Сто лет безналом - Держапольский Виталий Владимирович "Держ"

Держ

Сто лет безналом

Часть первая

З.К.[1]

Глава 1

Море штормило вот уже третий день. Обычно жаркое в этих краях лето никак не желало проявлять себя во всей красе: солнце испуганно прятало свой лик в мрачных грозовых тучах, а злой ветер нес с моря промозглую сырость. Его шквальные порывы надували пузырем парусину палаток, поднимали с земли тучи песка, мешая людям спокойно работать. От грубых шалостей ветра не спасала даже толстая ткань походных шатров. Он, словно вездесущий проныра, находил малейшую щель и щедро заполнял её песком.

— Чертов ветер! Чертов песок! — сквозь стиснутые зубы прошипела стройная миловидная девушка, несмотря на ранний час сжимающая в руках стакан с вином.

— София, детка, что тебя так раздражает? — участливо поинтересовался кутающийся в теплый плед мужчина в годах. В последнее время он чувствовал себя неважно, сказывалась погода, усталость и постоянное нервное напряжение.

— И ты еще спрашиваешь меня об этом, Генрих? — задохнулась от возмущения девушка. Она трясущейся рукой поднесла стакан к губам и отпила рубиновую жидкость. На ровных перламутровых зубах скрипнул песок. — Боже, как мне все надоело! — вновь взорвалась потоком проклятий девушка, выплескивая дорогое вино на пыльную землю. — Это продолжается уже третий год! Я устала, Генрих! Я хочу домой! Я хочу принимать ванну каждый день, хочу спать в настоящей постели, а не на походной раскладушке…

— Мне кажется, — резко оборвал Софию Шлиман, — мы обо всем договорились! И нечего надираться с утра, словно последняя… — он с трудом удержал готовое сорваться с губ ругательство. — Ты обещала делить со мной все трудности! Если ты забыла, я могу напомнить…

Приступ кашля прервал обвинительный монолог Генриха.

Краска прилила к смуглым щекам Софии: она резко отвернулась, чтобы скрыть это от мужа. Она все прекрасно помнила: тогда она была наивна и юна, любила поэмы Гомера, неплохо знала историю древней Греции. К тому же она приходилась дальней родственницей архиепископу Вимпосу, старинному другу Генриха. Вимпос-то и сосватал Шлиману Софию. Семейство Энгастроменосов было бедным, а о богатстве Генриха в Греции ходили легенды. Родители Софии долго не раздумывали над судьбой дочери — за бриллианты ценой в сто пятьдесят тысяч франков она перешла в полное распоряжение богатого старика — Шлиману шел пятый десяток, ей же было всего семнадцать. К чести девушки нужно сказать, что на смотринах на вопрос будущего супруга: «Почему вы хотите выйти за меня замуж?», София честно ответила: «Родители сказали мне, что вы очень богатый человек, а мы так бедны». Она всегда была с ним честна, но события последних месяцев вывели её из равновесия.

— Ну, детка, — откашлявшись, сменил гнев на милость Шлиман, — забудем! Ты же знаешь, как все это важно для меня! Сбывается моя мечта! Троя Приама здесь, под нашими ногами! И ни один профессор-остолоп не сможет доказать обратного, — глаза Генриха зажглись фанатичным блеском, всегда пугающим Софию. — Еще немного и мы найдем веские доказательства…, - Шлиман опять захлебнулся кашлем.

— Дорогой, — попыталась успокоить его София, — я не отказываюсь от своих обязательств, но… ты болен, твое здоровье… мы же договорились уехать завтра! Ты подлечишься, и мы продолжим, обязательно продолжим!

— Хорошо, — просипел Шлиман, — мы уедем завтра. Но у меня остаются еще сутки! Если Бог существует — он поможет мне! Прошка!!! — хрипло позвал денщика Генрих.

Откинув полог, в палатку ворвался вихрастый паренек лет пятнадцати. Его мятая атласная косоворотка с вышитыми петухами была небрежно подпоясана обрывком пеньковой веревки, а добротные хромовые сапоги покрывал тонкий слой свежей пыли.

— Звали, барин? — преданно глядя в глаза Шлиману, спросил он.

— Ты опять сапоги салом чистил? — недовольно спросил Генрих.

— Бараньим жиром, — делано отводя глаза в сторону, поправил хозяина паренек.

— Сколько раз тебе говорить, — взорвался Генрих, — существует специальный крем для чистки сапог! Он лучше впитывается… Да и не воняет так… так паскудно! И куда ты дел ремень?

Парнишка невозмутимо вертел головой по сторонам, пропуская упреки хозяина мимо ушей. Было видно, что выдерживать подобные разносы ему не впервой.

— А, — наконец выдохся Шлиман, — с тебя все, как с гуся вода! Завари чаю, — приказал он, зябко передергивая плечами, — да покрепче!

— Сей минут, барин! — пришел в движение Прошка, вылетая пулей из палатки.

— Вот стервец! — одобрительно подумал Генрих. — Со временем из парня выйдет толк! Несмотря на все его недостатки.

Недаром же после закрытия компании Генриха в Санкт-Петербурге, когда из всех его многочисленных служащих, уволенных ко всеобщему изумлению в одночасье (дела купца первой гильдии Шлимана шли более чем успешно), с ним остался лишь Прохор. К этому русскому мальчишке Генрих крепко привязался за время, проведенное в России. Даже жена и дети не смогли удержать его рядом с собой. А этот мальчишка — сумел. Наверное потому, что он напоминал Шлиману о собственном несчастном отрочестве. Генрих рано потерял мать. Отец, женившись на служанке, лишил его наследства. Но это не помешало Генриху выбраться из мерзкой клоаки нищеты, куда его усиленно сталкивали обстоятельства. Каторжный труд и крупица везения позволили отвергнутому всеми пареньку достичь недосягаемых вершин богатства. И встретив однажды на промозглой осенней улице изможденного мальчишку, просившего у прохожих не милостыню, а работу, Шлиман решил стать для него той крупицей везения, что однажды помогла ему выжить. Со временем он привязался к парню и, покидая Россию, взял с собой. Радости мальчишки не было предела — он был круглым сиротой.

Едва не сбив хозяина с ног, в палатку вновь ворвался Прошка:

— Барин! Барин!

— Что случилось, Прохор, — ледяным тоном осведомился Генрих. — И где чай? — он многое прощал мальчишке, но неукоснительно требовал, чтобы его поручения выполнялись быстро и беспрекословно.

— Там, — сбивчиво начал оправдываться паренек, — у западной стены…

— Что там? — Шлиман схватил парня за плечи и сильно встряхнул. — Говори!

— Нашли… что-то нашли, — выдохнул Прошка.

— Неужели Господь услышал мои молитвы?

Шлиман сбросил с плеч плед и, забыв о болезни, выскочил из палатки.

— Сколько человек в раскопе? — по-деловому осведомился он.

— Пятеро, господин Шлиман, — четко отрапортовал Прошка. — День только начинается. Но скоро все соберутся, — подумав, добавил он.

— Отлично! — искренне обрадовался Генрих.

Утро выдалось на редкость холодным. Шлимана знобило, сказывались последствия болезни. Спрыгнув в раскоп, он наметанным глазом осмотрел находку. В разломе древней стены что-то блеснуло.

— Золото, — сразу определил Генрих. Словно ищейка, взявшая след, он понял — это знак свыше.

— Прохор, — распорядился Шлиман, — собери всех у моей палатки. Да смотри, чтобы в сторону раскопа ни одна собака…, - сказал он, понизив голос.

— Будет исполнено в лучшем виде, — понимающе кивнул парнишка.

Когда рабочие собрались, Шлиман обратился к ним:

— Друзья! На сегодня все работы отменяются — у меня день рождения! Но жалование будет выплачено всем без исключения… — он сделал небольшую паузу, — в двойном размере!

Толпа оживилась, засвистела, в небо взлетели фески.

— Сейчас получайте деньги — и по домам! Выпейте за моё здоровье!

Турки брали плату и отходили, благодаря Генриха за щедрость. Постепенно очередь редела, укорачивалась и, наконец, исчезла совсем.

— Слава Богу, — Шлиман отер со лба выступивший пот, — спровадили!

— Лихо вы их, — улыбнулся Прошка, глядя вслед исчезающим за холмом работягам. — Мне бы так уметь.

— Учись, Прошка, учись! — археолога трясло от нетерпения, но он умел ждать. — Ну, Прохор, глянь: все или нет! — наконец и он не выдержал мучительного бездействия.

— Да все уж, — отозвался Прошка, — нету никого.

— Тогда вперед, — вскочил Генрих, — навстречу новым открытиям!

К раскопу Шлиман летел, словно на крыльях. Он чувствовал, что эта находка изменит всю его дальнейшую судьбу. Присев возле поеденной временем стены на корточки, он бережно прикоснулся к шероховатому камню.

— Прошка, инструменты! — нетерпеливо крикнул Генрих и, не дожидаясь парня, начал трясущимися руками очищать от песка драгоценную находку. — София, ты только посмотри, какое чудо! — археологу, наконец, удалось освободить из тысячелетнего плена чеканную золотую маску.

— Действительно — чудо! — отозвалась потрясенная женщина.

— Давайте проверим этот пролом в стене, — лихорадочно суетился Шлиман, — я чувствую, что там должно быть что-то еще!

После нескольких часов упорной работы большой участок разрушенной стены легендарной Трои был очищен от песка и земли. На попадающиеся время от времени ценные безделушки Генрих не обращал внимания, он словно знал, что основное богатство скрыто внутри. После нескольких бесплодных попыток пролезть в узкую трещину, археолог подозвал к себе денщика.

— Давай, мой мальчик, лезь в пролом. Мне, увы, — он горестно вздохнул, — не протиснуться.

— Это мы мигом, — отозвался паренек, вползая ужом в трещину.

— Ну? Ну? — изнывал Шлиман. — Что там, не молчи!

— Здесь, — медлил Прошка, — темно. Сейчас глаза привыкнут…

Посещать кабинет начальства Егоров не любил. Слишком часто суровый шеф МУРа любил устраивать разносы своим подчиненным. Но уж если начальство вызывает на ковер — тут не отвертеться.

Полковник Шишленин против обыкновения выглядел довольным:

— А, Сергей Сергеич! Проходи, садись!

Капитан Егоров твердой походкой пересек кабинет начальника и уселся напротив.

— Ну, майор, поздравляю, — улыбнулся полковник.

— Повышение? — удивился Егоров.

— Не скромничай! — рассмеялся Шишленин. — Страна должна знать своих героев! Ты справился замечательно! Завтра приказ доведу до личного состава…

— Служу Советскому Союзу! — отчеканил Егоров.

— Ладно, — полковник закурил и, выпустив струю дыма из ноздрей, поинтересовался, — ты чего здесь? У тебя ж законный отпуск.

— Да все с тем же Зубовым…

— Забудь ты про него, — посоветовал Шишленин. — В изоляторе он двоих порешил! Чудом живым на этап ушел! Но на зоне, я думаю, он долго не протянет. Слишком многим он любил на мозоли наступать.

— Хм, — усмехнулся Егоров, доставая из портфеля пачку бумаг, — если эти документы не ошибка, то он и на наших могилках еще спляшет!

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересованно протянул полковник, — чего ты там такого интересного нарыл?

— После того, как Зубова взяли, я запросы по всем инстанциям послал, в надежде, что может еще чего за ним выплывет. А то ведь интересная личность: ничего про него не известно, ни одной ходки, а в законе, — Егоров задумался. — Хотя сейчас любую масть купить можно! Отправил я ориентировки, и тишина. А вчера сразу два ответа пришло — один из нашего архива, а второй откуда-то из Сибири. Я было, грешным делом, подумал — разыгрывают меня. Отзвонился…

— Ну, не тяни кота, — Шишленин заерзал в кресле.

— А ты сам взгляни, — сказал Егоров, протягивая полковнику документы.

— Так, чего у нас там? — сказал полковник, шурша бумагами. — Ага… на ваш запрос… сообщаем… вот: отпечатки пальцев, полученные нами, идентичны отпечаткам, принадлежащим Рябову Павлу Феоктистовичу, — бубнил он вслух, — одна тысяча третьего года рождения. — Чего?! — глаза полковника полезли на лоб.

— Ты, Петр Степаныч, дальше читай, — посоветовал полковнику Егоров.

— Ладно, — пробормотал Шишленин, опять уткнувшись в документ. — Фотографии прилагаются. Отбывал наказание по статье… строгого режима… с мая сорок седьмого! Еханый бабай! — полковник оторвался от бумаг. — Бред!

— А ты фотки глянь, — усмехнулся Егоров, — качество, конечно, не ахти, но все-таки есть чему удивиться!

— Черт! — выругался Шишленин. — Похож!

— С того строгача, — продолжал Егоров, — он в сорок восьмом в побег ушел. Не нашли. Тайга кругом.

— Слушай, майор, — раскуривая очередную сигарету, в упор спросил полковник, — ты сам-то в эту чушь веришь? Мужик седьмой десяток доживает, а выглядит…

— А ты глянь следующую бумажку, — Егоров тоже достал сигарету, — из нашего, московского архива. Не знаю, кто это раскопал… но факты замечательные!

— Интересная штука жизнь, — изрек полковник, погружаясь в чтение. — Сообщаем, что присланные вами образцы отпечатков, совпадают с отпечатками пальцев Дубова Прохора Фомича… ого, — пораженно воскликнул Шишленин, — рождения одна тысяча восемьсот пятьдесят восьмого годика! Так дело ж еще дореволюционное! — изумился полковник, рассматривая бумаги. — Я вообще ничего не понимаю!

— Я тоже, — поддержал шефа Егоров, — завтра наведаюсь в архив. Выясню, не дурачит ли нас кто-нибудь. Проверить нужно!

— Давай, Сергей, проверяй, — одобрил полковник действия подчиненного. — А то, понимаешь, мистику развели, а нам — расхлебывай!

— Лицом к стене! — скомандовал молоденький сержант, одетый в новую, еще не выцветшую форму внутренних войск.

Зубов привычно отвернулся, хотел сцепить руки за спиной, но вовремя вспомнил про скатанный в рулон матрас, который держал под мышкой. Сержантик заглянул в кормушку,[2] затем долго гремел ключами, отпирая тугой замок. Наконец, скрипя ржавыми петлями, дверь хаты[3] распахнулась.

— Вперед! — приказал сержант, хлопнув Зубова по плечу.

Петр переступил порог камеры. Дверь, громко лязгнув напоследок, закрылась, отрезая Зубова от остального мира.

Петр наметанным взглядом оглядел хату и её жильцов: шестнадцать шконарей,[4] два из них пустые. После вонючего вагонзака,[5] где на одно спальное место тулили троих ЗК, а на дальняк[6] выводили раз — два в сутки, здесь был рай. Перед дверью лежало свежевыстиранное вафельное полотенце. Ничуть не смущаясь, Зубов деловито вытер о полотенце грязные гады.[7] С крайней шконки неожиданно подскочил плюгавенький мужичонка неопределенного возраста в драной майке. Зажимая обсосанный папиросный окурок редкими гнилыми зубами, мужичонка гонял его из одного угла рта в другой.

— Ах ты, гнида, — заверещал он неожиданно тонким голосом, — люди этим полотенцем хавальник утирают…

— Твое что — ли? — жестко перебил визжащего мужика Петр.

— А хоть бы и мое? — не унимался фраерок, приближаясь к Петру расхлябанной шаркающей походкой.

— Тогда эта весчь в нужном месте, — Петр продолжал бесцеремонно вытирать о полотенце ноги, — на человека ты мало похож!

— Ну, тварь… — мужичок поперхнулся слюной от такой неслыханной дерзости. — Ща порву, сука! — завизжал он, разрывая на впалой груди ветхую майку.