Никогда прежде не приходилось Эпиону и его слуге ездить с такой невероятной быстротой, с какой мчали их скифы в надежде на чудо к своему умирающему царю!
Очень скоро они скинули с себя насквозь пропитавшиеся потом туники и набедренные повязки, и весь дальнейший путь лежали на мягких кошмах голышом, обдуваемые знойным степным ветерком с острым запахом лошадиного пота. Крепко держась за деревянные рёбра повозки, они то и дело высоко подпрыгивали на бесчисленных ухабах под непрестанный звон бубенцов, громкие крики и свист кнута свирепого возницы, без роздыха полосовавшего со своими помощниками ошалело несущихся по бесконечной серой ленте дороги коней.
Лекарю-греку и его рабу ничего не оставалось, как мысленно молить своих богов, чтобы на очередной выбоине у их телеги не отлетело колесо или не подломилась ось, и им посчастливилось доехать до конца пути живыми.
По законам варварских народов, обитавших в бескрайних степях севернее и восточнее Понта Эвксинского, ездить с бубенцами, колокольцами и прочими погремушками, было привилегией царей, царских родичей, послов и гонцов. Заслышав доносившийся издалека трезвон, племенные вожди и скептухи - старейшины городков, селений или кочевых стойбищ, спешно готовили свежих коней для родовитого гостя или стремительного, как ветер, царского гонца на смену загнанным.
(Примечание: Древние греки называли Чёрное море Эвскинским Понтом (Гостеприимным морем) или просто Понтом. Понтом же называлось и расположенное на его юго-восточном побережье царство Митридата Евпатора. Дабы не путать читателя, автор в дальнейшем будет именовать Чёрное море для краткости Эвксином, а державу Митридата - Понтом.)
Жителям многочисленных скифских поселений, рассыпанных, как горох из дырявого мешка, вдоль большой Боспорской дороги по берегам десятков рек и речушек, стекавших с лесистых Таврских гор на степную северную равнину между Неаполем Скифским и приграничной боспорской Феодосией, ещё с ночи стало известно, что старший сын Посидея послан на Боспор за премудрым лекарем тамошнего царя, который остаётся последней надеждой на исцеление для их старого, почитаемого всеми за мудрость и справедливость владыки. Быстро меняя в придорожных селениях через каждые пять-шесть фарсангов выдохшихся коней на свежих, царские воины без передыха - каждая минута была дорога! - мчали кибитку с лекарем-греком дальше и дальше. Не ведая усталости, Дионисий и охранники-сайи скакали позади кибитки, ловко перепрыгивая на полном скаку, как только кони под ними начинали сдавать, на скакавших рядом на коротком поводу запасных коней. Тем не менее, несмотря на частую смену коней, отряд Дионисия, подъезжая вечером к долине Пасиака - самой большой и многоводной реки Большого Херсонеса, на высоком левом берегу которой стоял Царский город скифов, оставил вдоль дороги больше двух десятков загнанных насмерть лошадей.
За очередным поворотом дорога полого повела с холмистой гряды в глубокую, расширяющуюся на север долину, по дну которой, среди жёлто-зелёных нив, извивалась серой степной гадюкой неширокая река. Стегнув по мокрой шее устало хрипящего серого в яблоках мерина, Дионисий нагнал кибитку, постучал обвитой золотой лентой рукоятью плети по деревянному задку и указал ею повернувшему к нему голову греку куда-то в открывшуюся впереди даль. Пытаясь перекричать несмолкаемый, неистовый трезвон упряжки, усталым, но довольным голосом, он объявил по-эллински:
- Мы почти у цели! Вон - Неаполь Скифский!
(Примечание: Скифы и сарматы использовали для езды кастрированных коней, как более спокойных и послушных, нежели жеребцы.)
Приподнявшись, боспорский лекарь и его слуга поглядели в указанном Дионисием направлении из-за широкой спины возницы, продолжавшего, хоть и без прежнего рвения, нахлёстывать усталой рукой измученных, отдающих скачке последние силы лошадей. На другом краю речной долины, на тёмных отвесных скалах виднелись три высокие, серые, зубчатые башни, между которыми на фоне пламенеющего закатным багрянцем неба величаво опускался раздувшийся и несколько поубавивший жару оранжевый шар.
Поравнявшись с возницей, Дионисий велел ему дать роздых замученным коням, а не то они могут и не осилить крутой подъём на той стороне. Утомлённый возничий охотно отложил в сторону кнут и натянул замыленные на конских шеях, спинах, и крупах вожжи, переводя четверню с галопа на рысь. Дионисий ускакал вперёд, чтобы успеть оповестить до захода солнца воротную стражу о своём приезде. За ним, обогнав по обочинам притормозившую кибитку, проскакал десяток его личных телохранителей.
- Хозяин! Взгляни на вершины гор! - вдруг радостным голосом воскликнул Рафаил.
Скользнув взглядом налево, Эпион заметил клубящиеся над волнистыми сине-зелёными гребнями дальних гор тяжёлые кроваво-багровые тучи.
- Похоже, с юго-запада надвигается гроза!
- Хвала милосердным богам! - облегчённо выдохнул измученный удушливой жарой Эпион. - Дойдёт ли она и до нашего Боспора?
Тем временем кибитка подкатила к реке, перегороженной в двух местах - напротив южной и северной башен царской крепости - широкими, сложенными из речных валунов и плотно утрамбованной земли плотинами, по которым перебегала на ту сторону раздвоившаяся у реки дорога. В разлившихся перед плотинами продолговатых, заметно обмелевших прудах, будто в отполированном до зеркального блеска гигантском боевом поясе, отражались закатные лучи уходящего на короткий отдых лютого дневного светила, отчего они казались наполненными расплавленным золотом. На левом берегу, между нижним прудом и отвесными скалами речного обрыва, притулилось множество маленьких, низеньких домиков с двускатными камышовыми крышами, вперемешку с покрытыми конскими и воловьими шкурами шатрами и кибитками многолюдного пригорода скифской столицы, так называемого "Нижнего города", в котором, в отличие от крепости на круче, обитал постой люд. Правый берег, по которому неспешно рысила к верхней запруде кибитка с боспорским лекарем, был покрыт выгоревшими нивами и пастбищами, вытоптанными множеством пасущихся на них коней, коров и овец.
Выехав на плотину, возница перевёл успевших продышаться и успокоиться после долгой бешеной скачки коней с рыси на шаг. Обтерев льняными утирачками пот, как и прежде, струившийся по ним ручьями в разогретой, как гончарная печь, кибитке, Эпион и Рафаил накинули на себя сброшенную ещё по выезде из Пантикапея одежду. Рафаил надел и завязал на ступнях хозяина лёгкие кожаные сандалии, сам оставшись босым. Оба они облегчённо перевели дух и мысленно возблагодарили богов, радуясь, что эта безумная гонка наперегонки с небесной колесницей Феба наконец-то близка к благополучному завершению. Повозка скифского царя оказалась сработанной на совесть и с честью выдержала все выпавшие ей на долгой, тряской, каменистой дороге испытания.
Но не успела в их душах отступить одна тревога, как тут же ей на смену не замедлила другая, высказанная вполголоса, как бы про себя, заметно трусившим Рафаилом. Что с ними будет, если Эпиону, при всей его великой учёности и богатом врачебном опыте, всё же не удастся ничем помочь старому владыке скифов? Не сочтут ли тогда дикие варвары их виновниками смерти своего царя? Отпустят ли их назад? Эпион, в ответ на эти опасения своего боязливого слуги, сохраняя свой обычный безмятежный вид, спокойно заметил:
- Чему быть, того не миновать! Положимся на милость богов.
Рафаил лишь тяжко вздохнул в ответ. Чтобы подбодрить его, а заодно и себя, Эпион пообещал в случае их благополучного возвращения в Пантикапей принести щедрые дары своему богу-покровителю Аполлону Врачу и дать, наконец, вольную своему рабу Рафаилу, давно заслужившему своим прилежанием и преданностью такую награду. Рафаил, пряча вдруг увлажнившиеся глаза, припал задрожавшими губами к стопам хозяина.
Тем временем кибитка, прогрохотав по деревянному настилу, перекинутому над водосбросом, выехала на левый берег, и возничий вновь взялся за кнут, а его подручные - за плети. Передохнувшие кони тяжёлым скоком вынесли кибитку по крутому извилистому подъёму между чуть расступившимися в этом месте массивными скалами на высокое береговое плато. Здесь дорога пошла вдоль двойной крепостной стены в полусотне шагов от неё. Эта обращённая на юг массивная двухступенчатая стена, отходя от нависавшей над самой кручей высокой прямоугольной башни, разделялась двумя парами выступающих наружу квадратных башен на три куртины, каждая длиною около полустадия, и заканчивалась мощной угловой башней на другом краю плато. Между парными башнями в стене были проделаны два низких, узких - двум телегам не разминуться - проезда, к которым вели съезды с большой дороги. Сама же дорога, миновав город, разветвлялась надвое: одна шла на юго-запад к Херсонесу, другая, нырнув в глубокую балку, спускалась вдоль западной крепостной стены в долину Пасиака и убегала на север к Тафру - узкому перешейку, соединявшему Большой Херсонес с бескрайними степями и лесами таинственной Гипербореи, и на северо-восток - к некогда эллинским, а теперь скифским городам Керкинитиде и Калос Лимену. По другую сторону большой дороги, напротив Неаполя, за высокими каменными оградами виднелись среди зелёных садов и жёлтых полей оранжевые черепичные крыши богатых усадеб, по виду совершенно таких же, как и в окрестностях Пантикапея или Феодосии, разве что без любимых эллинами виноградников. Справа у дороги, как раз между съездами к двум городским воротам, гостеприимно распахнул открытые до захода солнца ворота большой постоялый двор - удобный приют для чужеземных купцов и путешественников.
Солнце уже почти закатилось за дальние холмы, когда громозвучная царская кибитка вынеслась на береговую кручу и лихо завернула к ближайшим городским воротам, куда минутой ранее поспел Дионисий, велев страже повременить с закрытием тяжёлых, окованных железом дубовых воротных створок. Проехав шагом тесные ворота, кибитка загрохотала железными ободами по широкой, прямой, вымощенной камнем и битой керамикой улице между высокими глухими стенами таких же, как в любом эллинском городе, одно- и двухэтажных домов. Выполнившую свою задачу охранную сотню Дионисий отпустил по домам.
Выехав из улицы на обширную площадь - должно быть, здешнюю агору, пустую в это позднее время, кибитка покатила наискосок к единственным воротам внутренней цитадели, видневшимся на другой стороне. Бросив быстрый взгляд налево, Эпион мельком заметил озарённое последними закатными лучами здание с четырьмя массивными колоннами перед входом, похожее эллинский храм, четыре статуи в неглубоких нишах его боковой стены, и большой конный монумент, застывший на каменном кургане посреди площади. Боковина кибитки почти сразу заслонила от него столь неожиданную в варварском городе скульптуру, и он перевёл взгляд опять на зубчатую стену окружающей дворец скифского царя цитадели с четырьмя выступающими наружу квадратными башнями: двумя по углам и двумя посередине, и темневшим между ними узким проёмом ворот. На башнях виднелись между зубцами копья и бородатые лица любопытных стражей в островерхих кожаных шлемах.
Извещённый бдительной стражей, ещё при спуске к реке углядевшей приближавшуюся по Боспорской дороге царскую кибитку, старик Посидей встретил сына с долгожданным боспорским гостем перед воротами цитадели. У распахнутых вовнутрь, украшенных парой огромных крылатых грифонов из позолоченной меди воротных створок (отчего ворота царской цитадели прозывались в народе "Золотыми") выстроился десяток воинов, освещая смоляными факелами погрузившийся в густую вечернюю тень узкий проезд.
Дионисий остановил роняющего с удил розовую пену, шатающегося под ним коня перед широкогрудым, неподвижным мерином величавого старца в богатой скифской одежде, с непокрытой белой головой и такой же белой, широкой, пушистой бородой и, устало стянув с головы запылённый башлык, почтительно произнёс традиционное эллинское приветствие:
- Радуйся, отец!
- Радуйся, сын, - бесстрастно ответил по-эллински старец.
От стражей внешних городских ворот Дионисий уже знал, что он гнал, не жалея коней, по этой страшной жаре не напрасно: царь Скилур был ещё жив.
- Я привёз врача басилевса Перисада, за которым ты меня посылал.
- Хорошо, сын. Вы успели. Езжайте за мной.
Посидей развернул коня и направился шагом между молчаливых стражей внутрь цитадели.
- Свободны! - объявил своим телохранителям Дионисий и поехал бок о бок с отцом, сминая в правой руке башлык. Следом тихим шагом двинулась кибитка, из которой пялили во все стороны любопытные глаза боспорские гости. Миновав ворота, они проехали по широкой, пошедшей под уклон улице между уходившими вправо и влево к крепостным стенам одноэтажными строениями конюшен, сараев и хлевов. Не далее, как в 50-60 шагах эта улица упиралась в охраняемый парой каменных грифонов и двумя живыми стражами центральный вход в двухэтажный белокаменный царский дворец.
Но упряжка свернула направо и остановилась у торцевого входа во дворец. Посидей и Дионисий спешились. Тотчас подбежавшие царские слуги приняли у них коней, бросая любопытные взгляды на двух вылезавших из кибитки греков. Старший был низкоросл, большеголов, с круглым брюшком и лоснящейся розовой лысиной над выпуклым, прочерченным четырьмя глубокими горизонтальными морщинами лбом. Царские слуги тотчас догадались, что это и есть учёный греческий лекарь. Его худой, как жердь, слуга, потянувший за собой из повозки большой дорожный сундук, был моложе и выше хозяина на целую голову, заросшую торчащими во все стороны густыми взлохмаченными волосами.
Поприветствовав знаменитого боспорского врача, Посидей предложил ему следовать за ним к больному владыке скифов, но Эпион заявил, что не может явиться к царю прежде, чем смоет с себя дорожную пыль и грязь. Посидей ответил, что жестокие боли настолько измучили Скилура, что нельзя терять ни минуты. Как только Эпион осмотрит больного и облегчит его страдания, его отведут в дом Посидея, где для него будет приготовлена тёплая и холодная ванна, сытный ужин и мягкая постель.
Отпустив сына домой распорядиться о бане и ужине для боспорского гостя, Посидей послал дворцового слугу за водой. Пока Эпион, открыв висевшим на шее бронзовым ключом свой сундук, переодевался в чистый белый хитон, отороченный волнистым синим узором, проворный слуга вынес из дворца украшенную снизу доверху красивыми рельефами бронзовую гидрию. Эпион и Рафаил, пившие в дороге только быстро нагревшуюся воду из бурдюка, с наслаждением утолили жажду холодной колодезной водой, омыли руки, шеи и лица и до некоторой степени вернули себе свежесть и бодрость, после чего Эпион заявил Посидею, что готов теперь идти к больному.
В сопровождении двух слуг-факелоносцев они вошли в боковую дверь. Постукивая по каменному полу высоким, тонким посохом с золотым сфинксом в навершии, поданным слугой, едва он слез с коня, Посидей весьма быстро, как для своих немалых лет, вёл Эпиона и его накренившегося под тяжестью хозяйского сундука раба по длинному дворцовому коридору с множеством завешенных кожаными пологами дверей по обе стороны. Дойдя до поперечного коридора, они повернули направо и скоро оказались на каменной лестнице, по которой поднялись на плоскую дворцовую крышу, охраняемую сидящими на углах мраморными грифонами с поднятыми орлиными крыльями и хищно оскаленными львиными пастями. Высокая кирпичная стена с двумя маленькими деревянными дверцами по краям отделяла П-образную крышу переднего дворца от примыкавшего к нему с северной стороны женского дворца. Фасад и боковые края крыши ограждал зубчатый кирпичный парапет высотой по пояс, удобный для стрелков из лука. У боковых краёв находились два огороженных резными перилами лестничных выхода с откидными деревянными крышками, такими же, как на площадках крепостных башен или на корабельных палубах.
В центре дворцовой крыши над центральным входом возвышался большой шатёр из белого полотна, верхушку которого в виде срезанного конуса с торчащим наружу опорным столпом, увенчанным золотой фигуркой Папая, Эпион заметил ещё при въезде в цитадель. Когда Посидей повёл его крутыми лестничными маршами на крышу, Эпион догадался, что даже в этом роскошном каменном дворце, построенном для него эллинскими мастерами, владыка скифов предпочитает вести привычный образ жизни в незамысловатом шатре номадов.
Оказавшись на крыше, Эпион бросил взгляд на юг, где почерневшее небо над дальними горами кроили на части беззвучные голубые зигзаги молний. Чуть отдышавшись, Посидей, жестом остановив своих спутников у открытого входа, вошёл в шатёр царя. Два высокорослых стража, неподвижно стоявшие, изнывая от духоты в полном вооружении, по бокам обращённого на восточную сторону шатрового входа, пропустив беспрепятственно Посидея, принялись буравить мрачными недоверчивыми взглядами замерших в двух шагах чужеземцев. Пока Эпион невозмутимо любовался бушевавшей над Таврскими горами грозой, его слуга, осторожно поставив на пол сундук и опасливо поглядывая на мрачных скифских воинов, стал беззвучно шевелить большими мясистыми губами, о чём-то моля своего неведомого бога, как будто тот мог услышать и защитить его в этой чужой, далёкой стране, где властвуют совсем иные боги.
Вскоре Посидей показался на пороге шатра и сделал широкий пригласительный жест:
- Входите, государь ждёт.
Оказавшись внутри, Эпион сразу уловил дурманящий запах жжёного конопляного семени. В глаза, прежде всего, бросился толстый опорный столб в центре шатра, снизу доверху украшенный резными рельефами сражающихся друг с другом хищных зверей и птиц, казавшийся из-за своего медового цвета отлитым из чистого золота. Вблизи верхушки на столб было настромлено тележное колесо со спицами, к которому прикреплены верхние концы шестнадцати длинных боковых жердей, переплетенных ремнями и покрытых плотной белой тканью, расшитой снаружи золотыми грифонами и орлами. Внизу на столбе на колках висели небольшой круглый щит, ножны с длинным мечом и коротким акинаком, горит с луком и стрелами, унизанная конусовидными шипами золотая булава и короткая толстая плеть хозяина шатра, к которым так и прикипел жадно заблестевшими глазами Рафаил, зачарованный отблесками пламени светильника на золотых рельефных пластинах и огромных самоцветах, сплошь покрывавших оружие и рукоять плети скифского царя.