— Боря, ты только не умирай! Мы ведь победили! Теперь все будет хорошо, мы отправим тебя в госпиталь. Там врачи тебя подлечат.
Но при взгляде на Борю Худякова, капитан Любимов понял, что врачи уже не смогут помочь этому мальчишке, современная медицина еще не научились возвращать умерших от ран солдат. Лейтенант Худяков так и умер с широко раскрытыми глазами, в которых отражалось голубое небо и желтый диск яркого солнца. Артур бухнулся на колени, грубо отбросил от лейтенанта девчонку санинструктора и пальцы рук приложил к вене на его мальчишеской шее, но и там уже не ощущалось биения пульса сердца. Артур Любимов одним движением рук разорвал гимнастерку на груди Бориса и увидел три пулевых отверстия. Но ни одна из пуль, если судить по расположению этих отверстий, напрямую не поразила юношеское сердце.
Тогда капитан Любимов положил обе ладони своих рук на обнаженную грудь лейтенанта Худякова и начал входить в транс. Последние слова, которые Артур услышал перед тем, когда его сознание вошло бы транс, был крик Бориса Нефедова, который кому-то кричал:
— Не подходь! Я кому говорю, не подходь к командиру, а то стрелять буду из пулемета…
Боря Худяков был весь черный, вся жизненная сила практически его покинула, только головной мозг этого человека еще отсвечивал светлым, но и его все больше и больше охватывала темнота смерти. Через ладони рук Артур слегка подкачал жизненной энергии этому парню. Он хотел посмотреть, каким путем этот квант жизненной энергии будет распространяться в этом почти мертвом теле человека. Видимо, Артур занялся благим делом, так как внезапно почувствовал мощную поддержку за своими плечами, по всей очевидности, это был сам творец. Квант жизненной энергии внезапно преобразовался в мощный световой луч, который высветил мозг и сердце Бориса. Сердце даже пару раз сократилось, словно пробуя свои силы, а затем быстро-быстро зачастило, пульс поднялся до ста двадцати ударов в минуту.
— Нужно, чтобы он быстрее прогнал свою кровь через сердце, слишком долго он был при смерти. — Послышался ровный голос, который Артуру показался хорошо знакомым. — А теперь сам займись его головным мозгом. Да и запомни, не забудь этого передать своим врачам, что ровно полгода этот лейтенант будет не в себе. Своим поведением и своими мыслями, он будет больше похож на психически неуравновешенного человека, но ровно через полгода он снова станет нормальным человеком. Вероятно, пока я не вполне уверен в этом, но Борис Худяков может стать крупным светилом в нейрохирургии.
Голос творца исчез, но его поддержка осталась, иначе Артур Любимов своими ограниченными человеческими силами не справился бы с воскрешением Бори Худякова. Но и при такой всемогущей поддержке он долго возился с организацией физиологических процессов в человеческом теле, возобновлением работы центральной нервной систему. К сожалению, как он не бился и не старался, Любимову так и не удалось добиться того, чтобы сердце лейтенанта работало бы подобно хронометру, оно изредка, но давало сбои, и тогда пульс учащался, чуть ли не вдвое.
Когда капитан Артур Любимов открыл глаза, то первым кого он увидел, была лейтенант Любаша, которая прижав сумку санинструктора к груди, громадными глазами на него смотрела. Артур так и не разобрал, чего больше было в девичьих глазах, смертельного страха или женского любопытства. Он устало перевел глаза с девчонки и посмотрел на лейтенанта Худякова, которого отпустила смертельная синева, но сейчас он был без сознания, но дышал. А это означало, что он будет жить и дальше. Капитан Любимов сердито посмотрел на девчонку санинструктора и сказал:
— Доставай носилки и вези его прямо в госпиталь!
В этот момент он увидел своего Нефедова, который имел ранение в ногу. Поэтому боец, полулежа на земле, проворно ворочал стволом своего МГ-34 в сторону любого бойца или командира, который хотел бы к Артуру подойти поближе.
— Нефедов, отставить! Спасибо, все в порядке! — А бойцам роты, которых Борис не допускал до него, крикнул. — Срочно найдите мне лейтенанта Немчинова.
Лейтенант Немчинов и бойцы с носилками для эвакуации лейтенанта Худякова подошли практически одновременно. К этому времени Артур, будучи еще не в силах стоять, сидел на мостовой улице, опершись спиной о переднее колесо подбитого немецкого бронетранспортера. А перед ним санинструктор Любаша заканчивала бинтовать своего лейтенанта, она не знала, что уже, как и Худяков, не вернется на фронт, а будет по всем госпиталям сопровождать Бориса. Станет ему хорошей и верной женой, родит двух сыновей, умрет в тот же час, когда и Борис навсегда закроет свои глаза. С силой от себя оттолкнув все эти провидческие мысли, Артур повернулся лицом лейтенанту Немчинову и очень тихо, чтобы никто не слышал, сказал:
— Вась, не в службу, а в дружбу сделай так, чтобы этих двоих, — капитан Любимов кивнул головой в сторону Любаши и Бориса Худякова, — отправили в госпиталь в Москву. Пожалуйста, проинформируй Александр Николаевича о том, что Боря Худяков со временем станет лучшим нейрохирургом Советского Союза, но полгода ему будет нужно лечиться, и это время он будет вести себя не адекватным образом.
Лейтенант Немчинов вытянулся и, молча, козырнул рукой, А Артур Любимов устало добавил.
— Пускай твои парни и Борьку Нефедова заберут с собой. Может быть, в течение лечения за ним присмотрят, а потом к делу какому-нибудь представят. Так глядишь, настоящий человек из парня получится. Нашей же роте совсем немного жить осталось, не правда ли лейтенант?
Немчинов слегка поколебался, затем вполголоса сообщил:
— Приказа о расформировании штрафной роты Северо-Западного фронта нет, такой не поступал. Но вам, товарищ капитан, лично только что поступил приказ о том, что завтра вы с остатками роты на захваченных немецких грузовиках должны убыть в Москву, адрес, по которому вы должны явиться, я вам сообщу завтра.
После разговора с лейтенантом Немчиновым, капитан Любимов с большим трудом поднялся на ноги и попытался сделать несколько шагов, но его так болтало и кружило, что он едва не упал на землю. Силы еще полностью не возвратились в его тело, а Артуру так не хотелось себя ощущать беспомощным человеком. Он оглянулся кругом, взглядом пытаясь отыскать опору, как рядом с ним вдруг оказался орангутанг с перевязанной белым бинтом головой. Ефрейтор Бове случайно оказался так близко от него, что Артур плечом касался его плеча. С другой стороны также случайно оказался сержант Алексей Молоков. Так они втроем некоторое время постояли, а затем враскачку, каким-то странным, подпрыгивающим шагом медленно пошли в сторону, где начштаба роты только что развернул временный КП. Бойцы штрафники смотрели на то, как эта странная тройка долго шла к тому месту, до которого нормальному человеку было всего три шага. Никто из бойцов не смеялся по этому поводу, так как все они знали, что их командир лейтенанта Худякова вытянул с того света. К каждому бойцу уже подходили бойцы НКВД и, вместо угроз расстрелом, слезно просили, чтобы все бойцы держали рот на замке по этому случаю.
Лаврентий Павлович закончил устный доклад, и устало откинулся на спинку стула, на котором просидел, не поднимаясь, уже два часа, ожидая реакции на письмо Иосифа Виссарионовича Сталина. Он впервые пришел на доклад к руководителю партии и государства с таким документом, что не решился на его основе сделать выжимку в печатном виде и эту выжимку представить на решение товарищу Сталину.
Лаврентий Павлович Берия не хотел даже себе в этом признаваться, но боялся того, что оказалось бы в такой выжимке. Потому что он был бы вынужден, готовя эту выжимку, в ее подтексте, выразить свое личное мнение по поводу того, о чем ему написал капитан Артур Любимов.
Это письмо капитана Любимова сегодня фелдъегерь доставил ему в три часа пополудни. Здоровенный детина с портфелем в руках прошел в кабинет самого наркома и из этого дерматинова портфеля достал солдатское треугольное письмо и, после росписи наркома в гроссбухе, треугольник вручил Генеральному комиссару государственной безопасности.
Через полчаса в наркомовском кабинете собрались особо доверенные люди, но Лаврентий Павлович, в этот момент, завершив чтение письма, посмотрел на лица своих доверенных людей и вдруг понял, что эти люди ничего не должны даже знать о существовании некого Артура Любимова и департамента полковника Воробьева. Поэтому нарком распустил своих доверенных людей, так ничего им не сообщив. Когда Лаврентий Павлович остался один в кабинете, он по прямому телефону связался с Иосифом Виссарионовичем и, услышав недовольный голос вождя, тот не любил разговоров по прямой линии, когда его отрывают от дела, и просто сообщил ему о получении письма от капитана Артура Любимова.
Совершенно неожиданно для наркома внутренних дел Иосиф Виссарионович не выругал его за пустой звонок, а вдруг поинтересовался:
— А вы, товарищ Берия, уже прочитали мое письмо? И теперь полагаете, что оно такое важное, что я должен его прочитать?
— Так точно, товарищ Сталин! Но письмо было адресовано на мое имя. — По-военному коротко ответил Берия.
На линии воцарилось молчание. Лаврентий Павлович представил себе, как Иосиф Виссарионович Сталин задумался и рукой машинально прикрыл микрофон телефонной трубки, или же как он с кем-то советуется по этому вопросу… Но тут трубка снова ожила:
— Ну, тогда приезжайте и привозите письмо к двенадцати часом, к полночи. Тогда у меня откроется окно перед встречей с маршалом Шапошниковым и смогу прочитать письмо капитана, который сам меня весьма интригует.
В этот момент в кабинет к Лаврентию Павловичу без предварительного предупреждения ввалился его заместитель по наркомату внутренних дел генерал Меркулов. В свое время товарищ Берия подобрал этого товарища на улице, вот и вырастил его до генерала и своего первого заместителя, надеясь, что он будет особо доверенным лицом, которому можно было бы доверить некоторые дела. Лет пять назад он совершенно случайно узнал, что генерал взял моду изредка на него постукивать, писать двухстраничные отчеты о том, чем он конкретно занимался в тот или иной конкретный день своей жизни. Когда эта информация дошла до ушей Лаврентия Павловича, то люди рассказывали, что он в тот момент аж позеленел от злости и начал принимать валидол стаканом.
Генерал Меркулов по-дружески поприветствовал начальника и бесцеремонно устроился на стуле у него за столом и начал рассказывать, о каком-то лейтенанте Немчинове и его рапорте. Гнев и злоба настолько в тот момент бурлили в голове наркома при появлении этого особо доверенного предателя, что, сохраняя на своем лице внешнее спокойствие, приоткрыл ящик письменного стола, где всегда лежал заряженным американский кольт. Но в этот момент Меркулов что-то упомянул о капитане Любимове, моментально гнев и злоба отошли в сторону, Лаврентий Павлович, молча, протянул свою руку. Меркулов как-то торопливо ему передал небольшую кипу бумаг.
Лаврентий Павлович, когда прочитал донесение лейтенанта Немчинова о разгроме моторизованного полка 3-й танковой дивизией СС под Холмами штрафной ротой капитана Любимова, то первым делом поднялся на ноги, подошел к большой карте Советского Союза, висевшей на одной из стен его кабинета. Пухлым указательным пальцем он с трудом разыскал этот Холм, некоторое время постоял у карты, о чем-то размышляя.
В этот же момент генерал Меркулов со злорадством подумывал о том, что Берия еще до конца не прочитал донесение этого лейтенанта Немчинова, а прочитав его полностью, наркому совсем плохо станет. Такую инфу скрывать от вождя партии и государства, да за это его по шерстке не погладят. Ведь с момента образования в рамках наркомата департамента полковника Воробьева, генерал Меркулов только тем и занимался, что пытался выяснить, какую же тему конкретно разрабатывает этот профессор философии и его люди. Поэтому, когда ему перезвонил его новый знакомый майор, имени которого Меркулов так и не запомнил, так случайно встретились, выпили и поговорили по пьянке по душам, заведующий внутренней канцелярией, и сказал, что поступило странное донесение с фронта. То генерал и первый заместитель наркома Меркулов не поленился и сам лично спустился во внутреннюю канцелярию, прочитать это письмо-донесение.
Прочитав до конца донесение лейтенанта НКВД Немчинова, Лаврентий Павлович закрыл глаза и задумался.
Комиссар госбезопасности же Меркулов в этот момент собирался вскочить на ноги и прямо в лицо объявить наркому внутренних дел о том, что он предатель интересов советского народа, сознательно вводит в заблуждение Иосифа Виссарионовича Сталина, вождя рабочих и крестьян.
Но комиссар госбезопасности так и не успел этого сделать, когда он положил руки на подлокотники стула, и перед толчком ими, чтобы подняться на ноги, мельком взглянул на наркома внутренних дел, то увидел, что Лаврентий Павлович уже стоит на ногах и в руках держит большой пистолет с толстым стволом. Дуло этого пистолета смотрело Меркулову прямо в лоб, руки комиссара госбезопасности внезапно ослабли и, вместо того, чтобы вскочить на ноги, он безвольно шлепнулся обратно на сиденье своего стула. Комиссар госбезопасности мгновенно сообразил, если он двинется с места или скажет хотя бы одно слово, то последует выстрел, и он умрет. Однажды ему пришлось стать свидетелем такого выстрела, о котором даже сейчас лучше было бы не вспоминать.
— Ну что. Алексей Михайлович, так и не можешь избавиться от сыскарской привычки и до конца жизни оставаться мелким оперативником, копаться в человеческом дерьме, совать нос не в свои дела и вовремя не останавливаться. Ты, что забыл о том, что это я тебя нашел и вознес до своего заместителя. Так, что облаивать и обсерать своего благодетеля, это дело совершенно не благородное, только для таких серых лапотников, как ты. Неужели ты подумал, что можешь меня обойти и занять мое место наркома внутренних дел. Может быть, такие люди и существуют на свете, но это, разумеется, не ты Алешка.
— Не бойся, сейчас я тебя расстреливать не буду, пока ты инее нужен. Но если еще раз, коснешься моих дел, то тебе предстоит встреча с моим Зурабом, а русского языка он не знает, и ты его не сможешь уговорить, чтобы он сохранил бы тебе жизнь. Зураб, получив указание, и, не задумываясь, нажимает на спусковой крючок. А теперь вали вон из кабинета, мразь поганая, чтобы я тебя не видел.
Когда комиссар госбезопасности Меркулов чуть ли не ползком покинул его кабинет, Лаврентия Павлович связался с секретарем и его попросил, чтобы тот пригласил Зураба к нему в кабинет и больше он ни для кого не доступен, кроме, разве что, полковника Воробьева. Когда Зураб, это был один из четырех грузинских усачей, которые повсюду его сопровождали, вошел в кабинет и вытянулся в трех шагах от стола, то Лаврентий Павлович достал какую-то фотографию и бросил ее на край своего стола и произнес короткую фразу:
— Возьми и займись!
Зураб подошел к столу и осторожно взял в руки фотографию и внимательно ее изучил. Затем он кивнул головой в знак того, что знает этого человека и ему не нужна дополнительная информация, положил фотографию на стол, развернулся через левое плечо и бесшумно покинул кабинет босса.
Иосиф Виссарионович внимательно прочитал письмо капитана Любимов, пару раз интригующе улыбнувшись в свои некогда очень густые рыжеватые усы. Это был верный показатель того, что товарищ Сталин очень интересуется капитаном Любимовым. Тогда Лаврентий Павлович решил идти до самого конца и Иосифу Виссарионович Сталину протянул донесение лейтенанта Немчинова. Сталин несколько раз перечитал это донесение, каждый раз останавливался и подолгу вдумывался в различные его места. Лаврентий Павлович обратил внимание, что на этот раз Иосиф Виссарионович работал с документами без привычного красного или синего карандаша.
Прочитав оба документа, Иосиф Виссарионович поднялся на ноги и стал ходить вокруг стола, затем он достал курительную трубку, набил ее табаком и ее прикурил толстой и длинной спичкой. По кабинету тут распространился ароматнейший запах табака "кэпстен". Берия знал только о том, что этим табачком вождя снабжают военные морячки, адмирала Кузнецова, но в это дело даже не совал своего носа. Иосиф Виссарионович подошел к рабочему столу и нажал какую-то кнопку.