— А куда? — спросила она.
Лида прижалась ко мне щекой, и её дыхание щекотало мне шею.
— Космический театр? — сказал я.
— Звёзды и любовь? — Я почувствовал, как она улыбается. — Или как там это было? Можно, правда… там, по-моему, уже не идёт ничего интересного.
— Солнечное затмение больше не показывают? — спросил я.
— Не показывают, — сказала она.
— Ну, тогда мы могли бы…
— А помнишь, мы как-то ездили к реке? — сказала Лида. — Куда-то далеко, ночью. Ты ещё взял напрокат такую огромную машину… Я подумала, мы могли бы…
Лида подняла голову. Глаза у неё влажно блестели. Она хотела ещё что-то сказать, но слова застыли у неё на губах. Неожиданный порыв ветра разметал её волосы. Говорить больше было не нужно. Я склонился над ней и…
56
Идеальная тьма медленно затягивала яркое дневное солнце.
Я представлял, как тень от Луны мчится по далёким пригородам и скоростным автострадам, а солнце тем временем превращается в изогнутый полумесяц, вспыхивает и скрывается в темноте. И на небе, потускневшем, погасшем, как экран с покрытием из жидких кристаллов, остаётся только пугающий чёрный диск, охваченный тающим пламенем — короной из последнего солнечного огня.
Я снова проснулся в темноте.
Солнечный нимб погас, и сумерки сменила вечная мёртвая ночь. Как будто всё вокруг перестаёт существовать, когда нет отражённого света — когда ты не можешь доверять собственным глазам.
Я долго лежал на кровати, неподвижно глядя в чёрный потолок. Я помнил солнечное затмение так явственно, словно был в космическом театре только вчера; я чувствовал поцелуй Лиды на своих губах. Сколько я на самом деле нахожусь в этой тюрьме? Два года? Они могут говорить что угодно, они, наверное, даже сведут меня когда-нибудь с ума своими рассказами, пытками и бессмысленными допросами, но память кожи обмануть они не в силах.
Я провёл рукой по губам.
Привычно шипел воздуховод над кроватью, выдыхая холодные струи воздуха с запахом хлора, но утробного машинного гула не слышалось — как и призрачных голосов.
О чём они тогда говорили? Название камеры, Д2. Кто-то с Ахилла. Кто-то такой же, как я.
Лидия?
Я несколько раз моргнул и потёр рукой глаза.
Единственное, что я видел — это горящий красный глазок камеры наблюдения, однако тьма меня уже не пугала, я привык к ней, как привыкает ослепший доверять другим органам чувств.
Я медленно поднялся, шагнул в темноту, разведя в разные стороны руками — как акробат, балансирующий на канате. До двери было ровно восемь шагов. Немигающий глаз камеры наблюдения смотрел в пустоту. Я вдруг вспомнил, как кто-то (наверное, Виктор) рассказывал мне, что у некоторых панорамных камер есть слепое пятно — слишком маленькое, чтобы можно было незаметно прокрасться по коридору или зайти в какую-нибудь тайную дверь, но вполне достаточное, если нужно всего лишь укрыться от чьих-то глаз.
Поможет ли мне это?
Я мог бы спрятаться в этом слепом пятне, и когда девушка, называющая себя Таис, не увидит меня на своих мониторах и зайдёт сюда, сжимая в руках пульт управления светом, я набросился бы на неё сзади, отобрал бы её оружие и… И тот мужчина, с которым она как-то спорила в моей камере, нажал бы свою кнопку, и через секунду я бы уже лежал без чувств.
Я расстегнул куртку и провёл рукой по правому плечу.
Воспаление на коже сошло, имплантат давно уже не активировали, и я едва смог нащупать небольшую припухлость над трицепсом. Имплантат зашили неглубоко, и, когда я с силой давил на плотную опухоль под кожей, то чувствовал, как вшитое в руку устройство неприятно перекатывался под пальцами. Мне нужно было обязательно вытащить его, но разодрать кожу пальцами я не мог.
Я глубоко вздохнул, изогнул шею и, как можно выше задрав правую руку, вцепился зубами в плечо.
В тот же момент в комнате зажёгся свет.
— Отойдите от двери! — послышался резонирующий металлический голос.
Слепого пятна нет.
— Лида? — крикнул я и тут же поправился: — Таис? Это ты? Зачем тебе этот модулятор? Ты не можешь говорить без него?
— Какой ещё модулятор? — возмутился голос.
— Что значит, какой? Таис, ты опять…
— Отойдите от двери! — рявкнул, позвякивая, неживой голос.
Я подчинился.
— Настало время кормления, — сказал я, усмехнувшись, и сел на постель.
Голос молчал. Я пытался сообразить, поможет ли мне как-нибудь пустая упаковка от пакета с суспензией. Впрочем, если за мной наблюдают круглые сутки, и у камеры нет слепого пятна, то я никак не смогу незаметно вытащить имплантат.
— Еды сегодня не будет? — спросил я.
Голос проскрежетал что-то нечленораздельное — кто-то пытался прочистить горло, встав у микрофона, — и через несколько секунд из люка в двери вылетел белый пакет. Грузный паёк шлёпнулся неподалёку от меня, клеёные стенки пакета не выдержали, и суспензия потекла из надорванных швов, расплываясь жирным пятном на полу.
— Да что же вы делаете?! — крикнул я и бросился к пакету.
Вытекло не так много, однако пакет потерял герметичность, и белесая жидкость сочилась из него, стекая по моим рукам. Я надорвал края пакета снизу и стал жадно пить, запрокинув голову.
Под потолком вновь раздался звон.
— Лидия, — произнёс искажённый модулятором голос.
— Что? — не понял я, вытирая губы руками.
Пакет уже опустел, и я бросил его на пол.
— Кто такая Лидия? — спросил голос. — Расскажите о Лидии.
Я засмеялся.
— Теперь я вижу, — сказал я. — Ты не Таис. Ты… — я напрягся, пытаясь вспомнить, — ты Алик, да? Или кто-то ещё? Сколько вас там? Вы все на кого-то похожи, все украли чужие лица?
— Кто такая Лидия? — повторил голос.
— Вы ведь и так это знаете, — сказал я. — Должны знать. Лидия — оператор четвёртого разряда, была приписана к кораблю Ахилл. Так же, как и я. В момент нападения сепаратистов была…
Я вдруг осёкся. Где была Лидия? Последние события на Ахилле — когда врубилась тревога, и все коридоры корабля залило красным светом — я помнил смутно.
Я закрыл глаза.
Я был в тоннеле, соединявшем отсеки — лишь в паре метров от рубки. Я не помнил, как оказался там. Сигнализатор в ухе истерично вопил, я пытался выключить его, засунув в ушную раковину палец, но от этого буравящий черепную коробу визг стал только громче.
Лидия.
Я поморщился. Её не было рядом со мной. В коридоре вспыхивали аварийные люминофоры, на мгновение я поддался панике, слишком сильно оттолкнулся от настенного поручня и больно врезался в стену правым плечом. Плечо болело так, словно я содрал с него всю кожу, но я не обращал внимания не боль; перед глазами плыла красная муть.
И тут я увидел её.
Время замедлило свой ход, аварийные люминофоры в стенах медленно разгорались, наливаясь судорожным слепящим светом, и также плавно затухали, коридор на мгновения погружался в темноту, а Лидия падала сквозь эти всполохи света, расставив руки, неподвижно глядя перед собой остекленевшими глазами, подчиняясь неизвестно откуда взявшейся силе притяжения.
Нет, всё было не так. Не так.
— Что произошло с Лидией? — прогремел голос под потолком.
55
На следующий день после нашего разговора в сквере рядом со звёздным кафе Лида не пришла в институт.
Я написал ей несколько сообщений, но она ответила только поздним вечером, и я даже решил, что у меня начались галлюцинации, когда получил извещение на суазор. Она написала, что заболела, что (должно быть) недостаточно тепло оделась во время нашей последней прогулки, что в сквере было слишком ветрено и что вообще у неё, скорее всего, ослаблен иммунитет. Я не поверил ни единому её слову, пожелал ей скорейшего выздоровления, разделся и лёг в постель, хотя и понимал, что всю ночь не смогу уснуть.
Я старался представить, как спустя несколько лет пойду служить на какой-нибудь огромный корабль, который не может даже заходить в атмосферу планет — однако передо мной упорно вставал образ Патрокла на низкой орбите Венеры. Мысли о Лиде сменялись мыслями о войне; я видел космические корабли, которые горели, распадаясь на части, как древние деревянные фрегаты; потом я вспомнил крематорий, погребальный костёр и незаметную табличку с именем моей матери на могильной стене.
Было уже за полночь, когда суазор, брошенный на столе, возбуждённо задрожал. Я нехотя поднялся с постели.
"Не спишь?" — написала Лида.
От удивления я чуть не выронил наладонник из рук.
"Почти сплю", — ответил я. — "А ты почему не спишь?"
Ответ пришёл через несколько минут — я уже успел снова вернуться в постель:
"Не хочешь меня навестить?"
На следующий же день, после учёбы, я поехал к Лиде домой.
Второй раз в жизни я купил цветы — семь алых роз — и коробку шоколадных конфет в вычурной красной коробке в форме сердечка.
Я волновался больше, чем во время вступительных экзаменов. Я боялся, что нежные розы завянут, пока я буду добираться до её дома, что растает в коробке шоколад, что я запутаюсь на тесных улицах в центре, и мне не поможет даже мой суазор.
Лида не сказала, кто ещё будет дома, кроме неё, а я не решился спросить. Я представлял, что всё её семейство примется пристально оценивать меня, едва я переступлю через порог. В монорельсе я несколько раз даже подумывал о том, чтобы повернуть назад — написать Лиде, что не смогу приехать из-за каких-нибудь внезапных и неотложных дел. Я почти жалел, что она меня пригласила, но в то же время очень хотел увидеться с ней.
Я сидел у дверей с цветами и коробкой конфет.
Другие пассажиры поглядывали на меня с многозначительными улыбками, я немного стеснялся этого повышенного внимания, мне было стыдно держать в руках конфеты и букет.
Я сидел, отвернувшись, и смотрел на проносящиеся в окне улицы.
Когда поезд въехал в центральные районы, солнце скрылось за похожими на сталагмиты многоэтажками, а пустое безоблачное небо поблекло, отражая унылую серость однотипных городских кварталов.
Что-то было не так.
Люди на улицах шли слишком быстро и нервно. Все отчаянно торопились куда-то. Какой-то человек выбежал из подъезда жилого дома и замер посреди улицы, уставившись в небо над головой. Другие пассажиры за моей спиной о чём-то взволнованно разговаривали. Кто-то закричал.
Я вздрогнул и обернулся.
Суазор ожил в моём кармане, доставляя опаздывающие из-за перегруженной сети сообщения — методично, как отсчитывая секунды, одно за другим.
Повинуясь странному импульсу, я вышел на следующей же остановке.
Люди на станции необычно яростно ломились в открывшиеся двери и едва не втолкали меня обратно; я старался защитить свой драгоценный букет, прикрывал его рукой, но рослый мужчина с бледным обескровленным лицом отпихнул меня локтём так сильно, что я едва не упал на платформу, а один из цветков сломался в стебле и обречённо склонил свой нераскрытый бутон.
Вскоре я остался на станции один.
Поезд тронулся, как только закрылись двери, и быстро полетел по сверкающим путям, как будто машинист пытался наверстать время, потраченное на остановку.
Я и сам не понимал, зачем вышел. Я даже не знал точно, где нахожусь. Я сел на скамейку рядом с урной и выбросил сломанный цветок. Теперь в букете оставалось ровно шесть роз — алых, едва распустившихся. Я осторожно проверил все остальные цветы, потом вытащил суазор и открыл первое же уведомление. Экран на секунду закрасился чёрным, и включился новостной канал.
— …точных сведений, — зазвучал надрывный женский голос. — Правительство пока не сделало никаких официальных заявлений, однако к нам попала запись, снятая с одного из кораблей, участвовавших в операции.
На экране появилась голубая аура планеты, похожей на Землю; изображение тряслось, высоко над орбитой что-то ярко вспыхивало, ослепляя сенсоры корабля, и автоматический фокус камеры постоянно сбивался, из-за чего весь экран периодически заливало бессвязное марево из цветов, пока электроника наводила утраченную резкость. Призрачный горизонт из короны газов плавно поднимался вверх; можно было подумать, что корабль, с которого ведётся съёмка, падает на планету — прямо в центр чудовищной бури, растянувшейся на сотни миль. Ещё через несколько секунд экран зарябил, изображение порвалось и распалось на бессвязные квадраты, а когда картинка восстановилась, я понял, что растущий над поверхностью планеты газовый гриб — это вовсе не ураган.
Земля?
Я вскочил на ноги — цветы вместе с коробкой конфет остались лежать на скамейке. Я только сейчас заметил, что на станцию поднялись несколько человек. Немолодая женщина испуганно взглянула на меня и тут же отвернулась, сделав вид, что рассматривает уходящие вдаль электрические пути. Небо было по-прежнему невозмутимо серым, без облаков, и даже ветер, из-за которого простудилась Лида, затих, настороженно выжидая чего-то.
Внизу послышался искажённый голос светофора, запрещающий переходить дорогу на красный свет, я вздрогнул, пришёл в себя после временного помутнения, и вновь развернул суазор.
— …только догадки, — говорила ведущая. — Мы не можем подтвердить то, что Венера подверглась массированному ядерному удару, однако на основе имеющихся материалов наши специалисты предполагают, что показанный в видеофрагменте взрыв мог быть следствием падения на поверхность планеты крупного линейного корабля…
Суазор работал на полную громкость; люди, стоявшие на станции, смотрели на меня. Пожилая женщина, прятавшая от меня глаза, прошептала что-то — мне послышалось "это неправда", — и поспешила к спуску на улицу, откуда по-прежнему доносился механический голос светофора.
— …об операции не были извещены… — надрывалась женщина, ведущая выпуск новостей.
Я убавил звук.
— Также, по непроверенным данным, — приглушенно шептал суазор, — всего в нескольких миллионах километров от Земли были отмечены серьёзные гравитационные возмущения, которые могло вызвать большое скопление кораблей. Впрочем, мы пока не смогли подтвердить или опровергнуть эту информацию. Известно однако и то, что двадцать минут назад были отменены все коммерческие рейсы, и на планете установлен негласный карантин.
— Это повтор, — сказал мужчина неподалёку от меня. — Пока ничего нового. Но они точно не смогут добраться до Земли.
Я кивнул, хотя и не совсем понимал, о чём он говорит.
— На настоящий момент даже не известно, когда именно была санкционирована проведённая на Венере операция, — продолжала ведущая. — Все её детали держались в строжайшем секрете, и произошедшее стало для нас…
Светофор под эстакадой предлагал всем желающим перейти на другую сторону улицы. Лампа на флагштоке над станцией часто замигала — приближался поезд.
— …трудно оценить, — доносилось из суазора, — последствия… будем держать вас…
Я свернул суазор, взял со скамейки букет и коробку конфет. Заговоривший со мной мужчина пренебрежительно взглянул на меня и отвернулся. Мне вдруг показалось, что с того момента, как я вышел из поезда, прошло несколько часов, и Лида уже перестала меня ждать. Розы завяли. Солнечный день подходит к концу, и скоро в городе станет темно, как в космическом пространстве.
По перрону заскользила быстрая угловатая тень — длинный состав подходил к станции. Суазор вновь задрожал в моём кармане, но я смог прочитать сообщение лишь, когда забрался в вагон.
"Ты слышал?" — написала Лида.
"Скоро приеду", — ответил я.
"Самое страшное, — написала Лида, — что я ни секунды не сомневалась, что именно так всё и будет. В такие моменты понимаешь, насколько все остальные твои проблемы на самом деле ничтожны. Представь, если они всё-таки смогут пробиться к Земле? Всё вокруг перестанет существовать через несколько секунд".
Все проблемы ничтожны. Смерть моей матери, наши отношения с Лидой. У меня затряслись руки.
"Даже конец света не сможет…" — начал писать я, но остановился.
Что не сможет?
Я вспомнил свой сон — когда огромный, похожий на перевернутую пирамиду корабль медленно заходил на орбиту Земли, выплывая из мёртвого сумрака, материализуясь из оглушительной пустоты вместе со своими истошными сигнальными огнями и чёрными дырами в многотонной броне.