Она внезапно выпустила кувшинчик из руки. Тот упал на пол и разбился на десяток острых белых осколков.
— Кувшин разбился, — сообщила Сафа, изобразив на лице скорбь, приличествующую печальному событию. — Но в каком-то смысле он все еще существует. С остальными его дублями все в порядке — и каждый из них ощутил некое эхо, когда разбился вот этот. И это эхо все еще ощущается где-то там, по всем направлениям, подобно затухающему звону колоколов.
Сафа прервалась, чтобы опуститься на колено и собрать с пола пригоршню фрагментов злосчастного сосуда.
— А теперь представьте, что я каким-то образом смогла заставить резонировать эти осколки с целыми копиями кувшина. Представьте далее, что я также как-то смогла похитить у каждой из целых копий небольшую долю ее упорядоченности, а взамен привнести в нее небольшую порцию хаотичности вот этой копии, то есть проделать обмен состояний.
Сафа на миг замолкла, пытаясь понять — удерживает ли она еще внимание аудитории? Следуют они за ее мыслью или уже потеряли нить и только притворяются? Это и с нормальными слушателями бывает трудно понять, а уж по непроницаемым лицам всех этих администраторов вообще ничего не прочтешь.
— Так вот, мы можем все это сделать. Мы назвали этот процесс «Исправление» — перенос крошечных порций энтропии из одного мира в другой, из одной параллельной вселенной в соседнюю. А устройство, позволяющее проделать такой энтропийный обмен, естественно, нарекли «Обменником». Ну, конечно, чтобы восстановить этот кувшин в его первоначальном облике, потребуется очень много времени. Но если мы начнем с кувшина, который был лишь слегка надколот и немного изношен, то возвращение к исходному состоянию произойдет гораздо быстрее. И вот это уже напрямую касается Механизма из Антикитеры [1]. Он разобран на несколько частей, и мы подозреваем, что некоторые его детали отсутствуют, но в других отношениях его состояние просто великолепно для предмета, проведшего около двух тысяч лет под водой.
Сафа медленно поворачивается лицом к огромной гудящей глыбе Обменника. Это тускло поблескивающий серебряный цилиндр с круглой дверью на одном конце, заключенный в массивные оранжевые шасси. Он, как гирляндами, обвит кабелями, охладительными трубопроводами и служебными галерейками. Машина по величине может сравниться с небольшим термоядерным реактором, но в несколько раз превосходит его по сложности. У нее более мощные, но и более чувствительные магниты, более разреженный вакуум, а его управляющая система столь опасно приблизилась к порогу разумности, что правительственные агенты все время должны быть начеку, чтобы тут же уничтожить машину, как только она обретет сознание.
— Вот это и есть наше оборудование. Механизм сейчас находится внутри него. Фактически мы уже начали резонансное возбуждение. Мы надеемся, что где-то там, в море альтернативных временных последовательностей, имеется копия Механизма, которая никогда не попадала в воду. Разумеется, эта копия тоже может быть каким-то образом повреждена, но где-то должна быть копия, находящаяся в лучшем состоянии, чем наша. А может быть, таких дубликатов тоже почти бесконечное множество. Возможно, это только нам так не повезло, и никакой другой двойник не был утоплен.
Сафа покашливает, чтобы прочистить горло, и вдруг видит свое отражение в одной из стеклянных панелей какого-то шкафа в углу помещения. Осунувшееся лицо, складки усталости в уголках рта, мешки под глазами — портрет женщины, которая слишком долгое время слишком тяжело работала. Но как еще иранский математик может чего-то добиться в этом мире, если, конечно, не рассматривать вариант с подкупом, лестью и угодничеством? Сафа родилась в бедной семье, и мир не спешил приветливо распахнуть перед ней все двери.
«Мешки под глазами разгладятся, а плоды трудов останутся надолго», — напоминает она сама себе.
— Процесс исправления будет заключаться в том, — произносит она, восстановив самообладание, — что мы похитим практически бесконечно малое количество упорядоченности в каждой из практически бесконечного количества альтернативных вселенных. Взамен мы сольем в каждую из этих временных линий крошечный избыток энтропии. Детали Механизма почти не почувствуют перемены: изменения в каждой копии будут ничтожно малы, практически неизмеримы. В какой-то копии это будет микроскопическая царапина, в другой — незаметное пятнышко коррозии или пара атомов, загрязненных примесями. Другое дело у нас, поскольку мы крадем порядок из огромного количества миров и собираем все эти крошечные порции в одной-единственной временной последовательности, — изменения в состоянии Механизма в нашей Вселенной будут громадными. Мы окажемся в выигрыше и восстановим Механизм в том виде, в каком он был до того, как утонул в море. Ну, а все остальные параллельные миры ничего не потеряют. Речь идет вовсе не о том, чтобы заменить чью-то копию, находящуюся в отличном состоянии, на нашу поврежденную.
«Ну, кажется, все прошло гладко, — думает Сафа, — я их вроде бы убедила. Похоже, обойдется без дурацких вопросов, и не нужно будет играть софизмами, дабы их обойти. Самое время гостям прошаркать к столам и заняться бутербродами с сыром…»
Однако в аудитории медленно возносится чья-то рука. Она принадлежит какому-то пылающему энтузиазмом юноше в очках с квадратными стеклами и со строгой челкой.
Юноша спрашивает:
— Как вы можете быть в этом уверены?
Сафа кривится. Она ненавидит дурацкие вопросы.
Рана откладывает инструмент и напряженно вслушивается. Где-то в музее прозвучало что-то вроде сильного хлопка дверью. Она сидит в молчании не меньше минуты, но звук не повторяется, и Рана возобновляет работу и продолжает соскребать крошечное пятнышко коррозии тончайшим долотом с алмазным наконечником.
А затем слышится другой звук, что-то вроде биения крыльев, будто птица мечется по темным холлам. Этого Рана уже не может перенести. Она выходит в подвальный коридор, гадая, не заявился ли кто-то еще поработать ночью? Но другие помещения все так же заперты, и света в них нет.
Она уже собирается вернуться в лабораторию и позвонить оттуда Катибу, когда снова слышит звуки возни. Рана находится рядом с лестничным колодцем, а звук отчетливо доносится откуда-то сверху: возможно, его источник — всего лишь этажом выше.
Уцепившись за перила, Рана поднимается по лестнице. Храбрость в ее душе, похоже, преобладает над мудростью — ведь в музей неоднократно проникали воры. Но на том этаже есть еще и кофейный автомат, и Рана намерена заполучить стаканчик напитка, который поможет ей продержаться как минимум час. Она тяжело дышит, достигнув наконец следующей лестничной площадки, и сворачивает в коридор, узкий и запущенный, как и все места в музее, не предназначенные для посетителей. По одну сторону от нее — высокие наружные окна, по другую — закрытые двери служебных помещений. Никаких воров не видно, зато через две двери в освещенном участке коридора стоит кофейный автомат. Рана нащупывает монеты в кармане и набирает на панели заказ. Машина оживает, начинает клацать и урчать, а Рана вдруг чувствует на щеке дуновение ветерка. Она смотрит вдоль коридора и снова ощущает порыв ветерка, будто где-то открылась дверь, впустив внутрь ночную прохладу. Но единственная дверь, которая могла открываться в эту пору, — именно та, где дежурит Катиб, а она находится в другом конце здания.
Пока стаканчик неспешно заполняется кофе, Рана решает провести небольшую разведку и идет навстречу сквозняку. Коридор заканчивается в конце этого крыла здания, где резко сворачивает направо. Рана огибает угол, и взгляду ее открывается нечто неожиданное. По всей длине коридора во всех окнах нет ни стекол, ни металлических рам: просто высокие пустые проемы в стене. И здесь же действительно находится источник слышанного ранее звука — возможно, ворон или похожая птица, темная, отчаянно бьющая крыльями. Она явно залетела через проем и теперь не может выбраться наружу. Птица яростно бросается на простенок, и ее глаза горят безумным отчаянием.
Рана стоит в остолбенении и размышляет, как такое возможно? Она же бывала здесь. Тут все должно быть так же, как на участке коридора за ее спиной. Может, она просто задремала над своими коробками и компьютерами? Но нет, она же помнит, как вышла на шум, как поднималась по лестнице, подходила к кофейному автомату и набирала заказ. Она в отчаянии вглядывается в опустевшие оконные проемы.
Дело не только в отсутствии стекол. Либо она сходит с ума, либо оконные проемы действительно выглядят так, будто стены решили сомкнуть сонные глаза.
Она должна вызвать Катиба.
Рана спешит назад тем же путем, каким сюда пришла, позабыв про кофе, за который успела заплатить. Да к тому же, когда она пробегает мимо кофейного автомата, то не видит на его панели никаких огоньков, словно он никогда и не был включен.
Рана возвращается в подвал. На лестничных пролетах у нее возникает ощущение, что ступени под ногами какие-то слишком уж сильно выщербленные, но когда она достигает последних ступенек, все вроде приходит в норму. Внизу она останавливается, чтобы привести в порядок мысли и чувства.
Ну, по крайней мере здесь, в подвале, все так, как и должно быть. В ее комнате ничего не изменилось, свет включен, мониторы лэптопов светятся, шестеренка все так же находится на своей подставке, а разобранный Механизм по-прежнему занимает дальний угол рабочего стола.
Рана опускается в кресло, сердце все так же колотится; она поднимает трубку телефона.
— Катиб?
— Да, дорогая, — его голос звучит, как будто между ними расстояние в полмира, и треска в трубке больше, чем должно быть; по крайней мере ей так кажется. — Чем могу быть полезен?
— Катиб, я была сейчас наверху и…
Рана запинается. И что она ему скажет? Что видела пустые проемы там, где должны быть окна?
— Рана?
Рана теряет самообладание.
— Я только хотела сказать, что… кофейный автомат сломался. Может, кто-нибудь его посмотрит?
— Только завтра. Сейчас здесь нет ни одного специалиста. Но я сделаю запись в журнале.
— Спасибо, Катиб.
После паузы он спрашивает:
— Больше ничего? Или что-то еще не в порядке?
— Нет, — отвечает она. — Больше ничего. Спасибо, Катиб.
Рана догадывается, о чем сейчас думает Катиб. Она слишком много работает, полностью зациклилась на своем задании. Поговаривают, что Механизм оказывает на людей такое действие. Он их затягивает. Они погружаются в лабиринт возможностей и вероятностей и уже не выходят из него, по крайней мере такими, как прежде.
Но Рана все еще убеждена, что слышала хлопанье крыльев ворона.
— …Уверенной относительно чего? — переспрашивает Сафа с любезной улыбкой.
— Относительно того, что все будет работать так, как вы рассказали, — поясняет пытливый юноша.
— Математические выводы предельно ясны и прозрачны, — отвечает Сафа. — Уж я-то знаю — сама разработала большинство этих методов.
Получается не вполне скромно, но, похоже, присутствующим это до лампадиона.
— Я хочу сказать, что здесь нет места неопределенности. Мы знаем, что спектр альтернативных временных линий простирается почти бесконечно, и мы знаем, что забрасываем в каждую из этих временных последовательностей наименьшее возможное количество энтропии.
Сафа изображает сдержанную улыбку, надеясь, что этого объяснения будет достаточно для любознательного юноши и она сможет продолжить свою презентацию.
Но тот далеко не удовлетворен ответом.
— Все это прекрасно, но не кажется ли вам, что вы исходите из молчаливого допущения, будто во всех этих временных линиях наличествует порядок, которым они могут поделиться? А если это не так? Что если все остальные Механизмы точно так же повреждены и покрыты коррозией, как наш? Что произойдет тогда?
— Все сработает в любом случае, — заверяет Сафа, — общее количество информации [2] во всех параллельных временных линиях таково, что мы почти с полной уверенностью можем гарантировать обнаружение по крайней мере одной совершенно целой копии. Разумеется, если все Механизмы повреждены ровно в той же степени, что и наш, то Исправления не выйдет — вы не можете получить что-то в обмен на ничего. Но такой вариант крайне маловероятен. Поверьте мне, я вполне уверена: мы сможем отыскать достаточно информации в параллельных мирах, чтобы реконструировать нашу копию.
Юноша, кажется, удовлетворен ответом, но как только Сафа открывает рот, чтобы продолжить речь, он снова поднимает руку.
— Извините, но… мне просто интересно. Мы будем закачивать в каждую из этих временных линий одно и то же количество энтропии?
Это грамотный технический вопрос, из которого следует, что молодой человек гораздо лучше подготовил домашнее задание, чем большинство присутствующих.
— На самом деле нет, — отвечает Сафа настороженно. — Как показывают расчеты, при обмене энтропией всегда имеется некоторый небольшой разброс значений. Если определенная копия Механизма обладает большим количеством пригодной для нас информации, то мы закачаем в нее больше энтропии, чем в копию, которая может предложить меньше информации. Но все равно речь идет об очень незначительных различиях, о мелочах, которые никто не в состоянии заметить.
Юноша запускает пятерню в челку.
— А если найдется только один?
— Что, простите?
— Я имею в виду: если там, в параллельных мирах, существует только одна-единственная целая копия, а все остальные повреждены в той же степени, что и наша собственная?
— Такого не может быть, — отвечает Сафа, надеясь, что найдется кто-нибудь, кто перебьет любознательного энтузиаста, задав ей другой вопрос. Не то чтобы она была в себе не уверена, просто чувствовала, что этот допрос может продолжаться таким вот образом всю ночь.
— Но почему же? — упорствует молодой человек.
— Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Математика утверждает: вероятность подобного настолько ничтожна, что мы можем про нее забыть.
— А вы верите математике?
— А почему я не должна ей верить? — Сафа начинает терять терпение, она чувствует: на нее наезжают и пытаются загнать в угол. Самое время директору музея встать на ее защиту, но, как всегда в таких случаях, он, видимо, отвлекся на что-то другое. — Разумеется, я верю в математику. Было бы крайне странно, если бы это было не так.
— Я только хотел спросить, — голос юноши звучит обиженно, как будто это на него нападают. — Может, это действительно маловероятно — я вам верю на слово. Но просто мне хочется знать, что произойдет в этом случае?
— Не забивайте себе голову, — твердо произносит Сафа. — Этого не случится. Не случится никогда. А теперь, с вашего позволения, я могу продолжить?
Ее пальцы давят на кнопку вызова Катиба. Но никакой реакции не следует. Телефон мертв, и она только теперь замечает, что его дисплей не светится. Она кладет трубку на рычаг, потом делает еще одну попытку, но ничего не происходит.
Только после этого Рана внимательно приглядывается к шестеренке, над которой работала. В антикитерском Механизме имеется тридцать семь зубчатых колес, это двадцать первое, и хотя оставалось еще немало сделать, прежде чем его можно будет вернуть в коробку, но все же она его изрядно почистила. А сейчас шестерня выглядит, будто Рана и не начинала работу. Целыми неделями Рана очищала ее поверхность от коррозии, а теперь та снова вся покрыта пушистым зелено-голубым налетом, как будто кто-то погрузил артефакт в сильную кислоту в те минуты, когда Раны не было в лаборатории. Более того, когда она, не веря своим глазам, в полном отчаянии разглядывает колесо, то замечает: на нем не хватает трех зубцов — то ли отломаны, то ли просто сточились до основания, результат один и тот же. И что хуже всего, по колесу проходит глубокая царапина, а скорее, даже трещина, готовая расколоть его пополам.