— Да ничего не говорят, — печально произнёс следователь. — Выстрел, конечно, все слышали — это не кот на кухне чихнул. Вот только все по квартирам попрятались и носа не высунули. Время такое — могло и кому-то из них от твоего родственника прилететь.
— Однако свидетельницу он почему-то трогать не стал, — заметил я.
— Так женщина же. Не каждый руку поднимет, а Быстров — он хоть и офицер, но вшивой интеллигенции в нём тоже с избытком — как у дурака махорки, — пояснил свою версию Самбур.
— Может быть, — согласился я. — Но ты не будешь возражать, если я тоже в этом деле пороюсь?
— Ройся на здоровье! — устало сказал Самбур. — Только попомни моё слово: ничего такого, до чего я не докопался, ты не найдёшь. Я хоть контру и не люблю, но работу знаю. Не будь у меня веских оснований для задержания твоего родственника, я бы его трогать не стал.
Он посмотрел на ручные часы и засобирался.
— Извини, брат, мне пора.
— Мне тоже, — сказал я и попрощался.
Мой следующий визит был в военшколу, в которой трудился Александр. Путь лежал на улицу Садовую.
У центрального входа в трёхэтажное каменное здание с красивым портиком в древнегреческом стиле стоял часовой — парнишка лет восемнадцати в будёновке и шинели на вырост.
Он преградил мне путь винтовкой с примкнутым штыком:
— Куда идём, товарищ? А ну — пропуск покажь.
— Мне пропуск не нужен. Уголовной розыск, — показал я удостоверение, которое не произвело на парня ни малейшего впечатления.
— Погодь. Дежурного позову.
Вызванный дежурный тоже не особо впечатлился моими «корочками». Всё-таки армия — есть армия, там свои порядки.
— Вам кто нужен, товарищ Быстров? — равнодушно спросил он.
— Начальник училища, — сходу пошёл в «дамки» я.
— Вы по личному али по служебному вопросу?
— По служебному, — решил проявить наглость я.
— Вы ведь не из петроградского угро, — заметил дежурный.
— И что это меняет?
— Всё. Приходите с кем-то из губернского уголовного розыска. Посторонних на территорию воинского учреждения велено не пущать.
Я понял, что нашла коса на камень. Переспорить упрямых вояк у меня вряд ли получится, а действенных рычагов воздействия в моём распоряжении нет. Хоть снова беги за помощью к Кондратьеву.
— Георгий Олегович? — Птахин подошёл незаметно со спины, и его голос прозвучал для меня неожиданно.
Стареем, стареем…
— Вадим Борисович, — кивнул я.
— Что, не пускают? — усмехнулся он. — Товарищи, прошу пропустить. Это сотрудник уголовного розыска, и он здесь со мной.
— Слушаюсь, товарищ преподаватель, — вытянулся в струнку дежурный. — Проходите.
А Птахин, похоже, пользуется здесь авторитетом, не преминул отметить я. Не перед каждым штатским встанут навытяжку.
Мы оказались в гулком холле возле роскошной мраморной лестницы, ведущей наверх. Очевидно, шли занятия, и потому пока тут было тихо.
— Вы, я так понимаю, к начальнику училища, Александру Яковлевичу Слыщёву? — осведомился Птахин.
— Да.
— Позвольте, я вас провожу. А то здесь такая планировка: человеку, который в первый раз, заблудиться — пара пустяков.
— Благодарю, — кивнул я.
Он довёл меня до высоких дверей, возле которых на посту стоял дневальный.
— Вот, прошу — кабинет Александра Яковлевича находится за этими дверями. Он — человек очень занятой, но чуждый формализма и прочей бюрократии.
— Спасибо за помощь, Вадим Борисович!
— Ну что вы, всегда рад оказать помощь. Если что — обращайтесь. Я тут преподаю устройство и материальную часть стрелкового орудия. Думаю, не ошибусь, если скажу, что меня тут каждая собака знает. Всего вам хорошего, — он щёлкнул каблуками точь-в-точь, как в первую нашу встречу, и пошагал по коридору.
Дневальный не среагировал на моё появление. Как стоял с каменным лицом, так и продолжил стоять.
Я открыл дверь и оказался в «предбаннике» кабинета Слыщёва.
Судя по столу, заваленному бумагами, и телефонному аппарату, тут должен был располагаться секретарь или секретарша. Но сейчас его не было.
Наверное, отличился по каким-то делам, предположил я.
Может, оно и к лучшему — чем меньше препон между мной и тем, кто мне нужен, тем лучше. Никто не помешает.
Осмотревшись по сторонам, я подошёл к массивной деревянной двери, за которой собственно и находилась святая святых училища — кабинет начальника.
Аккуратно постучал, но ответа не последовало. Я немного выждал и повторил попытку с тем же результатом.
Как говорится: а в ответ — тишина.
Ну, ладно, наглость — второе счастье.
С этими мыслями я потянул на себя дверную ручку и шагнул через порог.
За столом напротив сидел мужчина. С моего места виднелась только стриженная и похожая на биллиардный шар круглая голова, которую он уронил руки перед собой.
Я остолбенел: прямо на макушке зияла свежая рана, кровь ещё не запеклась. Такой же кровавый след тянулся по зелёному сукну стола.
Мужчина сидел тихо, не подавая признаков жизни.
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, только и успел подумать я.
Глава 19
— Анна Петровна, вот, взгляните пожалуйста, что происходит. Так… молодой человек, а вы что здесь делаете? — Спросившему было лет не больше чем мне, однако вёл он себя весьма уверенно.
Вместе с ним была высокая женщина, миловидность которой портило строгое выражение лица.
Они только что появились в кабинете и, что самое странное, вели себя чересчур спокойно для происходящего.
Я уже было собирался вытурить их отсюда, пока они не натоптали следов, как внезапно «покойник» захрипел, оторвал голову от рук и посмотрел на нас осоловевшим взором:
— Тарас, какого хрена? Где водка?
— Александр Яковлевич, — захлопотал мой ровесник, очевидно, тот самый Тарас, — вам нельзя столько пить. Вот, я позвал вашу супругу, сейчас она отвезёт вас домой.
Твою ж бога душу мать! Вот она — профессиональная деформация: считать, что всё происходит по худшему варианту. Понятно, что через несколько секунд я бы во всём разобрался, не появись в кабинете эта парочка: наверное, секретарь или помощник как сейчас принято говорить, и супруга Слыщева.
Вот было бы позора, начни я прямо сейчас следственные действия… Всем стоять, не входить, немедленно вызвать милицию, где вы были с восьми до одиннадцати…
Хотя, стоп…
— Простите, но на голове товарища Слыщёва кровь. Его ударили, — заметил я.
— Никто его не ударял, сам стукнулся, — с досадой бросил Тарас. Ему было явно неудобно передо мной, он стыдился начальника. — Бумага какая-то под стол свалилась, он за ней потянулся, ну и со всей силы врезался об столешницу. Вы же сами видите в каком он состоянии.
В таком изложении происходящее выглядело довольно логично.
— Саша, Сашенька, сейчас я займусь твоей раной, — захлопотала женщина над Слыщёвым.
— Отстань, дура! — рявкнул он.
— Саша, ну нельзя же так себя вести, особенно перед чужими людьми. Ты ведь на службе! — укоризненно произнесла супруга и покосилась на меня.
Представляю, какие сейчас ощущения она испытывала. Врагу не пожелаешь.
— На хрен службу! Имею я полное право выпить, если захочу? — спросил Слыщёв и сам же ответил:
— Имею! И никто мне не указка!
— Товарищ начальник школы… Говорите потише — вдруг комиссар услышит? Потом ведь проблем не оберётесь, — с опаской произнёс Тарас.
— Комиссар! — хмыкнул Слыщёв. — Плевать я хотел на твоего комиссара. Я беспартийный. Ваш комиссар для меня никто.
— Опасные речи ведёшь, Сашенька. Ой, опасные! — покачала головой женщина. — Нельзя так говорить, особенно на службе.
— Так, молодой человек, — снова переключился на меня Тарас. — Извольте объясниться, кто вы такой и что вы здесь делаете?
— Я — родственник преподавателя вашей школы Быстрова Александра, — представился я.
О том, что служу в уголовном розыске, решил не упоминать. Пока это лишнее. Хватит и того, что обо мне знает Птахин.
— Ну и что вам нужно? — насупился Тарас.
— Хотел встретиться с Александром Яковлевичем. Дело в том, что семью Быстровых собираются выселять из квартиры. Пришёл поговорить на этот счёт с начальником школы, — признался я.
— Ну вы же видите в каком состоянии Александр Яковлевич?! — воскликнул Тарас.
— Теперь вижу. Мне зайти в другой раз?
— Конечно! — раздражённо бросил Тарас. — Приходите завтра, а ещё лучше послезавтра, когда товарищ Слыщёв будет чувствовать себя лучше.
— Хорошо, — сказал я. — Вы уж извините, что так неловко получилось.
— Подождите, — сказала супруга Слыщёва, которая слышала наш разговор с Тарасом.
Я послушно замер.
— Мне очень жаль, что вашего родственника арестовали. Я думаю, что Саша Быстров не виноват, и следствие во всём разберётся. А семье его обязательно надо помочь. Саша, может, и вмешался бы, но, боюсь, это произойдёт не скоро. Вы лучше зайдите к начальнику отдела снабжения товарищу Рышковскому, — посоветовала женщина. — Он курирует эти вопросы. Его кабинет на третьем этаже.
— Благодарю вас, — кивнул я и направился к выходу.
— Только, пожалуйста, никому не рассказывайте о том, что увидели, — полетело в спину запоздалое от Тараса.
— Да я и не собираюсь, — буркнул я на ходу.
В принципе, пьянкой на работе меня не удивишь, я всякого насмотрелся: и когда срочную в армии проходили, и когда перешёл в милицию, которая позже превратилась в полицию. Чего греха таить — и сам, бывало, прикладывался к бутылке, благо поводов жизнь давала предостаточно. В девяностые вообще было такое чувство, что сопьюсь — если бы не жена с Дашкой, может, так оно бы и произошло. Примеров хватало.
И стучать на Слыщёва тоже не собираюсь. Пусть он мне ни сват и ни брат — но как это «мелко, Хоботов» — за дословность цитаты из «Покровских ворот» не ручаюсь.
Товарищ Рышковский, в отличие от начальника, был трезв как стёклышко. Его усталые глаза казались огромными благодаря толстым стёклам линз в очках. Наверное, без них интендант был слепой как крот.
Его стол был завален бумагами: какие-то бланки, распоряжения, ведомости. Почти каждую минуту кто-то появляся и дёргал его по новому вопросу: то насчёт сапог для первой роты, то по поводу разбитых стёкол в кочегарке, постоянно звонил телефон… Похоже, без Рышковского в школе не решался ни один вопрос.
Но, несмотря на всю занятость, человеком он оказался открытым и добродушным.
— Так говорите это жилтоварищество подняло бучу? — заинтересованно спросил он.
— Да. Некая Цимлянская. Насколько я понял — она претендует на жилплощадь Быстровых.
— Что, так и заявила открытым текстом? — удивился Рышковский.
— Представьте себе. Грозилась каким-то товарищем Лапиным из жилотдела. Дескать, он целиком на стороне жилтоварищества.
— Ах, Лапиным, — усмехнулся Рышковский. — Обождите секундочку.
Он снял трубку телефонного аппарата, покрутил ручку:
— Алло, барышня! Соедините меня с жилотделом Василеостровского района… Лапин, ты? Узнал боевого товарища, старый хрен? И я рад тебя слышать! Как сам, как дети? Нет, извини, в гости заскочить не выйдет — дел по горло. Может через неделю вырвусь, но не факт. Ты лучше скажи: знаешь такую Цимлянскую? Склочная баба, говоришь… Я так и думал. Не в службу, а в дружбу: при встрече одёрни эту склочницу, чтобы она пасть на чужое жильё, которое вдобавок проходит по военному ведомству, не разевала. Ну да, я про комнату Быстровых говорю… Не важно, что Быстров арестован — суда всё равно не было. Вот будет суд и приговор — тогда подумаем, но это нам решать за кем оставлять комнату. Договорились? Ну всё, бывай!
Рышковский положил трубку на место.
— Чем смог — помог. Вы, наверное, всё слышали.
— Слышал, — подтвердил я.
— В общем, расклад такой: если будет суд и Александра Быстрова приговорят — тут извините, жилплощадь придётся вернуть, она казённая. А если суд не состоится или Александра оправдают, никто семью его пальцем не тронут.
— Скажите, пожалуйста, а сами вы как — считаете Быстрова убийцей? — спросил я.
Рышковский снял очки, задумчиво протёр их платочком.
— Я — не следователь, делать такие выводы не имею права. Про их стычку с Хвылиным всё училище было в курсе, во всяком случае, весь преподавательский состав. Однако представить, что Быстров будет в него стрелять — не могу. Но это, как понимаете, моё частное мнение.
— Ну, а другие враги, кроме Быстрова, у покойного были?
Рышковский нахмурился.
— Товарищ, мне кажется, вы занимаетесь не своим делом. Такие вопросы должны задавать сотрудники милиции или уголовного розыска, а вы, я так понимаю, частное лицо.
— Вы правы — частное. Но Александр — муж моей сестры. Она вся извелась, переживает за супруга.
— Очень жаль, конечно, но пусть расследование ведут соответствующие органы. Потакать самодеятельности не в моих правилах. Извините, я — человек военный, не привык сплетничать с посторонними людьми. Да вообще — сплетничать не привык. Так что с такими вопросами — не ко мне. Вот если гражданка Цимлянская снова проявит ненужную активность — тогда, пожалуйста: приходите ко мне, я найду на неё управу.
— Хорошо, я вас понял. Спасибо большое, что помогли! — сказал я, с огромным удовольствием пожимая руку Рышковского.
Пусть Суворов и говорил, что всех, кто прослужил хотя бы год интендантом, можно вешать, но даже тут бывают приятные исключения.
Проблема с Катиным жильём была если не решена, то хотя бы заморожена.
Я покинул стены военшколы с чувством выполненного долга. Жаль, что не удалось поговорить со Слыщёвым — быть может, узнал бы от него что-то полезное. Но… не судьба, так не судьба. Кысмет, как любил говорить в таких случаях мой друг — следак из прошлого, по национальности татарин.
Своим «кысметом» он потом заразил почти всех коллег: как по линии следствия, так и оперов. Иногда я встречал это словечко даже в протоколах.
Надеюсь, он пришёл на мои похороны, подумал я и тут же поразился некоторому сюрреализму фразы.
Программа-минимум на сегодня была выполнена: я побывал в «Крестах» на свидании с Александром, пусть и не преуспел в результатах; застолбил статус-кво с Катиной комнатой. Вроде бы многое сделал, но чувства удовлетворённости не было.
Осталось ощущение бега на месте. Александр — не убивал, тут я был согласен с мнением Кати. Но вот почему темнит даже передо мной? Если отбросить чистую бытовуху: всю эту любовь-морковь, что остаётся в сухом остатке?
Криминал? Нет, не могу себе представить Александра, который грабит случайных прохожих в подворотнях. Да и в любом случае, проще было бы сознаться и пойти по такой статье, чем за убийство.
Эта версия отпадает.
Остаётся самая хреновая и потому — самая вероятная: мой дорогой родственник вляпался во что-то политическое. И тогда точно лучше уж молчать, ибо за политику влепят не восемь-десять лет как за убийство, а смажут лоб зелёнкой, перед тем, как поставить к стенке.
И потому Александр, как человек неглупый, держит язык за зубами. И уж точно не станет изливать душу перед комсомольцем и без пяти минут коммунистом Георгием Быстровым.
Заговор? Звучит логично: сейчас столько всякого народа экстренно «спасают» Россию и создают всякие комитеты.
Мог ли Катин муж оказаться в одном из них? Ответ положительный. Он ведь несколько лет боролся с советской властью, вряд ли, устроившись на работу в военшколу, как говорят воры: резко сменил масть.
Я помню нотки раздражения в его голосе, когда вскользь задевали эту тему.
Эх, Саня-Саня, задал ты мне шараду! И как прикажешь тебя вытаскивать — если ты влип в такое непотребство. Даже если разворошу это осиное гнездо, ты окажешься замазан не в убийство по соображениям ревности, а в нечто, куда более худшее.
И тогда песец котёнку: тебе, Кате, может, и по мне рикошетом ударит — но тут плевать, переживу.
На душе стало паршиво — хоть иди и вешайся.
Только это могло послужить оправданием для старого опера, почему я не сразу заметил за собой хвост.