Я склонил голову Лиде на плечо. Она обняла меня, провела пальцами по небритой щеке.
— Весь мир сходит с ума, — прошептала она. — Кто знает, быть может, через несколько дней… Не надо винить себя, надо просто жить.
Я почувствовал приятное спокойствие, горькая тяжесть в груди исчезла, мать простила меня. Мне стало легко и хорошо — рядом с Лидой, прижимаясь к её плечу.
Я закрыл глаза.
— Я не хочу жить без тебя, — вдруг сказал я.
Лида замерла, затаила дыхание.
— Извини, — сказал я. — Сейчас, наверное, самый неподходящий момент. Ты пришла меня поддержать, а я… Но это правда. Я ничего не могу с этим поделать. Я люблю тебя. Я полюбил тебя с первого дня, когда увидел. Тогда, на подготовительных курсах.
Лида отстранила меня рукой, встала с кровати.
— Я понимаю, что всё это звучит так банально и глупо… — сказал я.
— Нет! — Лида резко повернулась. — Это не глупо! Не надо так говорить.
Но её запал быстро прошёл, глаза потускнели, она опустила голову.
— Это ты меня извини, — сказала Лида.
Я кивнул головой и отвернулся, с трудом сдерживая слёзы.
— Ну, — сказала Лида. — Я пойду.
Я тут же встал, но она качнула рукой.
— Не надо меня провожать, — и добавила, чуть тише: — Не сейчас.
Подчёркнуто тихо закрылась дверь, слились с тишиной её шаги. Я упал на кровать и уткнулся в лицом в мятую, ещё пропахшую сном подушку.
У меня умерла мать, но я плакал, потому что Лида ушла.
Тень в моей комнате ещё раз качнулась и, быстро пролетев по стене, исчезла, точно от взмаха чьих-то ресниц. Вновь засветило солнце. Я вскочил с кровати и, даже не надев свою кургузую осеннюю куртку, выбежал в коридор.
Лида шла по аллее — без меховых наушников, в незастёгнутом пальто. Я окликнул её, и она остановилась, не оборачиваясь. Я в точности знал, что ей скажу — я извинюсь за это дурацкое признание, я поблагодарю её за то, что она пришла, попрошу её быть мне другом, быть мне хоть кем-то, только не уходить от меня.
Но я молчал. Лида стояла ко мне спиной.
— Лида, — с трудом выдавил я из себя.
Она коснулась рукой спутавшихся на затылке волос и обернулась. В её красивых зелёных глазах стояли слёзы.
Больше я ничего не говорил.
Я подошёл к ней так близко, что почувствовал её дыхание на своей щеке — судорожное, неровное, как и у меня, — обнял её за плечи и поцеловал. Первую секунду она стояла, не двигаясь, оцепенев от удивления, плотно сжав непокорные холодные губы, а потом неожиданно ответила на мой поцелуй. Губы её приоткрылись, я почувствовал её руки в своих волосах и крепко прижал её к себе.
Мы стояли так несколько минут. Я был в одной лишь рубашке, но не чувствовал холода. Лида плакала, слёзы стекали по её щекам.
— Я тебя провожу, — сказал, наконец, я, по-прежнему прижимая её к себе — мне не хотелось её отпускать.
— Ты так заболеешь, — сказала она.
Я покачал головой.
— Мне не холодно, — начал я. — Мне…
— Мне правда пора, — сказала Лида. — Давай… потом. Всё это так…
Я отпустил её. Она отвернулась, вытащила из кармана платок и принялась тереть раскрасневшиеся от мороза щёки.
— Потом, — повторил я. — Потом ты снова…
Лида обернулась, спешно застёгивая пальто. Солнце вновь затянули тучи, ветер усилился, и я почувствовал, как резкий пронзительный холод медленно накрывает меня, подбирается к горлу, как приступ удушья. Казалось, что моя жизнь убывает с каждым порывом ветра.
— Нет, — сказала Лида. — Я обещаю. Ты заслуживаешь… Мы оба заслуживаем… Но не сейчас. Сейчас я ещё…
Я молчал.
— Иди, — сказала Лида. — Ты правда так заболеешь. Тебе ещё этого… Холод такой, что даже меня пробирает.
Я продолжал стоять.
Тогда Лида улыбнулась, подошла ко мне ближе, её влажные красные губы приоткрылись, и она…
60
— Как я вижу, свет уже перестал беспокоить?
Я сидел на кровати, дожидаясь, пока Таис подготовит шприц для второго укола.
— После этих ваших… — Я покосился на огромный шприц, который Таис подняла над головой, взяв за серебряные заушины у поршня. — После этих инъекций какое-то время — да, но потом — снова… Вы, наверное, просто прибавляете яркость, — добавил я.
Таис сделала вид, что не расслышала моих последних слов.
— Скоро всё пройдёт, — сказала она. — Полностью.
Таис опустила шприц и задумалась о чём-то. Можно было подумать, что она делает какие-то сложные вычисления в уме.
— Второй укол?
Таис качнула головой.
— Надо немного подождать.
— А что это вообще? — спросил я. — Довольно… болезненно на самом деле.
Я потёр рукой шею, кожа на которой воспалилась после первой инъекции. Таис быстро взглянула на меня и поджала губы — было видно, что ей не очень хочется об этом говорить.
— Я же объясняла, — сказала она, наконец. — Твоя светобоязнь. Эти уколы снимают симптомы. Тебе ведь действительно становится лучше?
Таис снова подняла на свет свой огромный стеклянный шприц; его длинный, размеченный тонкой штриховкой корпус выглядел совершенно пустым.
— Впрочем, о чём это я? — сказала она с усмешкой. — Ты же не веришь ни в какую светобоязнь. Ты думаешь, мы тут специально тебя пытаем.
— Я уже и не знаю, во что мне верить, — сказал я.
Таис промолчала.
Стены едва светились, и по углам комнаты пролегали длинные приятные тени, из-за чего камера моя выглядела совсем маленькой и ещё более пустой. Я вдруг подумал, что, если Таис меня не обманывает, то я уже два года не выходил отсюда — два года не видел ничего, кроме этих светящихся стен.
— А где твой напарник? — спросил я. — Не боишься приходить сюда одна, да ещё с этим шприцом?
Таис подняла указательный палец — мне даже показалось, что сейчас она приложит его к губам — и направила его на красный глазок камеры над дверью.
— Я не одна.
— А сюда он зайти стесняется, что ли? — усмехнулся я.
Таис повернулась к камере спиной.
— А ты хотел бы? — спросила она. — Мы решили, что тебе проще будет… со мной. Правда, я… была не совсем с этим согласна.
— Понятно, — сказал я.
— Нет! — резко сказала Таис. — Ничего тебе не понятно! Просто в этот раз… в этот раз, — Таис вздохнула, — всё как-то иначе.
Она заходила по комнате.
— То, что ты как будто узнаёшь меня… — продолжала Таис, — и эта Лида… Мне кажется… даже не уверена, как это объяснить… Я будто бы как-то… влияю на твои воспоминания.
— О чём ты вообще говоришь? — спросил я. — Как можно влиять на чьи-то воспоминания? Или это очередная…
Таис устало вздохнула.
— Скажи, — она подошла ко мне совсем близко, длинный шприц поблёскивал в её руке, — а какое твоё самое первое воспоминание?
— Что? Ты про какие-нибудь эпизоды из младенчества?
— Нет, я имею в виду, какое твоё самое первое воспоминание здесь?
Она произнесла последнее слово так отчётливо и громко, что мне даже послышался тот резонирующий звон, который частенько доносился с потолка, когда Таис говорила со мной через модулятор.
— В этой камере? — спросил я.
— В нашем учреждении, — поправила меня Таис.
Я задумался.
Ответить почему-то было не так просто. Я закрыл глаза, зрение мешало мне вспоминать.
Темнота.
Темнота, пугавшая меня не меньше, чем выжигающий глаза свет. Тесная роба из грубой синтетики, в которую облачают мертвецов. Я лежал на жёсткой, затянутой полиэтиленом кровати, что-то болезненно стискивало мне грудь, мне было сложно дышать, я не мог пошевелиться. Я понятия не имел, где нахожусь.
Но нет, так я чувствовал себя множество раз, просыпаясь от удушья в глухой давящей темноте. Было что-то ещё, что-то очень важное, о чём я никак не мог забыть.
Куб!
Я открыл глаза и невольно засунул руку в карман брюк. Там ничего не было. Таис удивлённо посмотрела на меня.
— Куб, — сказал я.
— Что? — Таис приподняла брови. — О чём ты?
— Пластиковый куб, — сказал я. — Куб, похожий на проектор голограмм. Звёздное небо в кармане. Таис, — я посмотрел ей в глаза, и девушка, неожиданно побледнев, сделала шаг назад, — ты ведь знаешь, о чём я говорю?
— Нет, — прошептала она. — Причём здесь куб?
Я встал с кровати.
— Это такая мелочь, — сказал я, — но ведь и правда… Как он оказался в моём кармане?
Таис смотрела на меня с удивлением и даже страхом.
— Куб? — повторила она, сжимая в руке шприц. — Кажется, я поняла. Ярко-оранжевый куб, из теста? Но какое-то это имеет отношение…
— Дело здесь не в тесте! — перебил я её. — Я не верю в такие совпадения. Кто-то специально подложил мне его, как будто хотел напомнить… напомнить обо вс ём…
Я подошёл к ней вплотную. Она больше не отступала назад.
— Это ведь была ты, Таис? — спросил я. — Или мне лучше называть тебя…
Под потолком что-то зазвенело, я отпрянул от девушки и чуть не упал.
— Прекрати это! — крикнула Таис. — Ты обещал!
— Но как я могу… — начал я.
— Ты обещал, — сказала Таис, — что будешь вести себя… нормально. Или ты хочешь, чтобы мы усыпляли тебя всякий раз, когда нужно сделать инъекцию?
— Хорошо, извини.
Я покорно вернулся на кровать и сел, сцепив на груди руки. Таис недоверчиво поглядывала на меня, сжимая в руке длинный шприц.
— Но зачем ты вообще спросила меня о первом воспоминании? — спросил я.
Таис медленно, точно нехотя приблизилась ко мне.
— Этот твой куб, — сказала она, — наверное, и правда важен. Просто ты делаешь… — она замялась, — неправильные выводы.
— А какие выводы правильные? — спросил я.
Таис подняла над головой шприц и слегка надавила на поршень.
— Пора делать укол, — сказала она.
59
Все говорили о том, что на Венеру всё-таки введут войска. Однако даже спустя две недели после захвата лунной базы по-прежнему ничего не происходило — или же нам попросту ни о чём не рассказывали в новостях. Я тогда почему-то верил, что всё и останется так навечно — автономия Венеры, нерешительное бездействие Земли, — однако Виктор всё время твердил об обратном.
А Лида по-прежнему избегала меня.
Я никак не мог сосредоточиться на учёбе, да и обстановка в институте этому не способствовала. Я подписался на все новостные каналы, в которых писали о кризисе на Венере, начал, как и Виктор, выискивать в сети смехотворные разоблачения и неправдоподобные слухи — лишь бы хоть как-то заполнить саднящую пустоту внутри себя.
О матери я больше ни с кем не говорил.
В учебной части к моей ситуации отнеслись с пониманием и оформили мои недельные прогулы как больничный; Виктор лишь один раз выразил свои неловкие соболезнования и больше не поднимал эту тему. Мы делали вид, что ничего не изменилось, хотя в нашей жизни уже ничего не было прежним.
— По ходу началось, — сказал мне Виктор после того, как мы оба получили одинаковые извещения на суазор — Патрокл был срочно отозван с Марса и вернулся к Земле, спрятавшись в тени Луны.
— Это ни о чём не говорит, — сказал я, хотя сам себе не верил.
Виктор покачал головой с таким видом, словно я уже в десятый раз настаиваю на очевидной глупости, и показал мне экран своего суазора, быстро пролистывая броские заголовки новостей.
Мы сидели на семинаре, и профессор, выглядевший так, как будто его выпустили на поруки из богадельни, оставил, наконец, в покое висящую в воздухе проекцию двигателя Миньковского и покосился на Виктора, свирепо наморщив брови. Виктор продолжал торопливо искать что-то в своём наладоннике. Я толкнул его локтём.
— Молодые люди… — начал профессор.
— Извините, — сказал я.
Профессор потешно надул щёки. Я с трудом сдержал смешок — он походил на нелепого персонажа из комедии положений.
— Я, конечно, всё понимаю, — сказал профессор, — все мы… как на иголках. Но это не повод, — он показал рукой на голограмму, — не причина забывать обо всём на свете. Вы же всё-таки студенты. Не говоря уж о том, — профессор шагнул через призрачную схему двигателя, вздрогнувшую, как мираж, в зыбкой, созданной электронными шторами темноте, — не говоря уж о том, что это попросту невежливо.
— Извините, — повторил я.
Виктор несколько минут нехотя изображал старательного студента, разглядывая голограмму и профессора, прихрамывавшего вокруг неё, разбирая призрачный двигатель резкими взмахами дрожащих рук. Печатные платы распадались на отдельные схемы с неровными, как у частичек паззла, краями и плыли в воздухе, мерцая, медленно растворяясь в темноте. Изогнутые, как в агонии, трубы ускорителя на несколько секунд увеличились в размерах, закрутились вокруг оси, демонстрируя все свои внушительные изгибы, а потом замигали и исчезли, убранные из уравнения, изученные и ненужные.
— Все желающие, — сказал профессор, — все те, у кого нет своих проекторов, могут в любой момент повторно изучить эту схему в библиотеке. Хотя нечто подобное вы можете проделать и через свой суазор. На экзамене…
До экзаменов оставалось ещё несколько месяцев. Виктор открыл суазор.
— Он заметит, — шепнул я, но Виктор меня не слушал.
— Итак, последнее, что вам нужно знать… — продолжал профессор.
— Вот, смотри, — Виктор толкнул в мою сторону наладонник, и тот заскользил, как лист, по нашей парте.
— И что тут? — спросил я.
— Первый же заголовок! — прошипел Виктор. — Ты что, читать не умеешь?
— Да что тут… — повторил я.
Профессор вновь взглянул в нашу сторону, я виновато опустил голову и вернул Виктору суазор.
— Ну что, — сказал профессор, — кто-нибудь готов сейчас заново собрать двигатель — по свежей, так сказать, памяти?
Профессор взмахнул старческой рукой, и под потолком появились прозрачные миражи разобранных частей, платы, электрические цепи, изогнутый змеёй ускоритель.
— Ну, как что? — сказал Виктор. — Про Патрокл, и это… Там целый флот у Луны собирается…
— Молодые люди! — Профессор затрясся, как во время припадка. — Ну, сколько можно вам повторять?! Вы мне уже просто мешаете вести семинар!
— Но… извините… — сказал Виктор. — Просто здесь…
Профессор просверлил Виктора яростным взглядом.
— Выйдите! — крикнул он и ткнул в нас пальцем. — И друга своего заберите! Не хотите слушать, так не мешайте другим.
— Извините, — затараторил я, — простите нас, мы больше…
— Выйдите! — неумолимо повторил профессор.
Меня в первый раз выгнали с семинара.
Виктор, проходя мимо голограммы двигателя, потряс руками — прозрачное трёхмерное изображение затряслось в воздухе и причудливо исказилось, как от ряби волн. Кто-то засмеялся.
— Что за цирк! — прошипел профессор. — Живо! В коридор! Я ещё поговорю о вас с учебной частью!
Мы вышли. Виктор демонстративно хлопнул дверью. В коридоре стояла сонная сумрачная тишина.
— Вот ведь старый хрен! — сказал Виктор.
— А тебе не терпелось прямо! — сказал я. — Посмотрели бы потом… Если он и правда в учебную пойдёт? Мне ещё этих проблем не хватало.
— Да никуда он не пойдёт! — махнул рукой Виктор.
Мы встали напротив мутного, затянутого электронной пеленой окна. Виктор осмотрелся.
Я открыл соцветие. На экране тут же выстроилась развесистая паутина — сотни лиц, сплетённых тонкими нитями в единую сеть. Фотография Лиды, с которой я переписывался больше всех, тут же сама скользнула под мой большой палец, едва я занёс его над экраном. Она так и не изменила её с первого курса — это был всё тот же мутный снимок, на котором она стеснительно отводила глаза.
— Ого, — сказал Виктор, заглядывая мне через плечо, — а неплохо твоя сеть-то выросла! После пяти-то человек.
— Даже страшно представить, какая сейчас у тебя, — сказал я.
— Сейчас…
Виктор тоже полез за своим суазором, однако я не смотрел. Я проверил ленту Лиды — обновлений не было уже несколько дней.
Я нахмурился, подумал несколько секунд, торопливо вбил в поисковую строку "Патрокл" и стал просматривать высыпавшиеся на экран разномастные фотографии кораблей. Однако ничего подходящего не было — на всех снимках огромный линкор выглядел так, словно его вырезали с патриотического военного плаката. Тогда я напечатал в поле для поиска "Патрокл на геостационарной орбите Земли" и — остановился. Я вдруг понял, что этот исполинский корабль перестал быть символом нашей мечты о звёздах, о путешествиях в другие миры. Патрокл стал символом войны.