Хеймдалль огорченно надул губы и, встряхнув Гьяллархорном, легендарным рогом, вестником Рагнарёка, послал с его конца струю плазмы. Стороннему наблюдателю Гьяллархорн показался бы обычным древним норвежским двадцатифутовым рогом, однако в руках бога он превращался в мощнейший инструмент… ну, и для пивных пирушек тоже неплохо подходил.
На кончике плазменной струи болтался атмосферный пузырь, и Хеймдалль поболтал им в космосе туда-сюда, пока не зацепил Зафода. Плазменная оболочка пузыря наверняка обожгла президента, провалившегося сквозь нее в спасительный воздух, но Хеймдалль не слишком переживал из-за этого. Говоря точнее, все соображения бога касательно болевых ощущений Зафода Библброкса сводились к надежде на то, что в обозримом будущем их будет как можно больше, а в случае, если Хеймдаллю удалось бы выклянчить у Одина пропуск для перемещений по времени — и в прошлом тоже.
Он втащил Зафода и опустил на Мост-Радугу.
Необходимое примечание.Само по себе название «Мост-Радуга» уже может служить примером того, как боги в целом склонны к риторике и преувеличениям. Осирис ведь не просто свалился с гриппом, который вывел его из строя на несколько недель, — нет, он умер и воскрес из мертвых. И Афродита не просто обладала полным гардеробом блузок с короткими рукавами и глубокими декольте… ну, еще неисчерпаемым запасом похабных лимериков — якобы устоять перед ней не мог ни один мужчина. То же самое относится к Мосту-Радуге: мы бы назвали его впечатляюще спроектированной вантовой конструкцией из стали и льда, однако же сами Асы утверждали, что он и в самом деле построен из радуг.
Некоторое время, пока плазма не испарилась, Зафод лежал, дрожа, потом застонал, осознав, что его модные серебряные подметки на башмаках расплавились, соприкоснувшись с заряженной оболочкой пузыря.
— Ох, Зарк, — причитал он. — Ты хоть представляешь, сколько языков среброязыких дьяволов пошло на эти подметки? Зарк, это худший день моей жизни!
Хеймдалль стоял над ним, сияя ухмылкой до ушей.
— Приятно слышать.
— Этот ваш мост -радугапостроен из стали и льда, — попытался хоть как-то отомстить за свои подметки Зафод.
— Ма-алчать! — взревел Хеймдалль. — Пока с тебя шкуру не содрали!
— Да не удрали мы, не удрали.
— Нет, удирали.
— Удирали… Не удирали… Ты уж чего-нибудь одно выбери.
— Я сказал, «не выдрали». Содрали, ясно! Шкуру с живого спустят!
Зафод потешно сглотнул.
— Ладно, не удеру. Это позволительно?
Хеймдалль ущипнул себя за нос и прочитал про себя начало саги Вёльсунгах, что обыкновенно помогало ему успокоиться. Однако на сей раз даже бессмертные строки Сигурда не смогли унять сердцебиения.
Пока Хеймдалль углубился в стихи, Зафод обдумал утрату подметок и пришел к выводу, что у него есть и более серьезные поводы для переживаний.
Он вскочил на ноги, упал, попытавшись замаскировать это позорное падение кувырком назад, снова выпрямился и сделал несколько шагов, пока не нашел походки, позволявшей ему перемещаться без привычных высоких каблуков. Потом выполнил полный оборот вокруг своей оси.
— Вау, — заметил он. — То есть, Хеймдалль, я хотел сказать, ничего себе мирок вы, ребята, отгрохали… Это что у вас, настоящий водопад? Сколько метров, интересно?
Хеймдаллю пришлось произнести про себя еще одну строфу, прежде чем ответить.
— Если тебе интересно, это водопад вечной молодости. А рисунок струй измыслила Фригг.
— Круто. Будущее вообще за ландшафтным дизайном.
— Нет, не так, — мрачно возразил Хеймдалль. — Будущее за Рагнарёком. Боги уйдут, и Вселенная потонет в крови.
— Тем более круто, — кивнул Зафод. — Классный такой фонтанчик. Так или иначе, нам лучше сохранять оптимизм — верно, здоровяк? Мы пока не тонем еще в крови.
Характеристика «здоровяк» и впрямь вполне подходила Хеймдаллю — особенно если смотреть на него снизу вверх. Взгляд снизу вверх на принадлежащую богу нижнюю часть тела вообще сильно действует на человека с невысокой самооценкой. Особенно если эта нижняя часть тела туго обтянута алым трико, поверх которого надет белый в синюю полосочку костюм для прыжков с лыжного трамплина. Хеймдалль практически всю свою жизнь проводил во льдах, поэтому и экипировку себе подобрал соответствующую. Традиционные унты из меха млекопитающих уступили место башмакам для сноубординга, на лбу красовались лыжные очки с оранжевыми стеклами, а нос защищала от солнечного ожога полоска пластыря.
— Ладно. Не люблю торопить события, но, сам понимаешь, меня интересует мой старый приятель Тор. Как думаешь, у тебя есть возможность побыстрее устроить нашу с ним встречу?
Образ апокалипсиса, стоявший перед глазами у Хеймдалля, померк, и он опустил взгляд на Зафода.
— Ты говорил что-то про извинения. Ты хотел извиниться.
Зафод расплылся в самой обезоруживающей улыбке.
— Ха, разве я говорил что-то подобное? А если и говорил, разве мог я это иметь в виду? В конце концов, я находился под давлением.
— Ты знаешь правила, Зафод.
— Только не задачи! Право же, Хеймдалль! Все это так старомодно. Я думал, вы, ребята, идете в ногу со временем.
— Асгард не меняется.
— А как же эта водяная фиговина? Ее не было здесь в мое прошлое посещение.
— В смысле, существенно. Асгард не меняется существенно.Три задачи, Библброкс — если ты, конечно, еще настроен на разговор.
— Три?! У меня нет времени на три. Ваши дурацкие задачи рассчитаны на вечность. Ну, одну, так и быть, выполню.
— Три, — настаивал Хеймдалль, выпучив глаза.
— Одну, — повторил Зафод.
— Заткнись, пока не прихлопнул как муху.
Зафод попятился (собственными, торчащими из башмаков пятками), потом сделал шаг вперед.
— Блефуешь, здоровяк. Я ведь тоже знаю правила. Никто здесь, в Асгарде, не сорвется с цепи, пока Великий О. не прикажет.
— Не заводи меня, пока я ему не позвонил.
— Правда? И что, интересно, тебе мешает? Может, Один просто не дает своего номера привратникам?
Хеймдалль тряхнул башкой.
— Ох, не делал бы ты этого, Библброкс. Не заставляй меня ему звонить. Он тебя по головке не погладит.
— Ну давай звони. Ведь не позвонишь: он — Номер Один, а ты… у тебя, поди, и номера нету. Вполне возможно, Один наслаждается сейчас рогом хмельного меда, а от твоего звонка расплескает — и что выйдет? Рагнарёк, Зарк меня подери.
Хеймдалль поднял палец размером с торпеду и угрожающе покачал им в воздухе.
— Все. Хватит. Звоню.
— Правда? По-моему, ты меня просто дразнишь. Ля-ля-тополя, а номер-то не набираешь.
— Пеняй на себя, Зафод, — буркнул бог. — Я всего-то предлагал тебе выполнить три задачи. Ну, максимум четыре. — Он сделал причудливое движение рогом, и тот вдруг сложился, без труда уместившись у бога в ладони (надо сказать, тоже не маленькой). — Что ж, будь, что будет. Отступать поздно.
— Еще бы не поздно, если вместо мозгов тесто.
— Тесто! — прохрипел Хеймдалль голосом фольфаганского флегмохорька, которому передавили горло ради нескольких драгоценных (используется в фармакологии и парфюмерии) капель мускуса. — Значит, говоришь, тесто! — Он набрал на клавиатуре горна номер и несколько секунд мычал что-то себе под нос, слушая гудки.
— Алё? Привет, Оди, это я, — произнес он наконец в трубку.
Хеймдалль прищурил один глаз — судя по выражению лица, он получал взбучку от отца богов.
— Да, конечно. Извини. Я понимаю, что у тебя шарики из золотого планктона могут подгореть, а пятна от меда плохо отстирываются. Заморозь рубаху — мороженый мед легче отойдет. Слушай, тут такое дело… у меня тут один тип… Смертный. Я хотел твоего разрешения прикончить его.
Снова взбучка. Даже стоя на десять футов ниже трубки, Зафод без труда улавливал характер разговора.
— Я знаю, что нам не… Я в курсе политических тенден… Конечно, читал… Ну да, следы от пуль, да.
Зафод отошел в сторонку: ситуации, в которых он не принимал участия, всегда его немного раздражали. Еще в детстве ему поставили диагноз «ВЖКВСатДКиХР(нгуо)НТ», что означает «Всегда живет как во сне, а также Дефицит концентрации и хроническая рассеянность (не говоря уже о) некоторой тупости». Впрочем, и во взрослом возрасте Зафод не вылечился, поскольку запомнить название болезни было выше его сил.
— Там вроде как пара «К», — говорил он своему врачу на Эротиконе VI. — Ну, может, еще «Ж».
В результате ему выписали лекарство от УУГ, что расшифровывается как «ужасно усугубленный геморрой». Правда, он и про него всего через пару дней забыл.
В общем, хотя Хеймдалль с Одином обсуждали его ближайшее будущее и связанные с этим неприятности, Зафод отвлекся, любуясь мерцающими огнями Асгарда. Зрелище и впрямь было впечатляющее — даже для того, кто привык к великолепию открытого космоса.
Асгард с его сравнительно скромными размерами трудно сравнивать с Дельтой Мегабрантиса, но и он впечатлял. Начать хотя бы с того, что вся планета заключалась в скорлупу из льда, благодаря которой свет, падающий на поверхность, становился серебристо-голубым, мерцающим. Ну, и саму поверхность сплошь украшали различные ландшафтные изыски, которым позавидовали бы и на Магратее: пенные реки, остроконечные пики с белоснежными шапками и фьорды, замысловатые, как сложная синусоида электрокардиограммы. Сияющие белизной ледники самым невероятным образом соседствовали с полями золотой кукурузы, согретыми теплыми солнечными лучами, исходящими непонятно откуда — по крайней мере никакой звезды, которая могла бы стать их источником, в обозримом космосе не наблюдалось. Высокие замки цепляли своими шпилями низ облаков, а на башнях дремали, обвив их кольцами, драконы. В общем, это была планета-мечта… с учетом того, конечно, что мечтатели — накачанные тестостероном мужланы, так и не научившиеся вести себя как взрослые.
Хеймдалль чего-то говорил.
— А? — переспросил Зафод.
— Мне дали зеленый свет, — сообщил бог, довольно улыбаясь.
— Какой еще зеленый свет? Зачем тебе зеленый свет?
— Это расхожее выражение. «Зеленый свет» означает разрешение идти.
— Куда идти?
— Никуда. Я никуда не иду.
— Тогда зачем тебе зеленый свет?
Хеймдалль сморщил нос.
— И шагал Сигурд все дальше и дальше, пока не пришел к дверям великого вождя по имени Хеймир; женой его была сестра Брюнхильды, и имя ей было Беккхильда, ибо оставалась она дома, занимаясь женскою работой, тогда как Брюнхильда преуспела в труде ратном на поле брани, и за то назвали ее Брюнхильдой.
— Ясно, — кивнул Зафод, прикидывая, не сможет ли он воспользоваться безумием привратника, чтобы прошмыгнуть по мосту.
Словно прочитав его мысли, Хеймдалль загородил ему путь своим огромным лыжным башмаком.
— Я сказал Одину, что это ты.
Зафоду вдруг разом сделалось заметно менее уютно.
— И что он сказал?
— Он сказал, что ты довольно известная личность, поэтому твою смерть надо замаскировать запутанными обстоятельствами.
— Запутанными?
Хеймдалль пригнулся и встряхнул Гьяллархорн, вернув ему изначальную длину.
— Ты вернул рогу изначальную длину, — заметил Зафод.
— Я собираюсь кликнуть драконов.
— Чтобы они могли убить меня при запутанных обстоятельствах, — догадался Зафод.
Улыбка Хеймдалля сделалась едва ли не шире полумесяца.
— Именно так, Библброкс. Я собираюсь приказать им убить тебя по чистой случайности, но так, чтобы это выглядело намеренным убийством.
— Ох, — выдохнул Зафод. — А как насчет задач? Должен же лежать где-нибудь золотой топор, который мне полагается для вас, ребята, отыскать?
— Ты хотел одну задачу, — хмыкнул Хеймдалль. — Вот именно ее ты и получишь.
Зафод поплевал на руки.
— Отлично. Круто. Может, тогда приступим, не откладывая? А то я тут мерзну. Обрубок шеи от запасной головы, понимаешь ли, очень чувствителен к холоду. Пожалуй, кстати, стоит упомянуть об этом в следующем томе моих мемуаров.
— Задача проще пареной репы, — с невинным видом сообщил Хеймдалль. — От тебя только и требуется пересечь этот мост.
Пересечь мост,подумал Зафод. Где-то мы это уже слышали. Но, конечно, «мост» — слово распространенное и часто используется в переносном смысле.
— Какой еще мост?
— Этот мост! — взревел Хеймдалль, тряся бородой. — Этот самый чертов мост, на котором ты стоишь!
— Ладно, ладно. Я просто хочу полной ясности. Значит, пересечь этот мост, на котором я стою. Что-нибудь еще?
— Над ним цилиндр искусственной атмосферы, так что не уклоняйся в сторону. Если тебе удастся добраться до первой стены, тебе придется на нее залезть.
Залезть на стену… Опять что-то знакомое. Однако же слово «стена» распространено еще больше, чем даже «мост»…
— Значит, перейти и залезть. Ясно. И никаких подвохов?
— Если не считать драконов, которые будут пытаться столкнуть тебя в пропасть — никаких.
Зафод нахмурился.
— То есть не тех милых, добрых драконов, которые поют песенки, как в сказках?
— Почему? Они поют. Поют погребальные песни.
— Правда? Какое слово, кстати, рифмуется со словом «сдирать»? — Скажем честно, с этой репликой Зафод припозднился. Да и вообще момент для нее выбрал самый что ни на есть неудачный.
— Ха! Отлично. Ты только что урезал десять секунд от предельного срока.
Хеймдалль принял пафосную позу — что нелегко, будучи одетым в попугайский лыжный костюм. Потом поднес рог к губам и протрубил протяжную переливчатую музыкальную фразу, подозрительно напоминающую старинную детскую песенку с Бетельгейзе «Аркль-Шмаркль сидел на Шмердли», однако в тональности, недвусмысленно намекающей на близкую драматическую развязку.
Зафод вдруг ощутил неприятный холодок в том месте, где сравнительно недавно находилась его вторая шея. Он повернулся на пятках, на которых всего несколько минут назад красовались серебряные каблуки, и очертя голову бросился по узкому коридору искусственной атмосферы, протянувшемуся вдоль так называемого Моста-Радуги.
Борт вогонского гиперпространственного бюрокрейсера «БЮРОКРАТИЧЕСКИЙ ТУПИК»
Рядовой Туп Непрроходим сидел в гиперзвуковом амортизаторе своей конторы (как на бюрокрейсере называются каюты). Его слегка трясло: «Бюрократический тупик» вынырнул из гиперпространства примерно так, как пьяный репортер с Бетельгейзе выныривает из-за куста с опорожненным мочевым пузырем (имеется в виду пузырь, принадлежащий репортеру, а не кусту, если только этот куст по чистой случайности не относится к породе кустов Какэтоон, семена которого выбрасываются в струе едкой жидкости в момент, когда рецепторы на листьях ощущают повышенную влажность, — можно сказать, вы мочитесь на этот куст, а он мочится на вас).
Еще восемь прыжков,подумал Туп. И мы сможем стереть с лица Вселенной еще одну разумную расу.
Честно говоря, эта мысль не доставила ему того удовольствия, как полагалось бы. Конечно, для вогона нет большего счастья, чем закрыть дело и поставить папку с заполненными формулярами на полку, однако, возможно, Туп Непрроходим все-таки не стал еще таким законченным ублюдком, как надеялся его родитель. Более того, в последние месяцы Туп, заглядывая внутрь себя в поисках настоящей вогонской твердости, необходимой при выполнении наиболее отвратительных поручений, находил там не сталь и хрюмпст,но чувственность и сострадание. Это было ужасно, просто чудовищно. Можно ли стать настоящим Простатником, если у тебя в голове бултыхаются подобные эмоции?
Я не хочу становиться Простатником. Я даже простым бюрократом-правоохранителем не хочу становиться.
Ну, конечно, на мостике Туп изображал из себя хорошего вогона: всплескивал похожими на спагетти ручонками, салютуя папочке, выказывал возбуждение при упоминании о Возмутительно медленных, но неотвратимых торпедах — однако орган, перекачивавший его кровь, к этому не лежал.
Я не хочу никого убивать — даже имея на то надлежащим образом выправленные документы.
Тупу пришлось несколько раз вдохнуть и выдохнуть, чтобы сформулировать последнюю мысль:
Есть вещи важнее, чем документы.
Он произнес это вслух:
— Есть вещи важнее, чем документы!
В горле у Тупа вдруг застрял комок желчи, но маленький вогон так разволновался, что даже не получил от этого ни малейшего удовольствия. Туп выбрался из гиперпространственного амортизатора и засеменил вокруг кровати, пока не нашел плевательницу.