Ростислав Владимирич смолчал. А волхв не стал:
– Ты как дорогу сюда нашёл, княже?
– Приехал в капище у Владимира… – князь осёкся, а Велигой довольно расхмылил:
– Вот именно, княже, вот именно, – он помолчал несколько мгновений. – Вас, христиан, горсть на Руси и доселе. Истинных-то христиан. А такие, как ты, как бояре твои, купцы там, посадский люд… какие вы христиане? В церкви Христу помолясь, в угол домовому чашку с молоком ставите, рядом с крестами коловраты да громовые колёса носите. Нет?
Князь молчал. Возразить было нечего – у самого на пальце перстень с коловратом.
– А в деревнях христианством вашим и вовсе не пахнет, – довершил волхв торжествующе. – Доселе капи на жальниках стоят за каждой околицей.
Князь молчал. На Руси и впрямь за неполных восемьдесят лет христианство сумело продвинуться не дальше городских посадов, да и там было непрочно. Пора ратных сшибок меж язычниками и христианами и кровавых одолений неуклонно уходила в прошлое, но и у той, и у другой стороны ещё хватало сил, чтобы одолеть открыто.
– Молчишь? – вновь сузил глаза волхв.
– Я не про то пришёл говорить, – бросил князь.
– Я знаю, почто ты пришёл, Ростислав Владимирич, – сказал Велигой, щурясь на огонь. – О судьбе своей жребий кинуть…
– Вестимо, – согласился Ростислав.
Волхв снова глянул на князя – теперь в его глазах читалось неложное любопытство, – но смолчал. Князь и сам скажет, что ему надо.
Рваные клочья огня разгоняли пугливую темноту, отрывались от костра и улетали ввысь, к звёздному небу. Волхв сидел почти недвижно, изредка подбрасывая в огонь сухую ветку и снова замирая.
Наутро князь встретил волхва встревожено-жадным взглядом воспалённых глаз – никак тож всю ночь не спал! – подивился Велигой. И на немой вопрос Ростислава только качнул головой:
– Не спеши, княже. Так быстро всё не решить.
Двое хмурых парней отволочили ворота храма, и волхв направился внутрь, неприветливо кивнув князю – ступай, мол, за мной. Ростислав, чуть похолодев, ступил за порог – он впервой был в языческом храме. Своды терялись где-то в полумраке, а по сторонам проступали суровые лики древних богов. Ростислава невольно охватила лёгкая оторопь, смешанная со страхом – в языческом храме всё оказалось не менее величественным, чем в православном, только как-то иначе, само величие было каким-то иным. Здесь всё дышало тайной, древностью, каким-то непередаваемым величием.
Вот бы показать это епископу, – мелькнула шалая мысль. – Ведь волынские-то попы как рекут – язычники-де живут в лесу, молятся колесу, какие там храмы…
Волхв оборотился к князю, глянул бедово и холодно, словно мысли прочитал, и Ростислав вдруг на миг ужаснулся – а ну как!.. один средь язычников!.. Ведь что может быть угоднее в жертву, чем князь иной, враждебной, веры?
– Не пугайся, князь, – вновь словно угадал его мысли волхв и вдругорядь испугал князя. – Жертву мы ныне принесём, но вестимо, не человечью.
– А почто? – дерзко спросил князь, осмелев.
– А ещё у богов совета спросить пришёл, – волхв снова глянул всё так же холодно и даже с лёгким презрением. – Человека в жертву приносят только при большой беде или в чаянии большой победы.
– И не жалко?
– Чего – не жалко? – не понял Велигой. – Человека-то? Так он же сам! Альбо там на войне – так то ворог. Чего ж жалеть-то – он же враз в вырий попадёт, возлюбленным воем у Перуна станет.
Пока говорили, подошли к одному из идолов.
Перун? Князь кинул взгляд на резное деревянное изваяние. Голая голова с длинным чупруном на темени, усы подковой, жёсткая складка у рта, тяжёлы подбородок, хмурые брови над глубоко запавшими глазами и горбатым носом. Перун, кто ж ещё…
Волхв поглядел на князя требовательно и строго.
– Пожертвуй богу что-нибудь самое дорогое для тебя. Из того, что у тебя с собой есть.
А что есть самого дорогого у князя-изгоя? Ростислав поколебался несколько мгновений, потом решительно рванул пряжку на груди, сбросил ножны с мечом. Обнажил клинок.
– Нет у меня ничего дороже тебя, – прошептал он, касаясь дола меча кончиками пальцев. – Прости, друже…
Велигой одобрительно кивнул – догадался князь.
– Возьми узду… – обронил волхв коротко. Они уже снова были в храме. У ног Перуна, которые как-то незаметно сливались с дубовым столбом – кап словно вырастал из дерева – лежала уздечка, отделанная изузоренным серебром. Была ли она до сих пор или нет – князь не мог бы сказать уверенно даже сам наедине с собой. Дорогая работа, и каждый узор наверняка что-то значит – не всем дано ведать древние резы и письмена, только волхвам. Даже князь знал только некоторые из них.
Ростислав невольно поднял глаза, встретился взглядом с глазами Перуна – на гранях рубинов дробились отсветы огня на жаграх. В душу вдруг вступило что-то могучее, что-то неведомое до сих пор распахнулось перед князем, он ощутил в себе силу и уверенность.
Присутствие чего-то неведомого, непознаваемого, тут же сгинуло, оставив ощущение силы.
Уздечка оказалась довольно тяжёлой – взнуздать придётся сегодня отнюдь не простого коня.
Волхв усмехнулся – а не побоялся князь взять в руки языческий оберег… добрый князь.
Впрочем, обуздывать коня Ростислава не допустили – Велигой взялся сделать это сам.
– Тебя, княже, он к себе и не подпустит, уж не посетуй, – сказал волхв, и князь отступил со странным, смешанным чувством облегчения и разочарования.
Вскоре коня вывели, и Ростислав восхищённо присел. Вороной жеребец, истинный Перунов скакун (только крыльев не хватает!), чёрный, как смоль, без единого белого пятнышка, танцевал на тонких длинных ногах, норовисто бил по земле некованым копытом, тряс гривой, горделиво выгибал шею и свирепо косил налитым кровью круглым глазом. Видно было, что этот конь никогда не носил на себе седока. Никого из людей.
Ростислав безбоязненно протянул коню ломоть хлеба, посыпанный крупной солью – любил коней. Жеребец недоверчиво покосился, фыркнул, но руки не укусил и хлеб принял, щекотнув княжью ладонь жёсткими волосками на мягких бархатных губах и тёплым дыханием. Князь взялся за уздечку. Трое младших волхвов уже уложили коню под ноги короткие тяжёлые копья, и все затаили дыхание.
Первое копьё конь переступил легко и уверенно. И тут князь вдруг осознал, что делает что-то не то. Он! крещёный православный князь! ведёт на языческой требе Перунова коня!
Жеребец вмиг почуял его колебания, гневно захрапел, и заплясал, задирая голову. Но всё ж пошёл за уздой и переступил второе копьё, с каким-то колебанием. Косил на князя налитым кровью взглядом, но – шёл. А потом – упёрся.
Косился по сторонам, фыркал – ни дать, ни взять, волка почуял. Гневно захрапел и заплясал, задирая голову. Наконец, дал всё же себя понудить, шагнул… споткнулся о копья и мало не упал на колени. Все дружно ахнули, конь испуганно прянул, вырвал узду из рук князя. Но его никто не ловил. Волхвы дружно кинулись разглядывать след. Велигой несколько мгновений глядел на следы конских копыт с обеих сторон от копья – правым копытом конь переступил, а левым – недошагнул. Наконец, волхв поднял голову, встретился глазами с вопрошающе-испуганным взглядом князя и мрачно кивнул.
ГЛАВА ВТОРАЯ. ЗАПАХ ВОЙНЫ
1. Русская земля. Река Рось.
Лето 1064 года, изок
Рось переплыли, не слезая с сёдел. В верхнем течении, там, где она летом на бродах едва по брюхо коню. Но сейчас бродов не искали – было не до того. Да и незачем, коль кони навычны.
Степной берег Роси не сильно отличался от лесного – те же балки и перелески, густые светлые сосновые боры и тёмные ельники, те же, только большие, поросшие вереском и ковылём пустоши. Дальше, к полудню, простора больше, там настоящая Степь. Там и ковыли, там и раздолье.
Там и половцы.
Новые степняки, пришедшие девять лет тому откуда-то с восхода, из-за Дона и Волги, пока что вели себя в степи тихо, если не считать трёхлетней давности вторжения в земли Всеволода Ярославича. Путь через Дикое поле пока был открыт для всех, на что в большой степени и рассчитывал князь Ростислав.
Хотя, впрочем, и не только на это.
Часть дружины, три сотни на семи лодьях ушли вниз по Днестру, к Дунаю и Русскому морю10 – обогнув с полудня Тавриду, они должны подойти в Корчев в одно время с ними, конной дружиной. А Ростислав к тому времени пройдёт через Дикое поле, через Донец и Дон, мимо Белой Вежи и Лукоморья.
На словах выходило красиво, как оно на деле выйдет?
Невестимо.
Смеркалось.
Дружина шла вдоль Роси на восход целый день, но приходило время отворачивать в Степь – до самой Родни тянуть не следовало. Ростислав Владимирич изредка устало оглядывался по сторонам. Лесостепь, перемежаемая холмами и перелесками, окружала их со всех сторон, на полдень распахиваясь в широкий простор.
Налитое огнём солнце клонилось к окоёму, уже касаясь его одним краем. И князь, и Славята уже несколько раз оглядывали степь в поисках подходящего ночлега – не спать же на земле посреди открытого поля.
Наконец, у окоёма показался невысокий, поросший березняком курган. Солнце уже едва выглядывало из-за днепровских круч, когда дружина, наконец, добралась до кургана. Вои успели до темноты собрать немного сушняка и полыни и сложить их в костры, когда тьма сгустилась, и тени подступили со всех сторон.
Заруба ударил огнивом по кремню, брызнули искры. Затеплился огонёк на стебельках полыни, жадно охватил весь пучок, пламя лизало ветки сушняка. Костры разгорались, отгоняя навязчивую темноту. Где-то далеко в степи завыл волк, к нему присоединился второй, третий, но вои оставил это без внимания, – многолюдству в эту пору волки в степи не страшны, – им и без того добычи хватает.
Костры развели в нескольких найденных поблизости от кругана ямах – да не увидит никто со стороны. Опасаться приходилось всего – а ну как поймёт великий князь Изяслав Ярославич, что задумал его дерзкий и беспокойный сыновец. Или может уже и донёс кто – доброхотов великого князя на Волыни и даже при дворе самого Ростислава Владимирича хватало. Достало бы только двинуть на полдень дружину, чтобы перехватить волынцев в устье Роси. А с полудня тем же часом подойдёт переяславская дружина – и всё! Прощай и мечты о Великой Тьмуторокани, и сам престол волынский. Будешь при дворе дядином жизнь коротать, словно заложник. Да и сыновей твоих то же самое ждёт – будут воспитанниками-вязнями, как вон Давыдка да Всеволод, братья двоюродные, дети дяди Игоря, былого смоленского князя.. И добро коль так, а то посадят в поруб, как дед Судислава Ольговича посадил и будешь каждому случайному солнечному лучику радоваться.
Князь горько усмехнулся, поворачивая над углями нарезанное ломтиками вяленое мясо, насаженное на наскоро ошкуренный берёзовый прутик вперемешку с кусками лепёшки.
Огляделся и замер.
В нескольких саженях от их нечаянного приюта, на самой верхушке кургана в темноте белел камень. Ростислав прищурился – у камня была слишком правильная, явно рукотворная форма. Князь встал, всё ещё раздумывая, медленно подошёл, и тут же убедился в правильности своей догадки. По поверхности камня неровными строчками были рассыпаны какие-то знаки, выбитое явно человеческой рукой.
Ростислав, вестимо, был грамотен, ведал и Константинову грамоту, которой писали все книжники Руси и словенских стран, и старую Фергалову глаголицу. Костёр давал вдосталь света, но князь ничего не смог понять. Не осилил грамоты. Должно, не русская, или чересчур древняя, решил он, вспомнив слышанные от кого-то слова про языческие «черты и резы», и отступился. И почти тут же вспомнил, где он видел похожие письмена – на горе Богит, у волхва Велигоя Кариславича. На подножиях языческих капей. Тогда особого внимания не обратил, а вот на тебе – запомнилось же всё-таки.
Что ж выходит? Курган – чья-то могила? Языческих времён ещё?
Ничего особенного при этой мысли князь не испытал. Ну и могила, ну и что? Здесь, в этих краях, каждый второй курган – могила, и все о том ведают. А каждый первый – тоже могила, только о том никто не знает.
Кто он был? Князь? Боярин?
Курган невелик. Может, и боярин. Но опять же, – может, он слишком древний, потому и осел. Тогда, возможно, и княжеский.
От костров запахло одуряющее-пряным запахом жареного мяса, раздались призывные возгласы воев, и Ростислав воротился назад, без сожалений оставив камень.
Сняв с огня прутик, князь бросил в огонь по кусочку хлеба и мяса:
– Тебе, неведомый… кто бы ты ни был. Порадей вместе с нами за нашу удачу, чтоб не зазря мы шли в Степь.
Быстро покончили со скудным ужином. Заруба подбросил в костер остатки дров. Вои укладывались на грубые постели – конские попоны, сёдла в изголовье – стойно древлему прапрадеду Святославу Игоревичу. Сон навалился тяжёлой каменной глыбой, сквозь которую Ростислав Владимирич ещё некоторое время слышал голос Славяты, расставлявшего сторожу опричь кургана – сторожиться было надо, что от половцев альбо ещё каких степняков, что от киян.
Князь проснулся неожиданно, словно от толчка, сел и огляделся по сторонам. Что-то случилось? Или просто случайная ночная тревога?
Вокруг царила тихая степная ночь, костры, потрескивая, догорали, где-то далеко в степи выли волки, яркие белые звёзды мигали с чёрного неба, словно подбадривая – не бойся, мы тут. Маячили опричь костров закутанные в плащи дозорные. Но что-то всё-таки было не так, – Ростислава не оставляло ощущение того, что он проснулся не сам, что его разбудили.
У кострища вился лёгкий сгусток тумана, больше похожий на тонкую струйку дыма. Князь остановил на ней взгляд, и она тут же зримо уплотнилась, стала шире, гуще и темнее, обрела светло-зелёный цвет, в ней проглянули черты человека. Голова в чешуйчатом шеломе, длинные русые волосы, густые длинные усы и бритый подбородок. Глаза в глубоких ямах глазных впадин светились тёмно-синим огнём. Остальное терялось, расплывалось. Впечатление было такое, будто призрак выглядывал из ямы в земле.
Да ведь так оно и есть! Он глядит, выглядывая из своей собственной могилы!
Вдоль хребта князя пробежала тонкая струйка холода. Он шевельнулся, и призрак покачал головой – не шуми, мол. Ростислав согласно кивнул головой – не буду. Всё одно от шума особого толку не будет.
Призрак приглашающе кивнул головой. Князь поднялся, сам не понимая, что это с ним такое. Шаг, два… Земля вдруг словно разверзлась под ногами, Ростислав Владимирич ухнул в яму, едва сдержался, чтоб не заорать. Что-то твёрдо ударило под ноги, падение прекратилось. Князь огляделся.
Темно не было. Четвероугольная яма с бревенчатыми стенами, тускло светящимися всё тем же зеленоватым светом. Человеческие и конские костяки, золотые и серебряные украшения, оружие, посуда.
Из угла, рыча, метнулось что-то непонятное – князь успел увидеть только огромную оскаленную морду, схожую одновременно и с волком, и с кабаном. Ростислав чуть вспятил, но хозяин могилы взмахнул рукой:
– Прочь! – голос раскатисто рокотал, отдавая какой-то бархатной глухотой. В хозяина такого голоса бабы влюбиться должны, даже его не видя, – подумал Ростислав мельком.
Неведомый зверь (или не зверь?) отскочил в сторону, порычав для порядка, и вновь скрылся в углу.
Князь присмотрелся к хозяину, который, как выяснилось, умел говорить. Тот был в длинном чешуйчатом панцире без рукавов, добротных вышитых постолах, оплетённых ремнями до колен.
– Да вот таков я, – усмехнулся тот, заметив взгляд князя. – Не ждал?
Ростислав смутился.
– Да я сам не ждал, если честно, – вздохнул тот. – Давно по мне тризны не справляли, лет семьсот уже как. Первую сотню лет меня ещё помнили, а потом… Благодарю тебя, княже.
Слова его звучали не всегда понятно, но общий смысл речи князь угадывал.
– Как прознал, что я князь? – не нашёл ничего умнее спросить он, словно именно это и было сейчас самым важным. Призрак в ответ только повёл плечом, словно бы говоря – какая разница. И впрямь – какая разница? Той стороне многое открыто.
– Я позвал тебя, чтобы отблагодарить за неожиданное уважение, – призрак сверкнул глазами. – Возьми себе отсюда, что хочешь.