====== 1) Галлюцинация?.. ======
«Пользуйся жизнью, она так быстротечна».
Вы верите в судьбу? Вот и я нет. Но я верю, что в жизни полным-полно странностей, причём неприятных куда больше, чем позитивных. Моя жизнь — яркая иллюстрация данного тезиса. Ведь неприятностей в ней всегда было навалом. Но они не сделали меня ни пессимисткой, ни фаталисткой, что интересно. А ведь могли!
Обречённостью моя жизнь веяла давно, возможно, с самого рождения, но каким-то таинственным образом я выживала в самых сложных ситуациях, а сама эта жизнь катилась к чертям. В мистику я не верю и считаю, что законы рационального мира непоколебимы, однако, как объяснить то, что я выживала в самых разных катастрофах, не знаю. В удачу я не верю — считаю, что её человек должен строить сам, в карму и судьбу тоже, а помощь свыше считаю недоказанной, хотя атеисткой и не являюсь. Вывод: я понятия не имею, почему выжила в тех катастрофах. Но, пожалуй, перечислю несколько из них, раз уж упомянула…
Родилась я с пуповиной, обвитой вокруг шеи, но меня откачали, а вот моя мать умерла. Отец, являвшийся в советское время спекулянтом, отправил меня к бабушке в город на Неве, и эта потомственная аристократка воспитывала меня в безумной строгости, но часто возила к отцу, в Свердловск, считая, что он не имеет права забывать о дочери. Он же, под давлением своей матери, властной и очень жёсткой женщины, брал на неделю отпуск, и мы, вместе с его новой семьёй — женой и сыном, ехали в деревню, а точнее, в посёлок Косья, и в девяносто седьмом году это привело к тому, что я чуть не погибла в пожаре. В тот год я попала в больницу именно в этом самом посёлке, и возникший там пожар унёс жизни шестнадцати человек, я же отделалась лёгким испугом.
В девяносто восьмом на станции метро «Сенная площадь» Петербурга обрушился козырёк вестибюля станции, в результате чего погибло семь человек, а мы с бабушкой остались целы и невредимы. В девяносто девятом отец перебрался в Москву и поселился на площади Гурьянова, и в сентябре того же года бабушка решила навестить сына, заехав к нему всего на пару дней, но ночёвка в новой квартире моего папеньки обернулась для нас кошмаром террористического акта. Дом был взорван, восемьдесят восемь человек погибло, более двухсот, в том числе и мои родственники, получили ранения, а я отделалась парой царапин. В двухтысячном прогремел взрыв в подземном переходе под Пушкинской площадью, и угадайте, кто в тот август вновь навещал своего папеньку? Верно.
На Балтийский вокзал Петербурга утром одиннадцатого ноября две тысячи второго года мы с бабушкой пришли провожать её старого приятеля, а закончилось это тем, что поезд без машиниста вдруг пришёл в движение и вылетел на перрон. Четверо погибших, девять раненых, инфаркт у моей бабушки, чей старый друг пострадал, а мне хоть бы что. В феврале две тысячи четвёртого мы, как всегда, навещали папеньку и его семью и решили отметить День Святого Валентина походом в аквапарк. Что ж, «отмечали» мы его в больнице, куда угодила моя бабуля с повторным инфарктом в результате обрушения крыши аквапарка, являвшегося первоначальным местом празднования. Кстати, тогда погибло двадцать девять посетителей.
В две тысячи шестом я вновь попала в гущу террористических разборок, на этот раз на Измайловском рынке, и бабушка решила, что с неё хватит — больше к отцу мы не наведывались. Зажить бы нам с ней спокойной жизнью под серым, хмурым и дождливым Питерским небом — ан нет, не судьба. В две тысячи девятом я каким-то чудом выжила в автокатастрофе, хотя травмы получила очень серьёзные, и живот мне тогда буквально разворотило, а в две тысячи десятом подобная катастрофа забрала-таки жизнь моей бабушки, я же отделалась парой ушибов и переехала в Москву, к отцу. Дела у него шли неплохо, и мы зажили дружной семьёй: я, он, его жёнушка, ради которой он и сплавил меня в трёхмесячном возрасте на попечение бабули, а также их сын Алексей, который появился на свет всего через девять месяцев после моего отбытия в Питер — любопытно, не правда ли? Его из всех катастроф моей жизни задели лишь взрыв их дома и обрушение крыши аквапарка, однако и этих двух событий ему хватило, чтобы стать готом. Он верил в мистику, судьбу и в то, что его спасло чудо. Я же искала рациональные оправдания. Правда, не особо успешно, но это так, к слову.
В две тысячи тринадцатом дела у отца пришли в упадок, причём в такой, что мы вынуждены были продать бабушкину квартиру в Питере, вложить деньги в его говоривший последнее «прости» бизнес и, купив трёхкомнатную квартиру в Подмосковье, перебраться туда. Бизнес папеньки не выжил, как и он сам — весной того же года мы всей «семьёй», если нас можно было так назвать, должны были ехать в Москву, однако я отказалась, сославшись на необходимость подготовки к экзаменам, а мой братец смылся на очередную гот-тусовку. Как оказалось, удачно смылся: наши родственнички сгинули во мраке смерти путём попадания в автокатастрофу. Ни у меня, ни у Алексея это бурных рыданий не вызвало — он вообще философски относится к смерти, а я… Мы с мачехой друг друга ненавидели, а отцу на меня всю жизнь было наплевать, как, собственно, и мне на него. Мораль: единственным ударом стало то, что мы вынуждены были вплотную заняться бизнесом моего папаши, который попросту объявили банкротом, чтоб не страдать ерундой, ибо его было уже не спасти, и задуматься на тему «как жить дальше?» Особенно сей факт потревожил жизнь моего братца — он работать не привык. Я же с самого переезда к батюшке подрабатывала, так что проблем с этим не возникло.
Вот и скажите, пожалуйста, чем, кроме мистики, можно объяснить такое количество катастроф? И это я ещё не учла постоянно падающие рядом со мной сосульки, проносящиеся мимо моего носа автомобили, чьи водители, видимо, являются дальтониками и красный от зелёного отличить не способны в принципе, а также прочие мелочи жизни. Не знаете? Вот и я не знаю. Стечение обстоятельств, не более! Потому как мистика не поддаётся логике, а я — абсолютнейший рационал, уж простите.
Однако отбросим разговоры о всякой мистической чуши — я забыла представиться. Склероз меня погубит, а ещё считаю себя рационалом. Трагедия жизни — вечно забываю представиться, наверное, потому, что не люблю своё имя. Осипова Инна Генриховна, очень приятно. Если вам неприятно, простите, не удаляюсь — я натура наглая и не привыкшая отступать. Что ж, покончим с церемониалом и расскажем о себе чуть подробнее. Почему во множественном числе говорю? Ну как же, «аз есьм царь», и не колышет. Ладно, шутки в сторону. От роду мне двадцать один год, как раз сегодня с утра исполнилось. Правда, ясное дело, праздновать я не стала, как не праздновали мы с братцем и недавно отгремевший его собственный юбилей — он разве что с дружками своими, без мистики жить не способными, небольшой сабантуй устроил.
Эх, сабантуй… Что-то даже пожевать захотелось — весь день я, бедная, себя голодом морила, потому как по делам бегала и даже перекусить некогда было. А ведь я поесть люблю, и это при том, что по жизни худа, как спичка, и даже была заподозрена бабушкой в анорексии, но опровергла сей тезис словами: «Просто не в коня корм», — и тем, что ела как бройлер незадолго до убоя. А братец-то наверняка сыт и доволен жизнью! Вот она — вселенская несправедливость! Я — трудяга, голову кладущая на алтарь семейного финансового благосостояния, голодна, а братец-ехидна, постоянно измывающийся надо мной из-за чуть длинноватого острого носа, наверняка сидит в тепле и плюшками балуется! Кстати, непонятно, чего он издевается — можно подумать, сам модель! Ага, журнала «Серая масса России», не проходите мимо! Так, ладно, это всё мелочи, зато из данного лирического отступления видны наши с ним отношения, посему разъяснять их далее не буду. Скажу лишь, что у брата есть лучшая подруга, тоже гот, по имени Дина, с которой мы, несмотря на все её мистические завихрения, всё же ладим, и которая стопроцентно как раз и является сейчас виновником сытости моего братца. Ну а ладим мы с ней, наверное, в силу её неконфликтного характера, способного перенести даже мой снобизм. Как я самокритична сегодня, просто поражаюсь!
И, кстати, о сегодняшнем дне: на дворе у нас пятое июля, суббота, а значит, брат с Динкой опять устраивают сеанс магии — у них это просто-таки традицией стало. Кто-то тридцать первого декабря с друзьями ходит в баню, а кто-то пятого числа каждого месяца устраивает сеансы спиритизма, взывая к духам и прочим аномалиям. И сколько я ни говорю: «Только не в моём доме», — им всё как о стенку горох… Приходится быть мобильной и покидать дом вечером пятого числа каждого месяца — их ритуальный балаган меня дико раздражает, вот и дышу я свежим воздухом, гораздо более приятным, чем прокуренный ароматическими палочками воздух в логове двух мечтателей о невозможном. Ну а что, хочешь жить — умей вертеться, а я умирать не собираюсь, и потому кручусь, как белка в колесе, обтекая опасности, излишние конфликты и прочие пакости бытия.
Вот и пришлось мне сидеть, в свете догоравшего заката, на древней трухлявой лавочке пустынного парка, расположившейся в конце узкой аллеи, по которой давно не ступала нога человека, если судить по отсутствию мусора и присутствию листвы и веток на грязном, пыльном асфальте. Короче говоря, и дворники, и прохожие сию аллею обходили стороной, а я вот своей царской ножкой на неё ступила. Спросите: «Цари — не люди?» Нет, они зазнавшиеся бесполезные существа с манией величия, правящие людьми. Но это снова лирика.
Посмотрев на часы, я поняла, что время призыва духов завершилось, и, посидев на лавочке, наслаждаясь свежестью ночи, ещё минут десять, поплелась домой, цокая металлическими набойками на шпильках по грязному асфальту. Волосы немного растрепались, и я на ходу распустила «хвост», спрятав заколку в карман, — уж лучше так, чем с торчащими в разные стороны прядями, выбившимися из причёски. Вечная моя беда: волосы хоть и короткие, всего до лопаток, вечно стремятся разрушить мой образ строгой леди. Видимо, потому что тонкие, как пух. Вот и приходится их чёрным водопадом по спине разбрасывать — хоть не так комично выгляжу, право слово.
Ветер усиливался, и в классическом костюме, состоявшем из юбки-карандаша и легкого кардигана поверх белой офисной блузы, мне было откровенно холодно, потому как погодка этим вечером решила поиграть в арктический холод и стукнула температурным показателем по темечку, а также голым ногам нерадивых гражданок в юбке. Путь домой у меня занял минут тридцать, потому как я обожаю пешие прогулки, вследствие чего шла крайне неторопливо, и около половины двенадцатого я уже поднималась на второй этаж нашего дурдома, простите, спиритического салона, ах, и снова простите — просто жилого дома с грязно-сереньким облезлым фасадом и утыканными цветочными горшками, обваливающимися балконами. Эх, что за описания такие? Порой сама себе готом кажусь, только в мистику не верящим… Ну да ладно. Поднявшись на второй этаж, я открыла массивную коричневую железную дверь и заползла в подозрительно тихую квартиру. С чего бы это? А где загробная музыка пессимистичных групп «Otto Dix» и «Lacrimosa»? На нашу квартирку мор непредвиденный напал, пока я лавочку пятой точкой подпирала? С моим «везением» возможно всё.
Я прошла по длинному коридору, заглянув направо — в комнату брата, налево — в гостиную, в кухню, расположившуюся следом за гостиной, и нахмурилась. Судя по тому, что свет в санузле был погашен, я пришла к неутешительному выводу о том, что интервенты в лице брата и его лучшей подруги проникли в мою комнату. Дверь туда я всегда держала закрытой на замок и никого в свою обитель не пускала, считая, что утверждение «мой дом — моя крепость» верно до умопомрачения, а потому в мою комнату хода не было никому. Я там даже убиралась сама, хотя в остальной квартире у нас убиралась наша «домработница», а точнее, Лёшкина подруга, возведенная им в этот ранг с помощью щенячьих глазок и занудного канюченья. Она же нам и готовила, кстати, а вот стирку мы с братом поделили между собой — он своё стирает, я своё…
Так, меня вновь увело не туда! Вернёмся к нашим баранам, что вторглись на охраняемую территорию без веских на то причин. Веской причиной я сочла бы лишь собственную просьбу о проникновении в мои укрепления или попытку вломиться туда с целью спасти мне жизнь, остальное равносильно подписи на смертном приговоре.
Итак, где там эти смертники?
Я подошла к двери и без труда открыла её. Не заперто — значит, они здесь точно побывали… Моя собственная комната встретила меня своей обычной обстановкой: двуспальной кроватью с деревянным резным изголовьем, которую я прихватила с собой при переезде из Питера, занавешенным белым тюлем и плотными алыми занавесками окном, всё ещё четырьмя стенами, не снесенными никакими непредвиденными взрывами и оклеенными тёмно-серыми обоями с серебристыми лилиями, пушистым багровым ковром на полу, шкафами из тёмного дерева у левой стены, компьютерным столом — у правой, а также висевшей по центру потолка кованой люстрой, не сброшенной на пол никаким не предсказанным МЧС землетрясением. И всё бы ничего, да вот только за моим столом в массивном кресле на колёсиках восседал мой собственный братец, а на спинку облокачивалась его лучшая подруга Дина. И пока я подбирала слова для выражения собственного негодования, они продолжали увлеченно изучать окно ввода пароля на мониторе моего компьютера.
Отвлекусь на секунду и опишу их внешность, чтобы потом больше об этом малопримечательном пунктике не вспоминать. Брату двадцать лет, ростом он под два метра, причём телосложение у него довольно спортивное — не зря всю жизнь занимался каратэ, ой, не зря. Волосы от природы чёрные, но он недавно решил впасть в экстрим и покрасил их в кроваво-алый, с черными пёрышками, а стрижка у него довольно короткая, правда, косая чёлка — длиннющая и скрывает от мира его левый глаз. Глаза у него, кстати, в отличие от моих карих, цвета васильков и луны, воспетой Шурой. Контраст с волосами создают, не иначе! А вот черты лица как раз напоминают мои — очень острые, но нос у него довольно аккуратный и небольшой — не прицепиться, а губы, в отличие от моих, довольно ярких, абсолютно бескровны. В левом ухе три серьги — два колечка, между ними «гвоздик» с алой стекляшкой, в правом — серьга в виде кельтского креста. Одевается он всегда в чёрное с редкими вкраплениями алого, вот и комп мой он взламывал в чёрной шёлковой рубашке с широкими рукавами и брюках-клёш той же тональности, а бордовый галстук дополнял композицию.
Дина же от природы светло-русая, но под влиянием субкультуры и моего братца выкрасилась в чёрный, причём волосы у неё длиннющие — достигают поясницы. Чёлки не наблюдается, и миру хорошо видны зелёные глаза, полные тоски и хитрости, а ещё добродушия. Губы пухлые, бескровные, нос чуть вздернут, черты лица мягкие и довольно приятные. Ростом она — метр с кепкой, а точнее, метр шестьдесят, я её аж на десять сантиметров обогнала, грудь еле-еле первого размера, в отличие от моего третьего, которым я горжусь, размер стопы — тридцать шестой, в отличие от моего сорок первого, который вгоняет меня в глубокую депрессию. Она довольно худа, но не анорексик, а спортом занимается довольно странным. Она профессиональный игрок в покер, а потому чёрные очки — её постоянный аксессуар. Вот и сейчас на ней были чёрные готичные шмотки, кои она просто обожает, а точнее, юбка солнце-клёш в пол, блуза с кружевными рукавами и воротником-стойкой, высокие, до колена, башмаки на шнуровке и серебристый крест на тонкой цепочке, прилегавшей к воротнику, а на лоб были сдвинуты её любимые чёрные очки с массивными линзами в тонкой серебристой оправе.
Описывала сцену своего знакомства с вероломством и наглостью родственничка я довольно долго, хотя на деле от силы прошло лишь несколько секунд, после чего комнату огласил мой высокий, полный сарказма и раздражения голос:
— Осквернив комнату братца вызовом демона, вы решили и меня не забыть на муки обречь, а потому заявились в эту комнату и начали бороздить просторы интернета в поисках текста призыва помощнее?
— Иннусик пришёл, — усмехнулся наглый мальчик-редис, не отрываясь от своего, конечно же, безумно важного занятия, а затем пафосно изрёк: — На ловца и зверь бежит, ты-то нам и нужна!