========== 1. Этот мир не ждет гостей ==========
Поймать главоглаза несложно. Посмотрим, что ты будешь делать с ним дальше.
Эльфийская мудрость.
Темерия, 1272 год
В реве ветра, в стуке дождя и шелесте листьев чуткий слух охотника различил что-то непривычное, некий странный, гудящий звук. На миг ему даже показалось, что задрожали стены хаты, чего не случалось даже в самую сильную грозу.
Выходить не хотелось. В печи побулькивала заячья похлебка, ароматная, наваристая, из ленивого, жирного русака, что давеча угодил в силки. На столе горела оплавленная восковая свечка вместо привычной лучины. А сам охотник был занят тем, что мастерил новые стрелы — это добро лишним никогда не бывает.
Звук повторился.
Мыслав вдохнул тяжело, натянул сапоги, набросил на плечи рубаху поплотнее, и выглянул во двор. Ничего. Далеко над рекой посверкивали ветвистые молнии, ветер клонил молодые деревца до самой земли, дождь бил в лицо ледяной водой. Буря как буря.
— Аууууу! — донеслось из леса сквозь ветер.
Брови охотника сдвинулись к переносице. Он вернулся в дом, приладил за спиной колчан, взял лук — добротный, крепкий. И уверенно зашагал к лесу. Звери, что выли в лесу, были пострашнее волков — одичавшие, озлобленные псы не боялись людей, и не упускали случая напасть на одинокого путника. И на этот раз они были слишком близко. Вой повторился, теперь левее. Ответом ему был хриплый, низкий лай — так лаяли сторожевые псы у помещика на дворе, здоровенные, лохматые псины. Мыслав подумал, что вот оно — лихо, если такая собака прибилась к стае. Те-то, что с разоренных крестьянских дворов в леса ушли, не шибко большие, и опасны для взрослого мужика только когда их больше пяти, а крупный сторожевой пес и сам по себе противник серьезный.
Визгливое рычание, писк, скулеж и вой заглушил раскат грома. Охотник осторожно подкрался с подветренной стороны, чтобы собаки не учуяли его раньше времени. И правда, под корнями старого ясеня, низко опустив косматую голову, стоял громадный черный пес. Вокруг него, как шакалы, сновали туда-сюда псы помельче. Черный нервно переступил с лапы на лапу, и когда одна из одичавших собак подошла к нему слишком близко, отбросил ее назад ударом головы.
Мыслав прицелился. Дождь заливал глаза даже под кронами деревьев, но раз уж вышел из дому в такой час, надобно довести дело до конца. Стрелы вылетали одна за другой, и вскоре прогалина усеялась трупами диких псов. И только черный продолжал недвижно стоять на месте, словно заслоняя собой что-то. Или кого-то.
— Вот холера, — выругался охотник, подойдя ближе. У корней белела тонкая, забрызганная грязью рука.
Собака подняла на человека глаза, которые в сполохе молнии сверкнули зелеными огоньками. И, к изумлению охотника, отошла в сторону. Мыслав медленно, не спуская глаз с пса, подошел к лежащему навзничь человеку. Осторожно наклонился, приложил руку — тело было холодным, но не мертвым.
— Ты гляди-ка, девица, — вслух удивился охотник, и, недолго думая, забросил свою находку на плечо — девка оказалась легкая и мелкая: заяц, что варился в котле, и то пожирнее был.
Собака, на которой теперь был явно различим широкий ошейник с железными начищенными бляшками, молча пошла за ним. Поначалу охотник оглядывался через свободное плечо — опасался, но у самого дома, поразмыслив, пропустил собаку вперед, в жар натопленной хижины.
— Заходь уж, лохматый, — добродушно бросил он псу. — В такую погоду даже собакам негоже на дворе сидеть.
К середине ночи буря утихла. Девица невнятно бормотала в бреду, крутилась на лавке, застеленной овчиной. Мыслав оттер грязь с ее лица, поднес свечу поближе — рассмотреть, что за чудо лесное ему досталось. Не сказать, что красавица. Хоть охотник и мало понимал в женской красоте, в Белом Саду бабы были другие — рукастые, крепкие, загорелые, как говорили местные мужики, с задком и передком. Да и волосы так коротко здешние женщины не стригли — разве что тифозные да вшивые, но те их прятали под платком.
Собака улеглась, подперев боком входную дверь, и положила голову на лапы. С мокрой шерсти натекла лужица грязной воды. Зверь был в меру упитанным, а шерсть густой и блестящей. Раньше, на службе у помещика, Мыслав часто видел травильных и сторожевых собак, но таких здоровенных и страшных еще не встречал.
— Кто ж вы такие будете-то? — спросил он в пустоту, подперев кулаком подбородок.
***
Утром от ночной грозы и следа не осталось — солнце в мгновенье ока слизало все лужи и просушило землю, а к полудню над деревней повисла жара. Охотник плеснул собаке похлебки, накрошил в миску хлебной корки, и собрался было идти к Томире, за травами, как девица ожила.
Она вскочила, как ужаленная, вжавшись спиной в стену, и тут же натянула шерстяное одеяло до самого подбородка — поняла, что изорванная рубашка не прикрывает ровным счетом ничего. Сменная одежда у Мыслава хоть и имелась, переодевать чужую девку он постеснялся.
— Не бойся, на вот, надень, - он, деликатно отвернувшись, бросил ей заплатанную, но чистую рубаху.
Девица ответила что-то нечленораздельное, очевидно, из-за разбитых о камни губ и подбородка.
— Ты откуда взялась в лесу? — охотник подождал, пока гостья натянет через голову рубаху. — Тебя чуть собаки дикие не загрызли. Ну, что молчишь? Немая? Или не понимаешь по-нашему?
Она понимала. Но не все — через слово. Язык был смутно знаком, и во многом напоминал ее родной, но голова болела так, словно по ней проскакал отряд тяжелой кавалерии, и оттого слова напрочь отказывались складываться в предложения.
— Где я? — хрипло спросила она, и тут же поморщилась от прострелившей в висках боли.
Мыслав вдруг посерьезнел, почесал пятерней бороду. Акцент у гостьи был странный, но на нильфгаардский совсем не походил. Уж черных на своем веку охотник повидал достаточно. Те гнусавили, слова тянули. А эта говорила отрывисто, твердо.
— Белый Сад это, — чуть погодя, ответил он. — Раньше была Темерия, а теперь уж не поймешь. А ты с неба упала, что ли?
— С неба, — повторила девица, будто не расслышала вопроса.
На ее лице появилось выражение глубокой задумчивости. Она уставилась в одну точку, и сидела так, не шевелясь, с полминуты. Потом встала, и вместе с ней с места вскочила и собака. Проверила, на месте ли пояс и сумка — штаны и ремень оказались целыми, охотник не стал снимать. Пощупала пальцами опухшие, в кровь разбитые губы.
— Спасибо тебе, — вымученно улыбнулась она, пытаясь подражать выговору охотника.
— Меня Мыслав звать, — мужчина улыбнулся в ответ — по его лицу было видно, что улыбается он нечасто.
— Эрика, — представилась гостья.
— Ты от нильфов, что ль? — недоверчиво покосился на нее охотник. — Штаб у них тут, за речкой. Хочешь — отведу.
— Нет, — быстро ответила девушка, отрицательно замотав головой.
Мыслав снова почесал бороду. Усов у него не было, как у моряков — те их сбривали, чтобы не опалить искрами от короткой курительной трубки. От рук пахло табаком, крепким и ядреным; выше кистей их покрывали незатейливые татуировки. На груди, поверх зеленой сорочки, болталась кожаная перевязь.
— Ты поешь пока, — охотник поставил на затертую столешницу деревянную миску, потемневшую от времени, и вчерашнюю похлебку. — С печью управишься?
Эрика кивнула, еще не зная, управится или нет, но отвлекать хозяина дома от дел попусту ей не хотелось. И когда Мыслав ушел, оставив их с собакой наедине, первым делом бросилась к Арду — проверить, все ли с ним хорошо. В отличие от нее самой, получившей множество синяков и ссадин, пес перенес путешествие легко, по меньшей мере, видимых ран на нем не было. И, облегченно вздохнув, вернулась на лавку — боль в висках никак не желала утихать.
Мысль от того, что попала туда, куда и собиралась, согревала и радовала, вопреки всем сопутствующим обстоятельствам. Но вот — в когда? Если в Темерии нильфгаардский штаб, значит, север захвачен Империей. И ведь не спросишь - то, что говорил Мыслав, Эрика понимала, но поймет ли охотник ее? Для начала язык бы выучить худо-бедно, читать научиться, разведать обстановку в мире — кто с кем воюет, какие короли у власти, и самое главное — где найти эльфов.
***
Каждый день Мыслав уходил на охоту. Гостья гостьей, а силки сами собой не поставятся. Девица третий день лежала в горячке, но охотник не спешил сдавать ее на поруки травницы — у Томиры и так дел было невпроворот, лучше уж сам, своими силами.
Он отворил скрипучую дверь в хату, неся в заплечном мешке ворох душистых трав. Затем бережно разложил пучки на столе, вскипятил воды, и заварил ароматный, но отвратительный на вкус чай.
Эрика сделала глоток, скривилась. От деревянной кружки разило дешевым вином, и запах травяного отвара едва перебивал алкогольный дух.
— Оставайся, если хочешь, — наконец, нарушил неловкое молчание охотник. — Помогать будешь. Я тебе сапожки справлю новенькие, в деревню как раз купец приехал. Негоже босиком по лесу ходить.
Девушка посмотрела на Мыслава недоверчиво — наверняка просто так в этом мире, как и во всех других, добро не делается. Но охотник перехватил ее взгляд, и снова устало улыбнулся:
— Ты ничего такого не подумай. Я… ох, как сказать-то…
— Что? — не поняла Эрика.
— Выродок я, — признание далось охотнику тяжело. — Меня из деревни выгнали. Никто из местных со мной не знается, только если надобно чего — приходят. А все потому, что по бабам я не того… не ходок. Флориан, сын помещика и я — мы любили друг друга.
Девушка с минуту пыталась осмыслить услышанное, а когда поняла, только потупилась. Порылась в сумке, достала пару рубинов, и, обхватив запястье охотника, высыпала ему на ладонь. Тот хотел было вернуть, но гостья настояла.
Уже через неделю Эрика бегло болтала по-здешнему, щедро сыпя просторечиями и залихватскими ругательствами. Выведав окольными путями у травницы Томиры и местных крестьян, что творится в мире, девушка узнала, что в Вызиме сидит нильфгаардский император Эмгыр, год нынче 1272, месяц — апрель, по-эльфьему бирке, в Лок Муинне полгода назад началась охота на ведьм, а про скоя`таэлей уже давно никто ничего не слыхал.
«Чтоб они повыздыхали, энти скотоели, нелюди проклятые», — в один голос отмахивались крестьяне, когда их спрашивали про эльфов. И Эрика спрашивать перестала.
Синяки медленно сошли, ссадины затянулись, а драгоценные камни удалось обменять у проезжих купцов на увесистый кошель новиградских крон.
— Что нового в деревне слышно? — Эрика встречала его на пороге, сидя на завалинке под окном, в тени развешенной на правилах волчьей шкуры.
— Драка в таверне давеча была, — принялся рассказывать охотник, выгружая из сумки хлеб, сушеные фрукты, банку меда и белый, рыхлый сыр, завернутый в тряпицу. — Заезжие местных парней побили. Грифон объявился, лютует вдоль тракта. Кузнецу хату спалили за то, что с нильфами дела водит. Я-то, конечно, Вилли не одобряю, но чтобы хату жечь? Скотство.
— Грифон? — оживилась девушка. — И что с ним теперь делать?
— Ведьмака ждать, — пожал широкими плечами Мыслав.
При упоминании о ведьмаке Эрика как-то хитро прищурилась, но ничего не сказала, молча принялась за готовку. Жить у охотника ей нравилось. Тот не лез с лишними расспросами, не торопил, не гнал, и за всю нетрудную помощь по дому был искренне благодарен. На исходе апреля местные стали захаживать чаще — за дичью, но больше полюбопытствовать, что за диковинная баба завелась в хате на краю села. Поползли слухи, что-де Мыслав жениться собрался, да не на ком попало, а на купеческой дочке. Мужики все чаще стали звать его на посиделки в корчму, а бабы почтительно здороваться при каждой встрече. Маленький мир белоснежных яблоневых садов почти ничто не омрачало: ни горстка утопцев на берегу реки; ни нильфгаардский гарнизон, расквартированный в двух часах езды от деревеньки; ни даже грифон, который подрал Лину до полусмерти и покамест успокоился.
А потом в Белый Сад пришли ведьмаки.
***
Тощая рыжая кобыла уныло жевала высушенную летним солнцем траву. Возница, чей подбородок покрывала редкая черная щетина, пошевелил челюстью в такт лошади, и смачно сплюнул на дорогу. Кобыла потянулась к кустику ромашек и издала протяжный всхлип, как будто была на последнем издыхании. Телега покачнулась, и возница беззлобно огрел лошадку плеткой.
— У, чума, стой смирно!
За телегой возвышалась корчма с соломенной крышей и резными ставенками, чуть поодаль — бочки под навесом. Вдоль сточной канавы суетилась ребятня, пуская кораблики из ореховой скорлупы. Над цветущей яблоней дружно жужжали пчелы. Старый облезлый сторожевой пес на ржавой цепи задумчиво чесал блох.
Каждая деталь этого мира жадно впечатывалась в память девушки, наблюдавшей за корчмой. Из ее укрытия среди ветвей старого замшелого дуба вид открывался что надо: никто не войдет и не выйдет незамеченным. Правда, амбре, исходящее от телеги и возницы, немного утомляло — к здешним запахам она привыкала сложно и со скрипом, то борясь с тошнотой, то с удушьем. Застарелый человечий и конский пот, кислый квас, гнилые яблоки, отродясь не чищенные зубы, вчерашний перегар от самой ядреной местной медовухи.
Эрика вытерла набежавшие от жары капли со лба тыльной стороной ладони в тряпичной перчатке без пальцев. Сидеть на дереве было неудобно и невероятно скучно. За шиворот рубашки лезли толпы насекомых, над ухом звенел здоровенный комар, ветки шершаво впивались в спину, а царящая повсюду духота, как перед бурей, заставляла дышать вдвое глубже обычного.
Наконец, произошло чудо. На дороге заклубилась пыль, предвещая о прибытии новых путников.
В красном закатном освещении облако пыли на тракте сверкало и переливалось, как волшебное. Всадники, завидев корчму, пустили коней шагом — разглядеть их лица пока что было трудно, зато рукояти мечей весьма красноречиво торчали из-за широких спин.
Тем временем у дверей трактира случилась досадная обыденность. Дверь распахнулась изнутри, и выплюнула на свет божий тучное тело, которое с глухим звуком приземлилось под яблоню, вспугнув ос и мошкару.
— Убилиии! — заголосила круглая, как колобок, баба в чепце, бросаясь к потерпевшему. — Спасите-помогите, люди добрые!
В проеме дверей возникла мрачная тень здешнего заводилы и хулигана — мельничьего сынка, дубинушку из той породы, что природа знатно одарила силой, а вот на ум пожадничала.
Завертелась потасовка. Кто-то ринулся поднимать толстяка, кто-то обчищать его карманы под шумок, кто-то колотить всех попавшихся под руку. И когда всадники поравнялись с коновязью, даже замерли в раздумье, останавливаться ли в этом неспокойном обиталище. За воплями дерущихся и ржанием перепуганных коней разговор двух мечников уловить не удалось. Но сидящей на ветвях скучающей деве оно было и не надо — придет время, все само собой разрешится.
Дождавшись, когда драка угасла (к слову, так же скоро, как и началась), а путники скрылись в корчме, Эрика легко спрыгнула на мягкую траву, и поспешила домой.
Сумерки уже загустели до черноты, над рекой полыхнуло раз, другой, и послышался первый раскат грома.
— Да чтоб тебя, — досадливо скривилась девушка на небо, отводя руками ветки от лица и ускоряя шаг, чтобы успеть до дождя.
Но то ли природа решила рассчитаться за многодневную жару, то ли ей стало жаль крестьянских огородов, — ливень хлынул в одно мгновенье, сплошной стеной ледяной воды.
До одинокой хижины Эрика бежала на всех парах — промокнуть насквозь и снова заболеть ей совершенно не хотелось. Организм привыкал к новому климату тяжело: цеплял все здешние болячки, из которых простуда была самой безобидной. Мыслав порой посмеивался, глядя, как хилая девица то носом шмыгает, то кашляет без конца, то начинает прихрамывать сразу на обе ноги. Если бы не травы Томиры, Эрике пришлось бы худо, и путешествие закончилось бы, так толком и не начавшись.
Ард сдержанно махнул хвостом, встретив хозяйку у самой двери — излишние проявления чувств этой собаке были чужды.
Мыслав попыхивал короткой трубкой, как всегда глядя на мир с легким недоумением и полным спокойствием.
— Промокла? — участливо спросил он. — Рубашка в сундуке, у печки.