- Что он тебе пообещал в награду? - спрашивал Борец.
- Ничего не обещал! Ничего не обещал! Пощади!- ныл в ответ несчастный Щелкун. Он не в силах был устоять на ногах, падал, и подползая по полу, силился припасть к сапогам воеводы.
- Угрожал тебе? Говори!- злился боярин, отпихивая ногой скулящего слугу.
- Нет, сказал только - сделай так, я и сделал, как он сказал...
- Значит, ты ему по своей воле помогал?
- Да нет же! Говорю, не в своем уме был!
"Еще не такие люди, парень, как ты или как я, или посильнее нас, поддавались на чары злыдней, и по одному их слову делали такое, что сами потом проклинали свою слабость и волосы рвали на голове!" - вспомнились бы тут Пиле слова Рассветника, будь Пила рядом.
- Что делать-то с ним? - посоветовался Борец с Клинком, выходя с допроса.
- Запри его пока в тюрьме у себя. - сказал Клинок - А утром, на свежую голову разберемся. Утро вечера мудренее, да и Рассветник освободится. А сейчас всех отпускай, и своих, и здешних. Только еще одно: У нас тут два человека, раненный и еще с ним один - здесь, в комнате рядом. Прикажи, чтобы к ним стражу понадежнее приставили, пусть туда никто кроме нас не входит, ни гостиничные слуги, ни тем более еще кто-то. Сделаешь?
- Добро.
Судьба Щелкуна, и его виновность-невиновность Пилу мало интересовали. Он подошел к Зайцу, и спросил:
- Послушай, можно мне к телу сходить?
Заяц вопросительно посмотрел на хозяина, тот только пожал плечами - мол мне-то что?
Пилу слуга проводил в маленькую, на одного человека, комнатку в двух дверях от той, где остались Рассветник с раненным Вепрем, поставил на стол светец со свечой и ушел.
Краюха лежал на лавке, спиной вниз. Кровь из ран уже не текла, и подложенная под него рогожа была сухая. Пила смотрел на тело, и с удивлением и с ужасом понимал, что это мертвое восковое лицо с проклятой черной отметиной на лбу, было уже не маской, надетым неведомым чудищем, а лицом Краюхи, и эти стеклянные глаза, нацеленные сейчас в потолок, были мертвыми - НО ГЛАЗАМИ ЕГО БРАТА...
Пила не заплакал, даже не прослезился. Ему захотелось упасть на колени, и в последний раз положить голову брату на плечо... Но и этого он не сделал. Он только шагнул к лавке, где лежал Краюха, и рукой закрыл ему глаза.
"Двое нас осталось. Если еще Хвоста в горах убьют, как тогда быть..."
7. ПРОЩАНИЯ И ВСТРЕЧИ.
Поспать осталось всего-ничего - Клинок, карауливший в свою очередь, разбудил спутников с первыми лучами солнца:
- Пила, Коршун! Поднимайтесь!
- А Рассветник где? - буркнул Коршун, чуть приподнявшись, кажется еще сквозь сон.
- Не приходил пока.
- Так что его не дождаться, тогда бы и вскакивали? - спросил Коршун.
- Дел много. Вставайте давайте! Коридорный! - крикнул Клинок, приоткрыв дверь - Умыться принеси, и позови главного, Зайца или кто там сегодня.
Пока коридорный ходил по делу, Пила и Коршун продирали глаза.
- Слушай, Пила. - спросил Клинок - У вас в городище по дубравскому обычаю провожают?
- Да, так же.
- Хорошо.
Явился Заяц. Он проспал, видимо, еще меньше других. Глаза у него были краснющие, веки опухли, но виду управляющий не подавал, хотя и не рассыпался в услужливых поклонах - серьезность ночного происшествия с него еще не сошла.
- Доброго утра, господа. Что вам угодно?
- Скажи, чтобы завтракать подавали в столовую. - сказал Клинок - А во двор пускай выводят подводу, и грузят дров побольше.
- Лошадей наших запрягать, или ваших?
- Своих запрягайте, сколько нужно.
Заяц удалился. Гости, умывшись и одевшись, спустились в столовую. Здесь их уже ждали горячее жаркое, питье и свежий хлеб. Клинок сходил к Рассветнику и вернулся один.
- Что, как там они? - спросил Коршун.
- Рассветник говорит, все в порядке - ответил Клинок - Но Вепря он пока оставить не может, у того рана тяжелая. Сказал, чтобы мы тут управлялись без него.
Завтрак уже приканчивали, когда подошел Заяц:
- Господа! Лошадь запрягли, дрова тут как тут, еще за четверть часа закончат грузить. Куда везти прикажете?
- А обычно куда здесь возят? - спросил Коршун.
- К реке, на яр, там от полуденных ворот пол-поприща.
- Место-то хорошее? Красиво там то есть? - поинтересовался Клинок.
- Красивое, а как же! - сказал Заяц - Потому туда и отвозим, там и прощаемся.
- Тучи там не собираются? - продолжал расспрашивать Клинок.
- Ни облачка на небе, боярин. И ветра нет. Похоже, день хороший будет.
- В самый раз значит. - подвел Клинок итог расспросу. - Тогда вот, что: пусть еще на подводу грузят стол и присесть на чем троим. Вина и хлеба пусть захватят.
- Еще что-нибудь?
- Да. Четвертого дай нам в помощь. Есть у тебя человек свободный?
- Найдется и человек, да не из рабов, не сомневайтесь. Сам бы с радостью пошел с вами четвертым - не могу, здесь дел по горло с утра.
- Ты нам уже и так много послужил, благодарим! Ступай теперь. После еще увидимся.
- Может, послать в город, старух позвать? - поинтересовался на всякий случай Заяц.
- Пила, старух может позвать? - спросил Коршун.
- Да не к чему. - отказался парень - Я сам по-нашему спою.
- Ну, как знаешь.
Ратаи дубравской земли своих покойников земле не предавали. Не было у них ни могил, ни кладбищ. Они верили что дух, покинув тело, уходил откуда пришел - уносился с дымом погребального костра к всеобщему отцу - Вечному Небу, и воссоединяется с ним. А небо - оно одно на всех, что над родным порогом, что за тысячу дней пути. И чтобы помянуть ушедшего предка, спросить его совета, или взмолиться о помощи, ратаю достаточно было выйти из дому и поднять лицо к небосводу. Там легкими облаками витали души пращуров, слившиеся воедино друг с другом, и со всем Великим Сущим. Когда же приходил черед - возвращались дождем, напитывали всеобщую мать - Сырую Землю. Земля рождала хлеб, и с хлебом сообщала детям силы жить, трудиться и воевать, а в свой час - и рожать детей, смену ушедшим когда-то прадедам. Таково было чередование жизней и смертей, уходов и возвращений. Поэтому и земля, и дождь, и хлеб были для ратаев священны. Поэтому и все равно было горюченцу, на каком яру сложат ему погребальный костер, над каким полем развеется пепел, все равно уходило, душой - к Небу, прахом - как последняя плата за подаренную жизнь - Земле; Великому Отцу и Всеобщей Матери...
Скоро обещанные дрова загрузили в телегу аккуратной укладкой. Поверх дров приделали кверху ножками стол и две скамейки. На тело Краюхи надели большой мешок и вынесли на двор. Тут же ждали конюх-возница, слуга присланный Зайцем нести мертвого (кажется - тот, которого управляющий ночью отправлял за боярами и хозяином) и еще двое - помогать разгружаться на месте. У крыльца лежали носилки, на которых вчера таскали Вепря. Теперь на них разместили Краюху.
Пила встал у носилок спереди справа, Рядом с ним - Коршун. Позади - Клинок и гостиничный слуга.
- Ну, подняли! - только и сказал Клинок.
Вчетвером они вытащили тело с трактирного двора на "ковер" и двинулись по улице к полуденным воротам. Следом поскрипывал тяжелый воз, да брели двое слуг-грузчиков. Пиле невольно вспомнилось, как вчерашним утром въезжали они в город - такая же ранняя прохладная сырость, такая же, казалось - та же самая, безлюдная улица, соломенные крыши и плетеные изгороди, собаки, лениво побрехивающие из-за них на стук повозки, такое же молчание попутчиков... Только у самого Пилы в душе все было иначе. Не было больше прежней его тревоги, не было опасений за пропавшего брата. Ушли недоумения и страх неизвестности, и мучившие парня сомнения о спутниках и вообще обо всем, что в эти дни стряслось. Вместо всего этого остались теперь только тоска, да вопрос, звучавший с утра в проснувшейся голове - ПОЧЕМУ... Как все-таки жаль, что нельзя иногда очнуться ото сна и понять: Не было ничего, все - одно видение...
Дорогу до уже открытых полуденных ворот одолели в четверть часа. Стражники, извещенные о ночной поножовщине, пропустили без разговоров, да и без извещений было ясно, зачем и куда идут. Здесь приставленный Зайцем слуга показал дорогу к месту проводов, и дальше тронулись так же безмолвно.
Добравшись на яр, Пила со спутниками аккуратно опустили тело на траву. Место здесь и правда было прекрасное: Позади с одной стороны темнела вдоль реки Новая Дубрава, на самом высоком и видном месте красовались разноцветные крыши и башенки боярских хором детинца. С другой стороны, вокруг подножия прибрежного холма, цветущий лес пестрел белым и сиреневым, словно сад. Внизу под обрывом струилась неширокая здесь Песчанка - в песчаных берегах, потому наверно так и называлась, а за ней, сколько хватало глаз, зеленые поля и рощи...
Поэтому, из-за красоты, дубравцы и приносили прощаться сюда - тут и там виднелись следы старых и новых кострищ. Многие прорастали травой и уже почти стерлись. Был в городе и особый человек, который собирал угли и пепел, дробил неперегоревшие кости, и увозил развеивать над полем.
Прислужники сняли с телеги и расставили стол и скамейки. После все вместе разгрузили воз, и сложили из поленьев четырехугольную стопку, длинной в полтора обхвата, а шириной и высотой - в два локтя. Покойника, не открывая мешка, положили сверху, лицом к небу, ногами - к полудню. Тогда работники отогнали телегу чуть в сторону, и сами расположились передохнуть поблизости. Коршун и Клинок сели за столом, а Пила, согласно обычаю - как ближайший родич, стал разводить огонь. Едва береста и мелкие щепочки разгорелись, он отошел и присоединился к товарищам за столом. Поленья, хорошо просушенные в гостиничной дровнице, занимались мигом, и огонь охватывал помост и лежащее на нем тело прямо на глазах.
Клинок налил из туеска вина в три кружки, и подвинул Пиле и Коршуну.
- Пей, да начинай, брат-пильщик. - сказал Коршун.
Пила выпил, не закусив протер губы рукавом, и начал песню.
Этим песням в Горюченском отцы сыновей не учили, не повторяли друг перед другом их слов - старшие их только пели по случаю, а младшие - таков был обычай и долг - тогда же запоминали. На памяти Пилы, их перепели множество раз, особенно в Позорные Годы, да и после тоже. Отец при Яснооке пел, провожая мать и дочь, и еще двух дочерей - в малолетстве Пилы, тогда же он простился со своими стариками. В других семействах тоже провожали, иные - и не по одному человеку, Пиле было, когда запоминать слова. А что не удавалось запомнить - то приговаривали по-своему, и уже такими прощальные песни запоминались детям и внукам.
Допев первую песню, Пила выпил еще, и разламывая хлеб, проговорил, также нараспев:
- Ты как все, пришел от Неба и Земли. И идешь в свой черед, как нам всем уходить, по огню и дыму, как по лестнице. Еще спал ты слеп под сердцем матери, а костер твой уже стоял сложенный. Так и всем на свете путь указан отроду, к Вечному Небу и к Сырой Земле. Мы поем, тебя провожая в путь, люди в свой черед и про нас споют. И под песни нашу преломят плоть. Тогда нашей силе - быть их силой, А нашей жизни - быть их жизнью. А мы в правнуках возвратимся вновь, и откроем глаза белому свету. И ногами ступим по сырой земле... Смерть тебе пришла, завтра мне придет, А жизнь - вечная...
Все выпили, закусили хлебом, и Коршун сказал:
- Это верно. Может быть, что так оно и есть. Жизнь - она вечная... И все мы когда-нибудь, умрем, но потом снова вернемся на белый свет.
- Только злыдням не видать вечной жизни. - сказал Клинок - Они себе выбрали другое - не по-людски, ни как им судьба положила, а захотели обмануть саму природу, и своим бесовским колдовством продлить себе век. За это ни Земля, ни Небо их не примут, и не возвратят к новой жизни. А обманывать судьбу без конца даже им не под силу, как они не хитры...
- А в Хворостове ведь не так говорят про жизнь и смерть? - спросил его Коршун.
- Нет, не так. И там огню не предают, а хоронят - закапывают в землю. Там верят, что после смерти люди попадают в подземный мир, где правит подземный царь. Мертвых он судит по их делам, а те, кто раньше умерли, говорят про зло, или добро, которое человек сделал им при жизни. И говорят они всю правду.
- Что ж, тогда злыдню тоже лучше на тот свет не спешить. - Сказал Коршун - Потому, что когда он явится перед подземным царем, то и твой - кивнул он Пиле - брат, и тот витязь, в теле которого он к вам приехал, и еще много, кого он погубил, укажут на злыдня окровавленными перстами...
- А про Краюху тогда бы так сказали: - сказал, подумав Пила - "Был он хоть и бестолковый, и работать не любил, зато парень был добрый и честный!"
Огонь тем временем охватил весь дровяной помост, и пылал, вскидывая языки пламени вверх больше чем на обхват.
Пила пропел другую песню. Когда замолчал, то выпили снова, и запел уже Коршун - То ли прощальная была его песня, то ли нет, но говорилось в ней тоже о мертвых: О том как духи злодеев, предателей и подлецов после смерти бродят, спотыкаясь, в темных закоулках призрачной страны, слепые и бессильные, и не могут обрести ни света, ни умиротворения. Люди же добродетельные, скончавшись, мирно блаженствуют, а герои и мудрецы - возвышаются среди прочих мертвых, и стоят рука об руку с богами, словно советники и воины... Так верили в Стреженске.
Спели еще немало песен пока горел огонь, а когда угасли над грудой углей последние язычки, то допили вино со дна туеска, съели оставшиеся от каравая корочки, встали из-за стола, и пошли в город. Слуги, увидев это, запрягли пасшеюся лошадь, забросили стол и скамейки в телегу и тоже поехали восвояси.
В комнате Пилу, Коршуна и Клинка встретил Рассветник. Пила, увидев его, прям испугался - на воине лица не было. Он был бледен, как Вепрь вчера, с темными синяками вокруг глаз, и чуть заметно трясся. Движения я речь его были медленными, и неловкими, словно Рассветник был очень слаб. Пила подумал, что спать он так и не ложился, и от Вепря с ночи не отходил, но и этого ведь недостаточно, чтобы так измотаться... Но все же, когда товарищи вошли, он встал с лавки поприветствовать их.
- Здравствуй! - поспешил Коршун поздороваться в ответ и усадить измученного друга. - Ну что, как ты?
- Ничего. - негромко, как будто чуть присипшим голосом, сказал Рассветник, усаживаясь обратно, а затем и ложась - Вепрю я, вроде бы, сумел помочь, он теперь поправится. Но к нему сами потом сходите, а сейчас он спит. И мне бы тоже передохнуть надо.
- Отдыхай, отдыхай, брат! - сказал Коршун - Тебе, вижу, тоже досталось...
Коршун с Пилой остались в комнате, а Клинок все же отлучился взглянуть одним глазком на Вепря. Вернулся скоро.
- Как он там? - шепотом спросил Коршун.
- Как младенчик. Посапывает лежит. - Ответил Клинок так же тихо- Ну и сила же в нашем брате! - добавил он, кивнув на Рассветника. Тот уже спал мертвецким сном.
- Теперь и нам передохнуть можно? - спросил с надеждой Коршун.
- Отдыхай. - согласился Клинок - Я покараулю.
- Теперь-то зачем? - удивился Коршун - Дело сделано...
- Сделано. Но кто злыдню в городе помогал, мы не узнали и не узнаем теперь, наверное.
- Да есть ли эти помощники вообще? - усомнился Коршун.
- Есть или нет, это нам не узнать. У кого-то же он должен был остановиться. Без него самого они, конечно, вряд ли на что-то решаться - будут тише воды сидеть... Но на всякий случай нам тоже надо ухо держать востро.
- Ну, как знаешь. - ответил Коршун - Если устанешь, толкни меня, я постою.
- Ты, Пила, ложись спать тоже. - предложил Клинок.
- Да нет, не охота...Так полежу. - ответил Пила. Он лег на нерасправленную постель и снова предался своим скорбным думам, но сам не заметил, как через несколько минут задремал.
Когда Пила проснулся, уже вечерело. В комнате стояла полутень. На соседней крыше, за окном, виднелся рыжий отсвет солнца, отходящего к горизонту. Рассветник по-прежнему спал, и кажется, даже в той самой позе, в которой улегся на лавку днем ("Словно как на лавку упал, так ни разу во сне не поворочался" - подумал Пила). Клинок отдыхал на своем месте, а караулил уже Коршун. Увидав, что Пила проспался, он поглядел в окно, как бы угадывая время, потом протянулся до лавки Клинка и поворошил его.