— Да прекрати ты хлюпать, — резко оборвал я Дмитрия, когда все они, кашляя, приблизились к нам. — Есть идея. Не будем мы губить твою любимую форму жизни. Просто попугаем немного.
Не знаю, поверил мне Дмитрий Анатольевич или нет, но скулеж прекратил и даже начал снимать на камеру то, как мы выливаем жидкий азот на потрескавшуюся от жары и всепланетной лихорадки землю. Жидкость мгновенно испарялась и белый изящный пар перемешивался с черным дымом, сочащимся вместе с угарным ветерком со стороны нефтеперерабатывающего завода.
И когда Лианна снова прошла по увлажненному, еще прохладному асфальту, на котором быстро исчезали островки инея, то… То через минуту она на мгновение замерла и, вдруг взмахнув руками, будто крыльями, побежала к нам и бросилась мне на грудь. Словно в реку с моста.
— Нету, — с придыханием шептала она, целуя мою перемазанную физиономию, — нету! Оно ушло! Оно испугалось тебя, Роман!..
А я смущенно отворачивал от нее лицо, время от времени встречаясь с насмешливыми глазами Дмитрия и замороченными взглядами Семена с товарищами. Они, хоть и по-разному, но не понимали того, что произошло на их глазах. А мне было наплевать и на иронию Бабия, и на непонятливость оранжевожилетчика.
Потому что моя была сверху. Потому что я ощущал себя сказочным принцем-победителем, которого осыпают цветами и поцелуями самые красивые девчата его королевства. Потому что побежденное чудовище убежало с поля боя, испуганно поджав свой покрытый каменной чешуей хвост. Потому что я — черт меня возьми! — нашел-таки средство борьбы с лавовым нашествием, и теперь можно было не бояться того, что спустя некоторое время на месте Юнаков будет бурлить огненно-вязкий океан магмы, переполненный до краев отголосками человеческой боли и ужаса.
А фиг тебе, природа! Ты сильна. Ты — обесчеловеченная стихия. Но ведь и я — стихийный человек! И мы с тобой еще потолкаемся на бревнышке!..
Ни до этого победного мгновения, ни позже, никогда больше в жизни я не ощущал такого приступа эйфории, не зная того, что почти в это же самое время кто-то другой, добрый и умный, уже изобретал еще одно средство для борьбы с кремняками. Или, вернее, не изобретал, а вспоминал хорошо забытую старину. Однако в то мгновение я физически ощущал справедливость пословицы о крыльях, вырастающих за спиной. И когда меня неожиданно ударили по ним, то у меня даже заныли лопатки.
А сделал это Алексиевский, который, неуверенно пошатываясь, вынырнул из клубов черного дыма, поднимающихся от шин перевернутого горящего «ситроена». С обожженной бородой, с оторванным рукавом рубашки, со своим неразлучным портфелем, зажатым просто под мышкой, и с водочным перегаром изо рта он появиться, словно чертик из шкатулки и, уставясь на нас черными бельмами своих очков, прохрипел:
— Слава богу! Хоть кого-то нашел!.. Роман, Волчара, беги за мной. Там Михая убивают…
6
Бежать, к сожалению, мы не могли. Мое тело от испытаний последних дней уже давно превратилось в сплошную рану. Душа, кстати, тоже. Алексиевский, задыхаясь, с трудом тянул ногу, вывихнутую где-то в свободных странствиях. Лианна, после того как я зло накричал на нее, приказывая оставаться на месте, держалась позади. Впрочем, и она, обиженная и смертельно уставшая, не могла передвигаться быстрее, даже если бы и сильно захотела этого. Про нетренированного Дмитрия, тащившего, посапывая, свои телеприбамбасы, я уже и не говорю. Кстати, идти с нами его тоже никто не приглашал. Само побрело. Вместо него была бы куда полезнее парочка оранжевожилетчиков. Но Семен, переговорив со своими товарищами, составить нам компанию отказался наотрез. Мол, приказа такого не было.
Ну-ну… А мы, без приказа захлебываясь едким дымом, сбивая ноги о груды кирпича, напарываясь на остро-недобрые взгляды встречных людей, топали через потрескавшиеся улицы, захламленные дворы и выжженные пустырища.
— Понимаешь, Волк, — бубнил над самым ухом Алексиевский, — ты не думай, что я тогда испугался и вас бросил. Нет! Я по делам пошел. Понимаешь, у меня на Юнаках знакомый фотограф живет… Жил… Нашел я его мастерскую, пленку проявил. — Он вдруг запнулся, как-то испуганно взглянув на меня. Но, увидев, что я не обращаю на него внимания, неуверенно продолжил: — В общем, считай, что я в разведку пошел. Замаскировался под всяких там… Интересное, я тебе скажу, дело, — в его голосе задребезжали подобострастные нотки. — Вот видишь, и пригодилось оно.
Вот еще, незаконнорожденное дитя Мата Хари и Штирлица! Я искоса взглянул на него:
— Ну и каковы же итоги, рыцарь пера и кинжала?
— К Айку люди потянулись. Даже Пригожа с ним разговор имел.
— Чего-чего? — не поверил я своим ушам. — Какой такой разговор?
— А черт его знает! Приехал на микроавтобусе, нашел Айка да и закрылся с ним в машине. Долго они там о чем-то базарили. С час, наверное. Я поблизости крутился, но только то и услышал, когда они уже на свежий воздух вышли, как Пригожа сказал: «Итак, ваши силы плюс мой авторитет могут иметь довольно приличную массу!» А Айк тогда еще захохотал: «И деньги!..»
— А потом?..
— Потом? Собрали они с десяток уколотых ребят, насовали им каких-то бумажек да и разослали по всем Юнакам. С прокламациями, что ли. Еще людей собирать. Стоп! — вдруг воскликнул он, резко остановившись. — Близко уже. Давай помедленнее пойдем. Ведь их там сотни, наверное, с полторы, а нас…
И он, обернувшись, посмотрел на Лианну с Бабием.
Только сейчас до меня дошло, в какую авантюру я влез: побежал выручать Михая практически в одиночку. Надеялся, чудак, что у Айка человечков всего ничего, что оранжевожилетчики моего приказа послушают… А фигушки!.. Да и начальничек их с сатанистами уже какие-то соглашения соглашает. Плохо… Сорок минут назад, пребывая в состоянии эйфории, я, наверное, не контролировал себя, решив, что мне подвластно все. Но теперь…
Оглядевшись вокруг, я понял, что мы дворами вышли к Юнакскому рынку. Вот за этой пятиэтажкой с почти полностью выбитыми оконными стеклами должна находиться рыночная площадь. Двое мужиков, которые до этого, громко кряхтя, вытягивали из подъезда кожаный диван, внезапно выпрямились и посмотрели на нас. В песочнице с поваленным грибком несколько ребятишек, возившиеся с какими-то сломанными игрушками, тоже повернули лица в нашу сторону. Издали мне показалось, что на месте глаз у них просверлены сквозные черные дырки.
— Дружище Волк, — запыхтел Алексиевский, и я даже вздрогнул. — Тут за углом есть киоск «Горпрессы». Я точно не помню, но, кажется, дверь у него была открыта. Из него еще Айкова шпана всякую порнуху вытаскивала. Может, спрячемся пока что там? Понаблюдаем…
Хотя как наблюдательный пункт киоск оказался действительно удачным местом и заскочили мы в него сравнительно тихо и незаметно, но бригада наша была немного великовата для подобного помещения. Однако про тесноту мы почти сразу же забыли, потому что рядом с нами, за квадратными экранами чудом уцелевших стекол, разворачивалось действо из какого-то фантастического триллера.
За поваленной изгородью рыночной площади, посреди остатков разрушенных торговых рядов, тускло полыхало лавовое озерцо с неизменным кремняком посредине. Вокруг столпилось около ста лиц неопределенного пола и такого же возраста.
Впрочем, присмотревшись внимательней, я снова с некоторой тревогой отметил, что среди них было много людей возраста более чем почтенного. Некоторые из них держали чадящие факелы, скрученные из какого-то вонючего тряпья. Их жирный дым доносился и к нам, оставляя в ноздрях гадко-слизистые ощущения.
Мне показалось, что толпа чего-то ждет, шурша приглушенными расстоянием разговорами и вяло передвигаясь вокруг озерца. От его близости к толпе я пришел в некоторое изумление, вспомнив недавний контакт с бабешкою, устроенный мне Дмитрием Анатольевичем.
Впрочем, такому свободному передвижению могло способствовать и огромное количество человеческих единиц, бессмысленно блуждающих между единиц других. Все они слегка покачивались развинченными движениями дряблых тел. Даже издали было понятно, что толпа наполнена алкоголем или наркотиками до самых краев. Михая среди них видно не было. А по белой стене полуразрушенного админздания ползли огромные, криво выведенные черной краской цифры: 666. Рядом с последней шестеркой таким же цветом выделялась широко открытая дверь.
Наблюдая за толпой, я не уловил того мгновения, когда на фоне этой двери появилась фигура в уже хорошо знакомой мне маске с не менее знакомым крестом на груди и юбочке, сделанной из резиновых приспособлений для мужской интимной жизни.
— Маги-и-и-истр! — донесся до нас душный выдох толпы, замедленно падающей на колени. Но не наклоняющейся, как положено, в поклоне, а отклоняющейся назад и выставляющей, таким образом, очень интересные места навстречу своему вожаку. Зрелище было не для слабонервных, тем более что многие из мужчин и женщин были обнажены до невозможности.
Магистр поднял руки и что-то произнес, после чего основная масса людей, не вставая с колен, приняла все-таки более-менее вертикальные позы. Впрочем, кое-кто из них не удержался и упал-таки на спину. Да так и остался лежать, не имея сил подняться. А магистр что-то говорил, делая медленные пасы руками и ритмично покачивая головой, закованной в уродливую маску. К сожалению, то, что он говорил своим сподвижникам, нам слышно не было. Вдруг я заметил, что несколько мужчин из задних рядов что-то прокричали магистру. Тот на мгновение прекратил свою речь и затем одобрительно кивнул, указывая рукой в направлении нашего тайника. С десяток «заднерядных» человечков поднялись и побежали к нам.
— Ч-ч-черт! — прошипел Алексиевский, толкая меня на Бабия, как раз настраивавшего свою видеокамеру, и двинул к выходу, вдавливая Лианну в стенку киоска.
— Стой, балда! — успел я схватить его за плечо. — Стой тихо! Тихо!.. Ни звука!
Алексиевский начал было сопротивляться, но внезапно окаменел. Я успел закрыть на задвижку дверь киоска, и в это время до сих пор поднятые металлические ставни вдруг сами с грохотом упали, отрезав нас от света божьего… Или сатанинского. И мы остались в полной тьме, переполненной старыми запахами железа и типографской краски.
У меня была плохая команда, это так. Но, несмотря на разницу в возрасте и темпераменте, несмотря на разницу в отношении ко мне, мой приказ относительно тихого поведения был выполнен на все сто. Никто не проронил ни звука. Даже тогда, когда киоск начали обвязывать какой-то толстенной проволокой. Даже тогда, когда его начали переворачивать. Даже тогда, когда этот железный сундук поставили на ребро, а потом снова начали наклонять, кантуя и ставя на другую грань. Даже тогда, когда во время очередного переворачивания с тихим треском вылетели оконные стекла и их острые края начали резать нас, оставляя на коже невидимую липкую боль, — даже тогда моя команда молчала. Только Алексиевский тихо шипел, отыскивая после каждого оборота свой упавший портфель. Только Лианна настырно хваталась за меня, безошибочно отыскивая мое тело в сплетении падающих тел. Только Дмитрий принципиально не пытался за что-то ухватиться, обеими руками оберегая свою видеокамеру.
Я не верил в то, что сатанистам не было слышно, как в киоске иногда что-то бухает. Но, как бы там ни было, никто из них так и не заглянул в середину. Тогда я отнес это на счет их одурманенности да нашего везения. И лишь спустя некоторое время понял, что был не прав.
А гудение толпы и визжание магистра становились все ближе и ближе, пока не стали различимыми отдельные слова. Пока, покачнувшись в последний раз, наша мышеловка наконец не замерла и кто-то грузный не вскарабкался на нее.
— Ну что, братва моя, — узнал я чуть подвывающий голос Айка, — так лучше?
— В нату-у-уре! — заревела братва. — Теперь слышно. Теперь ви-и-и-идно.
— Трибуну себе устроил, сучонок! — прохрипел было Алексиевский, но я ткнул его локтем в мягкий живот, и он поперхнулся.
Припав глазом к щели между стенкой и жалюзи, я выглянул наружу. Другие тоже нашли какие-то дырки. Поскольку мы находились прямо под Айком, то и обзор у нас был одинаковым. Правда, в отличие от него мы видели только передние ряды, оставив видение панорамное детям Сатаны.
— Бог умер, — торжественно провыл над нами Айк. — Кто не верит, тот пусть пойдет к развалинам церкви и посмотрит на это. Бога никогда не было. А был лишь мелкий фраер, который украл этот мелкий мирок у светосиятельного и который противопоставил своё — уже не мелочное! — коварство его доверчивости да и заточил творца нашего в подземных мирах. Да, братва, я не лоханулся — творца! Именно — творца. Потому что все, сотворенное с нами Богом, было в натуре издевательством над человеческой сущностью, созданной совсем не им. Потому что действительно клевые паханы так не ведут себя. Так ведут себя только злые отчимы. Вспомните, что предлагал нам Бог-отчим. Путь к спасению, к царству небесному — через страдание. Но человек не создан для страданий. Человек создан для счастья и наслаждения. Мы всегда говорили об этом, но нам не верили. И вот сейчас, когда после тысяч лет зловещих заклятий, через руины Бога наш творец возвращается к нам, даже последний Фома-неверующий может убедиться в нашей правоте. Скажи вот ты, братишка, как спасся твой сын, как спасся ты сам, что спасет нас?
Стоящий перед самым киоском упитанный мужичок лет пятидесяти, в сером пиджаке, накинутом на голое тело, поднял свои чуть остекленевшие коровьи глаза:
— Вау светосиятельному, дарующему нам наслаждение и лишающему нас страха! Вау магистру, ведущему нас огненными тропами кайфа к светосиятельному!..
— Ва-а-а-ау! — заорала толпа, даже металлические стенки киоска задребезжали.
— Последнее время я считал, что потерял сына, — снова поднял руку мужичок, призывая к тишине. — Многие из вас знают, как он жил. Я страдал, по глупости своей считая, что он прозябает в наркотиках и разврате, и не понимал, что он уже нашел путь к спасению из этого одичавшего мира. И только тогда, когда светосиятельный прислал к нам пламенное освобождение, когда его слуги продырявили к чертям собачьим крепостные стены земной поверхности, я понял сына своего и пошел за ним. Пошел через великий кайф…
Мужчина вытянул из кармана пластмассовый шприц.
— …по огненной жизни к вечному спасению, лишившись страхов своих. Теперь не пугают меня ни искры, ни раскаленный камень, ни пламя, ни издевательства дураков. Потому что не ощущаю я ни боли, ни страха, как те неверующие. А ощущаю лишь вечный кайф безо всякого рая и царства небесного. И за этот дар благословляю творца нашего! И пусть весь мир зальет океанами магмы, но мы, кто уверовал в светосиятельного, с улыбкой и без ужаса будем служить ему!!! Поскольку верим, что другого пути нет… Кто не с нами, тот против нас! — вдруг завизжал он, выкинув затасканный лозунг, и в его коровьих глазах вспыхнуло что-то холодно-рептилиевое.
Толпа загудела, забормотала, забурлила пузырьками одобрительных выкриков. Кто-то обнимался, кто-то целовался, кто-то хохотал и танцевал на месте, а двое юнцов метнулись к лавовому озерцу и, словно цветы, начали швырять камни в молчаливого кремняка. Молчаливого снаружи. Потому что я ощутил, хоть и несколько слабоватую, волну далекого полуночного ужаса. Рядом тихонечко затрепетала Лианна.
А людям было все равно: они хохотали, веселились, целовались, и к ним присоединялось все больше и больше человекоподобных существ. Инфразвук на них не действовал. Стресс был преодолен. Более того, я увидел, как те первые юнцы побежали по краю озерца, расплескивая ногами маленькие язычки желтоватого пламени. Я наблюдал эту картину какое-то неуловимое мгновение через щель, внезапно возникшую в нагромождении вспотевших тел. Но та сразу же сжалась, выдавив на меня из пространства ощущение невыразимого изумления и дохнув в лицо нереальностью ужаса и реальностью безнадеги.
— Ти-и-ихо! — загрохотал сверху по железу голос Айка. — Тихо, братва!..
И братва моментально смолкла. И я понял, что с некоторых пор приказы магистра будут выполняться неукоснительно. И Лианна чуть ощутимо дрожала рядом со мной, и грубый Алексиевский тяжело хекал в свою невидимую во тьме бородищу:
— Мне говорили, говорили, что кое-кто после наркоты может по огню ходить, а я не верил!..
А к Айку, очевидно, уже кто-то подошел, потому что, напрягая слух, я различил, как этот кто-то попросил: