К счастью, росла она пропорционально, и это единственное утешало ее, спасало от нервного срыва. Несмотря на выдающиеся габариты, Хелен сохранила присущую ей симметрию и грацию. Глядя на нее издали, Дэвид видел всю ту же очаровательную девушку, в которую влюбился несколько месяцев назад. Впрочем, вскоре он лишился и этой радости, ибо настал вполне ожидаемый день, когда Хелен наотрез отказалась выходить из дома.
Прокормить ее по-прежнему не составляло труда, а вот с одеждой обстояло куда хуже. Туфли, платья, пальто, любую мелочь приходилось шить на заказ. Впрочем, в пальто Хелен не видела надобности, поскольку безвылазно сидела в четырех стенах; однако Дэвид и слушать ничего не желал. У его супруги будет полноценный гардероб, вне зависимости от того, пользуется она им или нет.
К первой годовщине свадьбы рост Хелен достиг отметки в два метра. Супруги избегали людей, единственным гостем в их квартире стала Барбара. Именно Барбара, навещавшая сестру каждый вечер, помогала ей справиться с затяжным кошмаром. Дэвид старался поддержать жену, твердил, что любит ее как прежде. И хотя Хелен не сомневалась в искренности его слов, ей требовалось нечто больше, чем просто осознание. Она хотела удостовериться, что по-прежнему желанна, и Барбара сумела подкрепить ее уверенность сполна.
Как ни странно, на годовщину Хелен выглядела прекраснее, чем в день свадьбы. От добровольного заточения она нисколько не побледнела, не осунулась. Напротив, ее кожа приобрела золотистый оттенок и сияла, словно внутри пылал неведомый огонь. До последнего Дэвид надеялся, что супруга проникнется торжественностью момента и согласится поужинать вне дома. Но когда знаменательный час пробил, Дэвид засомневался, стоит ли подвергать ее такому испытанию, и даже обрадовался, услышав твердое «нет».
Он распорядился прислать две кварты шампанского и заказал роскошный свадебный обед. Вдвоем с Хелен они поставили и нарядили елку, а после обменялись подарками. Через Барбару Хелен купила наручные часы с календарем, а Дэвид преподнес супруге мольберт – на порядок выше прежнего, но не чрезмерно,– и с десяток новых холстов. Потом откупорили шампанское, произнесли тост и сели за стол. Праздник не шел ни в какое сравнение с первым упоительным вечером, проведенным под сенью коттеджа в Коннектикуте, однако Дэвид наслаждался каждой секундой, зная, что они навсегда останутся в памяти.
Миновало Рождество. Новый год протрубил в нарядные фанфары и сгинул. Хелен продолжала расти. Теперь ее рост увеличивался в геометрической прогрессии, и Дэвиду чудилось, что день ото дня она становится ощутимо выше. Вместе с пропорциями росло и ее отчаяние. А бедняга муж совершенно не мог ничего поделать. Сумей они с Барбарой отыскать грамотного специалиста, измученная комплексами Хелен не решилась бы нанести ему визит. Помимо габаритов, Дэвида тревожили последствия, какими неизбежно чревато отшельничество. И еще кое-что. Он любил ее больше, чем когда-либо, и она отвечала ему взаимностью, но теперь к любви примешалась обреченность – обреченность, которая выбивает почву из-под ног, когда понимаешь, что игра почти проиграна. Осознание неминуемого проигрыша укоренялось все глубже, пока зима за окном сменялась весной, а юная великанша приобретала поистине пугающие пропорции. Дэвид стал просыпаться задолго до рассвета и, лежа в холодной постели, ловил каждый вдох той, что спала в исполинской кровати по соседству. Иногда его мысли не уступали по цвету серому сумрачному небу, и серость довлела над ним весь оставшийся день.
Нет, так дальше продолжаться не может! Пусть он не способен помочь Хелен физически, но обеспечить ей комфортные условия ему вполне по силам. Пляжный домик с его высокими потолками и просторными комнатами как раз сгодится. Дополнительной перепланировкой он займется по ходу. Однако ему понадобится помощь – слишком тяжкая ноша для одного. Промозглым апрельским вечером Дэвид поехал к Барбаре.
Под проливным дождем Дэвид припарковал автомобиль на подъездной аллее и помчался бегом через лужайку к веранде. Поднимаясь на крыльцо, он вдруг испытал сильное чувство дежавю, отчего на лбу залегла складка. Почему Барбара ассоциируется у него с дождем? Или только будет ассоциироваться?
Из-за двери доносился стрекот клавиш. Дэвид вдавил кнопку звонка, и звук прекратился. Следом в коридоре возникла Барбара в слаксах и старом свитере. Непокорные темно-каштановые волосы устроили настоящий мятеж и буйной копной падали на плечи. Казалось, холодные серые глаза увидели Дэвида раньше, чем на веранде вспыхнул свет. На мгновение во взгляде девушки мелькнуло удивление, но в следующую секунду он снова подернулся льдом.
– Входи. – Барбара посторонилась, пропуская гостя. – В такую погоду собаку грех выгонять, не говоря уж про человека.
Дэвид поколебался. Он всегда пасовал перед цинизмом свояченицы, поскольку не знал, направлено ли ее предубеждение исключительно против него или против всего человеческого рода. Однако отчаяние перевесило сомнения.
Барбара помогла ему снять плащ, повесила его на вешалку и проводила Дэвида в гостиную.
– Как Хелен?
Он уныло покачал головой.
– Все так же.
Барбара опустилась на низкий диванчик, Дэвид устроился в кресле напротив. Справа в дверном проеме виднелся кабинет. Посреди заваленного бумагами стола стояла печатная машинка. Повсюду громоздились справочники. Другая дверь из гостиной вела в темную столовую. Над диваном висела репродукция «Дочерей Эдварда Дарли Бойта» кисти Сарджента. Дэвид хорошо запомнил картину, когда ухаживал за Хелен.
Подавшись вперед, он уперся локтями в колени и уставился на свои ладони.
– Барбара, я хочу, чтобы ты работала на меня. Хочу, чтобы помогла мне заботиться о Хелен.
Затянувшуюся паузу нарушил щелчок зажигалки, к потолку взметнулась струйка сизоватого дыма. Наконец раздался голос Барбары:
– Значит, ты не лучше других, тоже мнишь себя пупом земли в нашей игрушечной вселенной. Считаешь, будто детальки конструктора сложены исключительно для тебя, и если вдруг в твоих стенах появятся трещины, мы должны всё бросить и кинуться тебе на выручку.
Дэвид отважился поднять взгляд. Серые глаза Барбары из холодных сделались ледяными.
– Ты можешь продолжать писать,– пробормотал он. – Эксплуатировать тебя никто не собирается, а сумму назначай сама.
– Деньги лечат любые раны, да, о благородный врач? Вот только мне они не помогут. Впрочем, не суть. – Барбара поднялась и направилась к камину. Облокотившись о полку, она долго созерцала стену и вдруг резко обернулась.
— По рукам, благородный Дэвид. Я принимаю твое предложение, но не ради синекуры, которая позволит мне заниматься любимым делом, а только затем, чтобы спастись от неизбежной деградации. Ты избавил меня от необходимости зарабатывать на хлеб, сочиняя сентиментальные сказки о любви. Я готова стирать, гладить, готовить, шить, но впредь никогда не унижу свой интеллект написанием низкопробной чепухи, где две картонные куклы встречаются в самолетах, поездах или на плоту, и их двумерная любовь расцветает на фоне рекламы сигарет «Лаки страйк». Да, я согласна работать на тебя, благородный Дэвид. Согласна окончательно и бесповоротно. – Но я не хочу, чтобы ты бросала творчество,– запротестовал Дэвид. – Ни в коем случае.
– Зато я хочу! Добросовестный труд заканчивается там, где пропадает вера в целесообразность. Если нет веры, лучше не продолжать. Моя пропала давным-давно, вот только я никак не могла заставить себя бросить. Не хватало мужества. Но теперь своего решения не изменю... Хелен здорово выросла?
Дэвид пожал плечами.
– На несколько сантиметров с вашей последней встречи. Похоже, это бесконечный процесс.
– Тогда ей больше нельзя оставаться в квартире, она там как в тюрьме. Надо подыскать вам новое жилье.
Дэвид обрадованно закивал. Приятно, когда есть человек, готовый разделить с тобой непосильную ношу.
–Пока не начался пляжный сезон, перекантуемся в пляжном домике. Там ей будет просторно. А я пока подыщу что-нибудь посолиднее. В крайнем случае, куплю ферму и огорожу территорию забором. Уединенный уголок с большим домом. Таких в горах за Бэйвиллем хоть пруд пруди. – Дэвид резко поднялся. – Завтра смотаюсь на курорт и все организую. А ты пока собирай вещи. Через пару дней я куплю фургон и займемся переездом.
Барбара посмотрела на него через всю комнату.
– Кофе я варю паршивый, но перед твоим уходом предлагаю выпить по чашечке.
– После дождичка в четверг. – (Почему у него вырвалась именно эта фраза?). – Хелен ждет.
– Ты до сих пор от нее без ума, верно?
–Да.
– Даже если она вымахает под три метра, ты не перестанешь ее любить... Я права?
Дэвид смутился.
– Полагаю, да.
Холодные серые глаза смотрели на него в упор.
– Однажды под вечер Давид, встав с постели, прогуливался на кровле царского дома и увидел с кровли купающуюся женщину; а та женщина была очень красива[3].Я И узрел Давид Вирсавию и влюбился в нее, не подозревая, что стал жертвой своего психологического состояния и стечения обстоятельств, при которых ему суждено было полюбить первую встречную, кем бы она ни была. – Это ты к чему?– нахмурился Дэвид.
– Вирсавия просто очутилась в нужном месте в нужное время. Сейчас принесу плащ.
Дэвид последовал за ней в коридор. Дождь барабанил по крыше, утробно журчал в водосточных трубах. Барбара сняла с вешалки плащ и протянула Дэвиду. На мгновение их руки встретились. Прикосновение длилось долю секунды, но внезапно Дэвида осенило. Стала понятна и откровенная враждебность Барбары, и то, как все могло – и еще может!– обернуться. Параллельно он осознал, что не только не решил свою проблему, но и усугубил ее.
Барбара распахнула дверь.
– Спокойной ночи,– пробормотал он, не глядя на нее, и растворился в пелене дождя.
IV
Сапожник посмеялся ему в лицо. Дэвиду чудилось, будто он уже много часов бродит по зимним улицам. Вряд ли, конечно, ведь ощущение времени – штука субъективная.
Броди он часами, давно бы наступил вечер, а сумерки еще только начали сгущаться. Тем не менее, все ярче разгорались огни – свет уличных фонарей и автомобильных фар, всполохи разноцветных гирлянд на соснах, елях и декоративных туях. Барбаре нравились яркие переливы, возможно, из-за этого все и пошло наперекосяк. Лицемерно клясться в любви одной, и ползать в ногах у другой. Мишура мерцает обоюдоострым мечом, коммерсанты разбойниками с большой дороги засели в домах. Доллар наш насущный дай нам на сей день, ибо мы есть Царствие коммерции. Сегодня чествовали Варавву, а не канун Рождества.
Дэвид пополнил железный котелок изможденного Санты, позвякивавшего колокольчиком, и свернул на соседнюю улицу. Огни становились все ослепительнее – алые, зеленые, желтые всполохи гирлянд, пронзительный блеск фар, флуоресцентное сияние витрин. Город-сад не ведал Гефсимании, но познал Процветание. Повсюду сновали толпы запоздалых покупателей. Певцы рождественских гимнов возносили праведные голоса к звездам, но те оставались глухи и безмолвны. Праздничная эйфория достигла своего апогея. Завтра будут родственники, индейка, нудный полдень. Сумерки, сон... суровое пробуждение. Даже Варавва мог догадаться, что золото во всем его блеске не спасает от мучительных рассветов.
С неба повалили огромные мягкие снежинки. Нет, не умрет поэзия земная[4]... чего не скажешь о поэзии чего не скажешь о поэзии новых туфель! Впереди возник обувной магазин, однако Дэвид не ускорил шаг. Он искал производителя обуви, а не продавца. С недавних пор слово «сапожник» в корне поменяло свое значение. Сегодня под ним подразумевался тот, кто чинит обувь, а не мастерит ее. Теперь обувь изготавливали машины, а неведомые люди на неведомых фабриках координировали процесс. Но где найти подлинного мастера, способного смастерить пару туфель?
– Да вы никак спятили, мистер. Починкой я занимаюсь, верно. Но шить на заказ? Такого гигантского размера? Помилуйте!
Поравнявшись с магазином, Дэвид застыл перед витриной с женской обувью всевозможных видов. За стеклом выстроились туфли на низких и на высоких каблуках, «долгоносики», элегантные сабо, шлепанцы, босоножки. Внимание привлекла пара белых «лодочек». Дэвид не мог отвести от них взгляд, съежившись от холода, снегопада и прохожих, оставаясь глухим к рождественским мотивам, доносившимся из громкоговорителя над головой. В памяти всплыло озеро, воздух наполнился упоительными ароматами летней ночи. Опустившись на песок, он бережно водворил белые «лодочки» на ноги возлюбленной, пальцы дрожали от прикосновения к прохладной бархатистой коже. Звездный свет, разгораясь, обернулся дождем, и беззвучно хлынул в ласковую летнюю ночь... О, как прекрасны ноги твои в сандалиях!..
Днем он вдруг осознал, что больше не в силах находиться дома. В маленьком домике на пригорке, откуда открывался панорамный вид на прилегающую ферму, купленную нынешней весной. В маленьком домике на выселках, где они с Барбарой жили как брат с сестрой. Из окна гостиной просматривалась запорошенная снегом дорога, ведущая к домине, где поселилась Хелен – к домине, который Дэвид обустроил своими руками и куда они с Барбарой тайком перевезли Хелен, когда на курорте стали появляться первые отдыхающие, спешившие подстричь куцые лужайки. К домине с исполинской дверью, высоченными потолками и снесенными перегородками. К домине, где Хелен коротала одинокую жизнь великанши. На обнесенной электрическим забором территории высился лес, неподалеку мерцало озерцо, где Хелен плескалась летом; чуть поодаль расстилались луга и поля, где ей хватало простора бегать и играть. В ближайшей деревушке Тимбервилль никто не догадывался о ее существовании и, бог даст, не догадается. Барбара шила сестре наряды, готовила еду, Дэвид собственноручно смастерил жене кровать, на которой она спала, стулья, на которых она сидела, и стол, за которым ела. Он сделал для нее множество приспособлений, но вот туфли смастерить не мог. Производители обуви смеялись, услышав его просьбу, или хуже того, пытались выведать, кому и зачем такое понадобилось. Да, сегодня чествовали Варавву, а не канун Рождества.
По локтю царапнул сверток.
– Прошу прощения,– раздалось за спиной.
Не оборачиваясь, Дэвид затрусил вниз по улице. В его списке значился последний адрес, заблаговременно выписанный из телефонного справочника Буффало перед переездом. Заветный обувной магазин располагался в соседнем квартале.
Дэвид решил предпринять еще одну попытку.
Крохотная лавочка втиснулась между декоративными фасадами галантерейного и универсального магазинов. В витрине горела единственная лампочка, одиноко свисавшая с потолка. Тусклый свет не столько констатировал факт, что магазинчик открыт, сколько безжалостно озарял трещины в штукатурке. Облупившиеся буквы на стекле гласили: ЭКСТРЕННЫЙ РЕМОНТ ОБУВИ. Над узкой дверью облупившейся краской было выведено название «ОБУВНОЙ САЛОН ФРАНКОНИ».
Сутулый старик за тесной конторкой начищал пару «оксфордов» на электрической полировальной машинке. Заметив Дэвида, он отложил ботинки, выключил станок и поприветствовал посетителя едва уловимым кивком.
– Добрый вечер, сэр,– произнес старик, делая акцент на слове вечер. – Я мистер Франкони.
— Добрый вечер. У меня к вам деликатное дело.
Франкони выпрямился и, хотя выше не стал, зато его сутулость претерпела значительные изменения к лучшему.
– Желаете туфли, сэр?– с азартом в голосе спросил старичок.
–Да.
– Новые?
– Индивидуального пошива. Женские, но...
Франкони еще шире расправил плечи. От предвкушения щеки его порозовели, он словно сбросил добрый десяток лет.
– Вы пришли по адресу, сэр. Я, Энтони Франкони, некогда слыл первоклассным сапожником и, пусть с тех пор минули годы, истинный профессионал никогда не забывает секретов мастерства. Итак, вы желаете туфли. Каков срок?
После бесплодных скитаний у Дэвида, наконец, забрезжила надежда.
– Сегодня. Хочу преподнести их в качестве рождественского подарка.
Мистер Франкони оторопело уставился на посетителя.
– Сегодня! Боюсь, сэр, мне никак не успеть...
– Проблема не только в сроках,– признался Дэвид. – Мне нужны не совсем... не совсем обычные туфли.