я в этом не разбираюсь. Его взяли с собой и не только по хомячей натуре, а ещё и потому, что Серёга Сомов умел на нём играть. Я видел, как на меня смотрели бойцы, наши ещё ничего, они знали о зверствах фашистов, да и наше время более жестокое, а в глазах местных я выглядел кровавым маньяком, Малютой Скуратовым. Была одна песня, которую я отлично знал и она, как никакая другая подходила к нынешней ситуации. Сказав Сомову пару слов и дождавшись, пока он не вернулся с аккордеоном, а это оказался он, подождал, пока не подтянулся остальной народ. Все собрались, послушать песни народ любил, а я негромко запел.
Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью.
Куда идти теперь солдату,
Кому нести печаль свою?
Пошел солдат в глубоком горе
На перекресток двух дорог,
Нашел солдат в широком поле
Травой заросший бугорок.
Стоит солдат - и словно комья
Застряли в горле у него.
Писал солдат: "Встречай, Прасковья,
Героя - мужа своего.
Накрой для гостя угощенье,
Поставь в избе широкий стол.
Свой день, свой праздник возвращенья
К тебе я праздновать пришел ..."
Никто солдату не ответил,
Никто его не повстречал,
И только тихий летний ветер
Траву могильную качал.
Вздохнул солдат, ремень поправил,
Раскрыл мешок походный свой,
Бутылку горькую поставил
На серый камень гробовой:
"Не осуждай меня, Прасковья,
Что я к тебе пришел такой:
Хотел я выпить за здоровье,
А должен пить за упокой.
Сойдутся вновь друзья, подружки,
Но не сойтись вовеки нам ..."
И пил солдат из медной кружки
Вино с печалью пополам.
Он пил - солдат, слуга народа,
И с болью в сердце говорил:
"Я шел к тебе четыре года,
Я три державы покорил ..."
Хмелел солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд,
И на груди его светилась
Медаль за город Будапешт.
Медаль за город Будапешт.
Тишина была оглушающей, бойцы ошеломлённо смотрели на меня, песня проняла всех, у многих на глазах навернулись слёзы.
-Если мы не хотим, что бы наши бойцы вот так возвращались после победы домой, то должны внушить фашистам, что ни одно их зверство не останется без наказания.
-Товарищ капитан, а почему четыре года?
-Потому, что война продлится 3-4 года, не меньше, сами видите, что пока мы отступаем, пока соберемся, пока назад погоним, вот только если хотим выжить, то должны научиться воевать.
Политрук смотрел на меня, как на врага народа, зато капитан окинул задумчивым взглядом. Теперь хоть бойцы стали немного понимать мой приказ относительно пленного немецкого летчика.
До утра к нам вышло ещё три десятка бойцов, их всех я после короткого опроса приставили к делу.
Ближе к полудню шедший головной дозор остановился, впрочем сигнал тревоги они подавать не стали, а когда мы подъехали к нему, то нашему взору предстало жуткое зрелище, судя по всему тут отступал наш медсанбат, который нагнали и уничтожили прорвавшиеся немцы. Явно раздавленные танками машины и трупы, трупы и ещё раз трупы, которые без сомнения попали под танковые траки, так как иначе так их раздавить было невозможно. Мы угрюмо обозревали картину происшедшей здесь бойни, так как иначе это было назвать нельзя. Несколько человек не выдержав, отбежали к краю дороги и их стало рвать. Можно было их понять, зрелище действительно было страшным, даже нам, которые в какой-то мере были подготовлены к произошедшему кучей просмотренных ужастиков и боевиков, а также знанием того, что творили оккупанты на нашей земле было не по себе. Что тут говорить о местных, для которых это всё было в новинку. К сожалению остаться и похоронить их мы не могли, слишком много времени на это понадобилось бы. Эту страшную картину мы сфотографировали, вернее фотографировал политрук – корреспондент. Его лицо стало белым и он тоже разок сбегал в кустики, где его качественно вывернуло. Судя по всему, это произошло совсем недавно, так что мы имели все шансы нагнать этих извергов. Коротко проинструктировав головной дозор, мы двинулись дальше без всяких остановок, только быстро сбегали в кустики перед этим. Часа через полтора головной дозор снова встал и с него замахали нам. Осторожно подъехав к нему мы увидели, что дальше лес заканчивается и начинаются поля, а где-то в километре от опушки на стоянку расположилась немецкая колонна из десятка танков, бронетранспортёров и нескольких машин с пехотой. Следы на дороге ясно нам указывали, что это именно та колонна, которую мы догоняли. Оценив обстановку, я отдал приказ готовиться к бою. Рассредоточившись в линию мы распределили цели и с места открыли по противнику огонь. Нападение застало фрицев врасплох, мы старались в первую очередь выбить им танки. Наше жидкое пехотное прикрытие пока сидело без дела, так как для них расстояние до противника было пока слишком велико. Ураганный огонь с места позволил нам за несколько минут подбить все танки противника. Стрельба с места по неподвижной мишени дала прекрасные результаты. Уцелевшие немцы попрятались по наскоро найденным укрытиям, ни кто из них даже не попытался завести что либо из техники и удрать. Стрелять по бронетранспортёрам и грузовикам без крайней необходимости я запретил, так как мысленно уже включил их в свою колонну. Махнув рукой, я дал сигнал нашим пехотинцам забираться на танки и дождавшись этого дал отмашку своим танкам на движение. Нам понадобилось не больше нескольких минут, что бы подъехать к месту побоища, так как иначе это было не назвать. Спрыгнувшие с танков бойцы и при их непосредственной поддержке, принялись отстреливать прячущихся немцев. Те, кто уцелел из них и увидев наши танки и пехоту стали сдаваться в плен. Быстро разоружая и сгоняя их мы нашли ещё одну жуткую находку, которой ранее не видели, так как она была закрыта от нас техникой. Четыре тела, четыре наши медсестры лежали в разорванной одежде на земле с явными следами изнасилования. Это стало последней каплей, едва сдерживаясь, что бы не застрелить их всех прямо на месте я приступил к допросу. Пленных было около полутора десятков и вспомнив свой ужасный немецкий, который я учил в школе и институте лично приступил к допросу. С пятого на десятое, но мне удалось узнать, кто именно нам попался, а также спросить о нашей раздавленной колонне с ранеными. Немцы стали юлить, а один из них даже предложил свои услуги нам по сдаче в плен, обещав замолвить за нас словечко. Пока я допрашивал пленных, ребята занялись самым приятным делом, сбором трофеев. Мне же в это время пришлось напрягая мозг и вспоминая забытые немецкие слова с грехом пополам продолжать допрос. Пленные категорически открещивались от изнасилования наших медсестёр. Каждый из них заявлял, что он к этому непричастен. Решение пришло самое простое, с них просто содрали брюки и трусы. У всех на ногах и нижнем белье оказались следы спермы. Факт был на лицо, вернее на ногах и одежде, я и так был уверен, что это именно те уроды, что уничтожили колонну нашего медсанбата. Как говорится суду всё ясно, а потому пришло время вынесения приговора. Рядом рос раскидистый дуб, а в трофеях мы нашли много хорошей веревки, а потому, я приказал вздёрнуть всех пленных на дерево. Верёвки привязали за связанные руки и так вздёрнули их, что бы они едва - едва касались земли ногами. После этого я приказал всем своим бойцам построиться рядом и сказал:
-То, что вы видели на дороге там, то, что эта нелюдь сотворила с нашими ранеными и медсёстрами тут, называется террором. Такое происходит не только здесь, а везде, где находятся оккупанты. Их убедили, что они сверхчеловеки, а мы низшая раса, всё предназначение которой быть их рабами. Такое лечиться только одним способом, ещё большим террором по отношению к оккупантам, они должны знать, что ни одно их злодеяние не останется без ответа и за всё они заплатят нам сторицей.
Бойцы видимо ещё не поняли, что я задумал, но зная про расправу с немецким пилотом явно ничего хорошего для пленных. Мне самому было паршиво от этого, ведь я не садист и не маньяк, но поступить по другому было нельзя. Только так можно было вбить в противника мысль, что расплата за все их преступления неотвратима и она будет страшной. Влив каждому в рот по стакану трофейного шнапса, что бы сразу не загнулись от болевого шока, я сам приступил к экзекуции. Я по очереди подходил к каждому и ножом отрезал ему его орудие преступления, после чего засовывал ему в рот и завязывал отрывком от одежды, что бы не выплюнул. И мои бойцы и пленные с ужасом смотрели за моими действиями, некоторых бойцов снова вырвало при виде этого прямо тут, я сам с трудом сдерживался подавляя силой воли рвотные спазмы. Не знаю, как я это выдержал, но довёл своё дело до конца, оставив подвешенных пленных истекать кровью, а её текло много, так как в паху кровеносных сосудов много. В завершении, повесил одному ещё живому пленному на шею табличку с надписью по немецки "Gewalttäter und Mörder", а чуть ниже по русски "Насильники и убийцы". Корреспондент запечатлел на пленку весь процесс казни, а также сфотографировал наших несчастных медсестер. Ему тоже было плохо от происходившего, но он держался, не отворачивался и не закрывал глаза, как некоторые бойцы.