— Проектор голограмм, — повторил я.
— Да, — сказала Лида. — Ты его помнишь.
Мы вместе спустились на лифте, и Лида, взмахнув на прощание рукой — так, словно мы расставались на несколько дней — вышла в промёрзлый осенний сквер.
В поточной никого не было.
Поднимающиеся друг на другом, как в амфитеатре, ряды уныло-серых пластиковых парт выглядели так, как будто всех студентов срочно эвакуировали посреди лекции, выгнали из здания из-за сработавшей пожарной тревоги, и только теперь истерическая сирена замолкла, обнажив давящую тишину вокруг. На партах стояли банки из-под газировки, валялись смятые целлофановые пакеты, кто-то даже забыл на втором ряду свою сумку. Я прошёлся мимо учительского стола, окружённого четырьмя колоннами проекторов, и суазор в моём кармане встревоженно завибрировал, предупреждая о чём-то.
"Третий или четвёртый ряд сверху", — написала Лида. — "Ближе к окну".
Я улыбнулся. Четвёртый ряд, второе место от окна. Лида тогда сидела одна, в окружении пустых стульев. Я смотрел на неё всю лекцию и хотел подождать в перерыве, но она вышла раньше меня и тут же исчезла, сгинула в нетерпеливой толпе студентов, которая так упорно ломилась к выходу из здания, как если бы от этого зависела их жизнь.
Я поднялся на четвёртый ряд. До начала следующей лекции оставалось ещё минут пятнадцать, обычно в это время в аудиториях уже собирались студенты, раскладывали вещи, читали сообщения в сети, но тогда я был совершенно один — не слышалось даже голосов из коридора. Я вдруг почувствовал, что лежащий в кармане суазор — единственное, что ещё как-то связывает меня с окружающим миром.
Я развернул суазор и быстро набрал сообщение:
"Хорошо. Уже смотрю".
Четвёртый ряд, второе место от окна. На столе Лиды не было ни пустых банок, ни обвёрток от низкокалорийных батончиков из буфета. Я сел на её место и осмотрелся. Электронные жалюзи на окнах не работали, и на шероховатой, как застывшая пена, поверхности стола вытягивались ровные и угловатые солнечные тени. На той лекции я сидел на самом последнем ряду, у противоположной стены аудитории, и Лида, наверное, могла меня видеть, хотя мы ни разу не встретились глазами. Она всё время смотрела в окно или вниз, на профессора, который деловито расхаживал вокруг проекторов, разминая затёкшие ноги.
Где же он может быть?
Я осмотрел соседние места, но не нашёл ничего, кроме смятой коробки из-под бисквитов. Мусор в аудитории не убирали, а значит куб не должны были забрать.
Я заглянул под парту.
Там тоже ничего не оказалось — даже привычного уже мусора, оставленного студентами. Но я не собирался так быстро сдаваться. Я залез под парту и принялся осматривать соседние места. Руки мои быстро покрылись колкой, похожей на стеклянную крошку пылью, я ударился обо что-то правым плечом — наверное, о выставленную ножку стула, — но всё равно продолжал искать.
Наконец, я догадался заглянуть вниз и заметил, что за спинкой расшатанного стула, которая сорвалась с болтов и устало завалилась к полу, что-то застряло. Это был куб! Наверное, он упал с парты и закатился под спинку кресла — быть может, во время пятиминутного фильма, который показывали на лекции, когда Лида вполне могла этого не заметить.
Но у меня никак не получалось дотянуться до куба рукой; он прочно застрял, провалившись за сломанное сидение. Я даже попробовал расшатать вывернутую спинку, но та, как ни странно, намертво сидела на ослабленных болтах.
До начала лекции оставалось ещё минут пять, и, хотя аудитория по-прежнему пустовала, мне нужно было что-то решать. И тогда я вспомнил про свой суазор.
Я вытащил его из кармана и попытался свернуть в трубу. Суазор явно не был рассчитан на такие трансформации и поддавался с трудом, я даже думал, что могу сломать экран, однако меня это не волновало. Наконец, суазор, издав тонкое электрическое потрескивание, принял требуемую форму, по экрану поплыли странные радужные круги, и у меня получился длинный и тонкий рулон, который я засунул под спинку кресла.
В ту же секунду суазор раздражённо завибрировал, я вздрогнул и ударился головой о столешницу. Я сидел на грязном полу, потирая рукой затылок, а по свёрнутому в трубку суазора проходила частая истеричная дрожь.
Я развернул экран.
Тут же открылась страница соцветия, по которой медленно плыли красные и жёлтые пятна. С мелодичным звоном всплыло облачко мгновенного сообщения, и я прочитал:
"Всё. Нашла".
73
Я решился всерьёз поговорить с Лидой только за день до начала зачётов. Я не стал полагаться на ненадежность случая и сам написал ей утром, ещё до первой лекции, что нам надо встретиться и обсудить происходящее.
Ответила она только после обеда.
Я возвращался с Виктором в главное здание. Тогда резко похолодало, с утра выпал первый снег, голые ветви облетевших деревьев в сквере покрылись инеем, как блестящим искусственным крахмалом, а я по привычке надел только короткую осеннюю куртку и дрожал всякий раз, когда навстречу нам дул ледяной ветер.
— Я тебе уже говорил, что в этом году по нейроинтерфейсу будет другое задание? — спросил Виктор. — Не то, что было у тех, кто курсом старше. Решили усложнить, гады.
— Говорил, — ответил я, засовывая руки поглубже в карманы куртки.
— Что думаешь делать?
Я пожал плечами.
Виктор перед каждым экзаменом и зачётом проводил настоящее исследование, пытаясь выведать билеты у старшекурсников, хотя это ему не слишком помогало, и его средний балл всегда был лишь немногим выше проходного. Один неудачный зачёт, несчастливый билет или ещё какая-нибудь досадная случайность — и он вполне мог бы попасть в список на исключение.
— Вроде у меня всё хорошо с нейроинтерфейсом, — сказал я. — Что такого сложного они могут там ввернуть? Мы за первое полугодие и не прошли ничего толком.
— Кто знает, — ответил Виктор. — Опять ходят слухи, что они собираются…
Нас прервал сердитый гудок суазора. Я вытащил его окоченевшими руками и прочитал:
"После занятий. На первом этаже, у входа".
Виктор остановился и с любопытством взглянул на меня.
— А что у тебя с ней? — спросил он. — Ты последнее время вообще ничего не рассказываешь. Вы расстались, что ли?
— Я не знаю… — сказал я.
Вновь подул ветер, руки мои задрожали, и я поспешно спрятал суазор в куртку.
— Я не знаю даже, встречались ли мы вообще, — сказал я.
Виктор кивнул головой с таким видом, словно именно это и ожидал услышать.
— Да брось ты её, — сказал он. — Она всех динамит. С тобой-то хоть…
— Всех? Кого всех?
— Рассказывают, — уклончиво ответил Виктор.
— Что рассказывают? — не унимался я. — Кто?
Виктор молчал, странно отвернувшись от меня.
— Ты что, к ней подкатывал? — Я толкнул его в плечо.
— Ой, да прекрати ты!
Виктор раздражённо взглянул на меня и зашагал дальше по аллее. Я пошёл вслед за ним.
— Слышал просто, — сказал он через плечо. — Многие пытались её пригласить. Она всем отказывает. Говорят, парень у неё есть, и она с ним давно, ещё со школы. Не знаю, правда или нет.
Я остановился. Окрепший ветер нёс по дороге снежную пыль, но я уже не чувствовал холода.
— Извини, — сказал я.
— Да ладно, что там, — сказал Виктор. — Я тебя понимаю. Ты ведь на неё давно ещё запал. Потом… может, и неправда это. Может, у вас…
Мимо нас торопливо шли студенты, кутаясь в одежду и прикрывая лица. Ветер был таким ровным и сильным, что казалось, будто его создают не перепады атмосферного давления и высот, а огромная, работающая на полную мощность турбина.
Виктор терпеливо стоял рядом, но потом, наконец, не выдержал и сказал:
— Пойдём. Скоро пара. Да и я сейчас окоченею.
Я кивнул, но не сдвинулся с места. Вместо этого я достал суазор и долго смотрел, как по его испорченному экрану плывут цветные призрачные кляксы.
Я написал ответ:
"Я буду ждать".
Лида пришла вовремя, хотя я был почему-то уверен, что она опоздает. В отличие от меня она была одета совсем по-зимнему — тёплые брюки, длинная куртка с воротником из искусственного меха. Волосы она заплела — я второй раз в жизни видел её с косой.
Я ждал её на улице. Она вышла через открывшиеся с тонким шипением двери и недовольно посмотрела на меня.
— Я имела в виду внутри, — сказала Лида. — Чего ты сюда-то вышел? Не замерз ещё?
— Мне не холодно, — сказал я.
— Зайдём внутрь, — сказала она.
Мы встали неподалёку от входа, хотя могли бы пройти в буфет или в одну из пустых аудиторий. Лида всем своим видом показывала, что торопится, поэтому я не решился ничего предложить.
— Так о чём ты хотел поговорить? — спросила Лида.
— Я хотел бы извиниться, — начал произносить я заранее отрепетированную речь. — Мне очень нравилось встречаться с тобой и… если я сделал что-то не так…
— Ты здесь не причём, — перебила меня Лида.
Она вдруг замолчала. Я смотрел ей в глаза.
— Давай сходим вместе куда-нибудь, — сказал я. — Можно после зачётов, если у тебя сейчас нет времени. Помнишь то звёздное кафе? Или…
— Я не против, — сказала Лида, — но… Ты понимаешь, всё сложно. Я сама запуталась. Мне просто нужно время.
— Я ждал больше месяца, — сказал я, сам удивляясь своей храбрости. — Сколько ещё тебе нужно времени?
— Я понимаю, прости, — Лида опустила голову. — Это сложно объяснить, но…
— У тебя кто-то есть? — спросил я.
Лида нахмурилась, и я тут же пожалел, что задал этот вопрос.
— Здесь не место, — сказала она. — Давай потом? Всё… сложно, и я…
— Потом? — спросил я.
Лида вздохнула и оглянулась. Можно было подумать — она боится, что кто-то подслушает наш разговор.
— Мы могли бы… — неуверенно начал я, — сходить куда-нибудь, поговорить. Если ты не хочешь здесь.
— Сходим, — сказала Лида. — Но потом. А пока…
— После зачётов? — спросил я.
72
После того, как Лида ушла, так ничего и не объяснив, мне захотелось снова поехать в город — на окраину, к космическому театру — и, несмотря на холод, бродить по улицам всю ночь напролёт. Я уже сидел в электричке, когда получил сообщение от матери:
"Только что прошла полное обследование. Есть проблемы. Приезжай".
Я навещал её последний раз больше месяца назад, хотя она постоянно приглашала меня к себе. Мать всегда жаловалась на проблемы со здоровьем, поэтому я не придал особого значения её сообщению, но всё же ответил, что ненадолго заскочу и пересел на другую линию монорельса.
Она ждала меня, сидя за столом, на котором стояла чашка с холодным чаем. Ни один из экранов не работал. В квартире повисла тягостная тишина.
Мать обняла меня, поцеловала в лоб и долго смотрела так, словно мы не виделись несколько лет. Я уже ожидал, что она скажет, как сильно я изменился.
— Ты как будто на другой планете! — вздохнула мать. — Так редко вижу тебя теперь… Загружают вас там сильно, да?
Я кивнул головой.
— Ты не перерабатывай, — сказала мать. — У тебя всё всегда получалось, ты же такой талантливый… Посмотри, какой ты уставший, бледный. Со сном плохо?
— Завтра начинается сессия, мама, — сказал я. — Я вообще ненадолго. Мне ещё повторить надо.
— На ночь зубрить — дело плохое, — сказала мать. — Только вымотаешься. В ночь перед экзаменом лучше как следует отдохнуть. Хочешь, оставайся?
Она взяла со стола чашку, выплеснула остывший чай в раковину и принялась медленно оттирать края чашки под тонкой, похожей на застывшее стекло, струйкой воды.
Я молчал.
— Ох, я так разволновалась, что ты приедешь, что даже чай забыла вскипятить, — сказала она. — Вот, — она оставила чашку в раковине и стала вытаскивать из холодильника какие-то пакеты. — Я тут купила…
— Я правда ненадолго, — сказал я. — Мне надо ещё повторить кое-какой материал. Вместе с другом. Там поменялись билеты.
Мать покачала головой.
— Ну, хоть посиди со мной немного, — сказала она. — Я сейчас чай поставлю.
Я сел за стол. Мне показалось, что в нашей гостиной, которая раньше были пропитана тягучим ароматом жаркого и наваристого домашнего супа, пахнет каким-то едким тошнотворным лекарством.
Я посмотрел на мать.
— А что с обследованием? — спросил я. — Ты говорила, что есть проблемы.
— Ничего серьёзного, — неожиданно сказала мать и включила чайник. — Просто возрастное. Я завтра ещё схожу к кардиологу, проверюсь… Ничего такого на самом деле.
— К кардиологу? — спросил я.
— Говорят, аритмия какая-то, — сказала мать. — Ерунда, правда. Лучше расскажи о себе.
Это было совсем на неё не похоже.
Я смотрел, как мать взволнованно суетится у плиты, и вдруг подумал, что она сильно постарела за последние годы. Волосы она подкрашивала ещё давно, но теперь частенько не попадала в цвет, забывая, какой до этого пользовалась краской. Сегодня она заколола волосы на затылке, чего никогда прежде не делала, и из-за этого стала похожа на молодящуюся старуху.
— Да мне особо нечего рассказывать, — сказал я. — Всё учусь да учусь. Задают много, программа плотная.
— Но это ведь то, что ты хотел? — спросила мать.
— Да, — ответил я. — Сложно, но… мне нравится на авиакосмическом.
— Я рада за тебя, — сказала мать.
Она отключила запевший электронной трелью чайник и разлила кипяток по чашкам.
— А подружка у тебя есть? — спросила она.
Я почувствовал, как что-то кольнуло меня в грудь.
— Нет, — сказал я.
Мать покачала головой.
— Со всей этой учёбой даже на девушек нет времени? — сказала она. — Нельзя так. Такое время сейчас у тебя…
Она поставила передо мной чашку с дымящимся чаем и корзинку с залитыми глазурью пирожными, от одного вида которых меня начинало мутить. Есть мне ничего не хотелось. Мне не хотелось даже пить чай. Я взволнованно повертел на блюдечке чашку. Я как будто пришёл в гости к совершенно незнакомой женщине, которая из вежливости угощает меня пирожными.
Я подул на горячий чай и заметил маленький скол на кайме чашки.
— Разбила, — сказала мать. — Всё из рук теперь валится.
— Почти незаметно, — сказал я.
Мать улыбнулась.
— Значит, тебе всё нравится в институте? — спросила она, усаживаясь рядом со мной.
Я пригубил немного раскалённого, не успевшего завариться чая и кивнул головой.
— То, что ты и хотел, — тихо повторила мать.
Она приподняла свою чашку с чаем, держа её за тоненькое хрупкое ушко, и тут же поставила обратно на блюдце. Можно было подумать, что тихое позвякивание фарфора как-то необъяснимо успокаивает её.
— А ты не хотел бы, — мать резко отодвинула от себя чашку; чай перелился через край, выплеснувшись на блюдце, — перевестись? Ведь тебя же возьмут на любой…
— Что значит перевестись? — Я даже привстал от удивления. — Зачем? Куда я буду переводиться?
— Неужели ты сам не понимаешь? То, что сейчас происходит… Все эти… проблемы. Ты же окажешься в самом пекле!
— О чём ты? — спросил я и тут же догадался сам: — Венера? Да ладно тебе! Всё уже давно решилось. Да и какое это вообще имеет отношение…
— Да как же решилось! — Мать взмахнула руками, едва не опрокинув свой чай. — Об этом только и пишут везде, везде говорят. Ты что… не читаешь?
Я вытащил из кармана суазор, экран тут же затянула плотная поволока из расплывчатых пятен, и лишь спустя несколько секунд в этом электронном мареве стали проявляться угловатые иконки приложений.
Я открыл новости и перешёл в политический раздел.
— И что? — спросил я. — Ничего такого. Одни разговоры. Журналистам же тоже надо на хлеб зарабатывать.
Мать молчала.
— К тому же как это связано с переводом? — спросил я. — Если даже и начнётся что-то… Я в армии карьеру делать не собираюсь, дай бог дослужусь до пилота на каких-нибудь коммерческих рейсах.
— Ну да, коммерческие рейсы в оккупированную территорию.