— Как ваше имя? — не давая ему прийти в себя, настойчиво потребовал следователь.
— Меня зовут Рамиро Фернандес Гарсия! Ну и что? — снова вскинулся он. — Почему расстреляли их?
— Так! — Следователь внимательно посмотрел на арестованного. — Во-первых, запомни: если тебя чего-то там и лишили, то сделал это не товарищ Фидель Кастро, а народ… Во-вторых, разговор наш продолжим завтра. Вижу, тебе надо на многое раскрыть глаза…
Следующая ночь также прошла без сна. Он понял, что это провал… Провал непоправимый. Ему был известен не один способ покончить с собой, даже если тебя оставили в одном нижнем белье. Он готов был это сделать: все утрачено, последняя, единственная карта бита! Иного хода нет! Но… Было неясно, на что же они собираются раскрыть ему глаза… На многое… Бесплодно раздумывая над смыслом этих слов, Гарсия все чаще вспоминал Марту, ее родинку за правым ухом, пухлые влажные губы, постоянно что-то просящие глаза… Чувство, которое там, за пределами родной земли, было ему незнакомо, терзало его до изнеможения.
После завтрака бледного, осунувшегося Гарсию вывели во двор, посадили в машину, где уже находились следователь и тот, кто его арестовывал, и повезли по Центральному шоссе на восток.
По обе стороны дороги мелькали пальмовые рощицы, манговые и апельсиновые сады. В разные направления разбегались ряды стройных королевских пальм, от движения автомашины превращавшиеся в приятные глазу ровные линии. Позади оставались почти готовые к сафре плантации сахарного тростника, созревшей папайи — дынного дерева, изумрудные, во многих местах прикрытые тентами квадраты табачных посадок. Они проезжали знаменитый своими сортами район Ремедиос.
То здесь, то там зелень табачных полей прочерчивали цепочки соломенных шляп и согнутых белых спин. “Срезают лишние побеги”, — невольно подумалось ему, и тут же на память пришли слова дона Карлоса, которые тот любил произносить именно в это время года управляющему своего имения: “Срезание почек требует особого внимания, требует любви рабочих к табачному листу. Их рукам вверяется успех всего урожая, поскольку любая их оплошность уже никем не сможет быть исправлена”.
На открытых участках, над распаханной красной землей белоснежным конфетти кружат стаи чаек, прилетевших сюда с моря в поисках пищи. Горбатые серые зебу пасутся на тучных лугах, кропя их светлым горошком. И колючая проволока, размечающая все кругом на участки, вдруг не кажется ржавой, враждебной, колючей.
Рамиро Фернандес Гарсия видит, как сидящий на переднем сиденье следователь отирает лоб, затылок, грудь носовым платком, и до боли в суставах ощущает, что все это — красная земля, зеленый тростник, королевские пальмы, зебу, чайки, даже влажный, липким жаром обволакивающий легкие воздух — как никогда прежде дорого ему, близко его сердцу, но… оно не принадлежит ему, оно недосягаемо, как мираж, как сновидение…
К середине дня “форд” достиг поворота, за которым начинались бывшие земли дона Карлоса. Еще десять километров, и за группой серебристых тополей откроется въезд в аллею из королевских пальм, которая приведет к главному зданию “Делисиас”. Но машина не свернула с шоссе, и он подумал, что они направляются в соседний городок. Когда “форд” приблизился к столь знакомому Рамиро двору, где раньше на цементном полу просушивали кофейные зерна, следователь посмотрел на часы и сказал:
— Стоп! Выходи! Станешь вон там, у бара…
“Зачем? Что они задумали? Убрать при попытке к бегству? Но здесь столько народа… И зачем надо было так далеко везти?” Рамиро Фернандес терялся в догадках. В этот момент из-за угла вышел его старший брат Хосе Луис. Он увидел и сразу узнал Рамиро, бросился к нему, схватил за руку:
— Идем! Скорее! Здесь могут увидеть! — Но, сделав буквально два шага, остановился. — Постой! Ты как здесь оказался? Зачем пришел?
— Хосе Луис, ты жив? Не может быть! А дядя? Где сестра? Как мама?.. — От волнения Рамиро чуть не кричал.
— Тише! — испуганно произнес Хосе. — Какое тебе дело? Тебя все равно никто не примет. Слышишь? Лучше уходи!
— Да ты не бойся, Хосе Луис…
— Я и не боюсь. Не думай, это не страх. Или ты должен прийти к нам по-другому, сам знаешь как, или уходи. Я не знаю, что ты делал все это время, но ты был там, с ними…
— Скажи только, что все живы! Скажи…
— Конечно! Что с нами могло случиться? Уходи! Нас могут увидеть. Ты мне все-таки брат.
— Ладно, Хосе Луис! Скажи только им… А, не надо… Прости… — Рамиро повернулся и зашагал прочь.
— Ну что? — спросил следователь, когда он вернулся к машине. — Жив твой брат? А? Не хочет тебя знать? Вот так!
— Увезите! Увезите меня отсюда! Скорее! — Губы Рамиро Фернандеса зашептали слова проклятий, хотя он и сам не знал, кого и что проклинает: инструктора Альберти, себя, судьбу или… Он схватился за горло и, забившись в угол, умолк.
Когда они выехали на шоссе, следователь коротко бросил притихшему Рамиро:
— Сколько ты уже здесь?
— Скоро два года. — И Рамиро Фернандес Гарсия твердо и решительно посмотрел в глаза следователю. — Не думайте, что проговорился. Я сам! Я расскажу вам все…
Машинка стучала, словно сотрудник, сидевший за ней, стремился выйти победителем конкурса. Следователь то и дело просил Рамиро Фернандеса Гарсию говорить помедленней. Тот же весь ушел в воспоминания, и временами казалось, будто он забыл, что находится на допросе в органах безопасности, и рассказывает о себе друзьям, с которыми давно не виделся. В июле 1959 года они вместе с сыном дона Карлоса уехали с Кубы и сначала поселились в Майами-Бич, в дорогом отеле “Карибиан”. Правда, жили каждый в своем номере — разница в цене была значительной, — но кругом бурлила с детства увлекавшая его жизнь. Деньги у Рамиро были — дон Карлос перед отлетом в Испанию снабдил его на первое время, — и Рамиро, очутившись на богатейшем из курортов, старался взять все, что мог. Однако деньги быстро кончились. Сын помещика купил себе небольшое дело, но Рамиро ни компаньоном, ни служащим в него не позвал. И тут начались неприятности. Не проходило и недели, чтобы его не вызывали в отдел иммиграционной службы США.
— Я не понимал, чего они добивались, пока однажды мистер Эверфельд прямо не сказал мне: “Ведь вас арестовывали после нападения на Монкаду”. Я удивился, откуда им это известно, но позднее мне стало ясно, что этот Эверфельд из ФБР, хотя и работал в иммиграционном отделе. На Кубе меня действительно арестовывали после Монкады. Но членом отряда Фиделя я не был, хотя помогать им помогал через Педро Родригеса.
— Через кого?
— Педро Родригес Гомес — мой друг детства. Он был близок к отряду Фиделя, но перед самой революцией мы с ним поссорились — не сошлись во взглядах…
— Так, так! Продолжайте.
— Я помогал революционерам, хотя и не понимал, чего Кастро добивается. Но Эверфельд твердил одно и то же: “Мы не доверяем вам. Докажите свою лояльность. Докажите нам, что вы не кастровец. Иначе вышлем обратно на Кубу”. Я не знал, какие ему нужны доказательства, и тогда он открыто предложил сотрудничать с ФБР — выявлять коммунистов и кастровцев среди кубинцев, которые приезжают в Штаты. Я сказал ему, что политикой никогда не занимался, почти все время провел в провинции, мало кого знаю. Но ему, видно, было все равно. А мне… Мне нужны были деньги.
Так Рамиро Фернандес Гарсия стал работать на ФБР. Вместе с пятью такими же, как и он, гусанос[5] он должен был следить за пилотами, совершавшими регулярные рейсы между Гаваной и Майами, подслушивать их телефонные разговоры в отелях и составлять по ним оперативные сводки.
В январе 1961 года ФБР передало Фернандеса в распоряжение Центрального разведывательного управления США. Произошло это на частной квартире в центре Нью-Йорка.
— Поначалу часа три со мной беседовал рыжий детина. — По всему было видно, что Фернандес Гарсия охотно давал показания. — Потом мне сказали, что это один из помощников самого Аллена Даллеса. Расспрашивал о моей жизни, допытывался, хочу ли возвратиться на родину “без коммунистов”.
— Как звали рыжего?
— Мистер Громан или Горман, точно не помню. Но на следующий день меня представили Вильяму Фримэну, который числился позже, в Гватемале, вторым шефом.[6]
— А кто был первым?
— Главным шефом был некий мистер Мак Куоринг — тоже старший кадровый офицер американской армии. Мистер Фримэн, которого в Гватемале все звали “полковник Фрэнк” или “мистер Катт”, предложил мне “спокойную работенку”, как он выразился: следить за командным составом бригады и доносить ему обо всем подозрительном… Я согласился — что мне тогда оставалось делать? И меня отправили в Гватемалу. Поселили вместе с руководителями отрядов в доме помещика Роберто Алехоса. Инструкторами там были: Боб, Большой Джон, Сонни, Джимми, а старшими Адамс и Билл — начальник разведки.
— Расскажите подробнее о ваших “подвигах” на Плайя-Хирон.
— Какие там подвиги! — Рамиро махнул рукой. — Я хоть и был вооружен, ни разу не выстрелил. У меня было приказание от “полковника Фрэнка” в пекло не лезть, в плен не попадать, а если что… живым не сдаваться. Когда стало ясно, что никто нас не поддержал, что войска Кастро и не думают переходить на нашу сторону, а сражаются как львы, я сел на первый попавшийся баркас. Но тут к берегу подошел Т-34 и начал топить их одного за другим. Я бросился в море. Те, кто струсил, вместе с баркасом пошли на дно. Я поплыл в сторону транспорта. Меня заметили и выслали моторную лодку. “Вот это герой! Впервые вижу кубинца, который не побоялся акул!” — похвалил “полковник Фрэнк”. А потом я узнал, что в это время, когда наши захлебывались в вонючей болотной жиже, боясь поднять головы, и раздирали себе тело в кровь, страдая от москитов, Даллес и Кеннеди упивались в Белом доме шампанским, закусывая икрой и фазанами, и оттанцовывали со своими разодетыми женами под оркестр военно-морских сил… Операция провалилась…
— По какой причине, как вы полагаете?
— Тогда я понимал, но не хотел верить: американское правительство думало загрести жар чужими руками. Да, собственно, и кому, как не нам, самим кубинцам, надлежало освободить Кубу от коммунистов… Только бригаду вооружить они вооружили, а во всем остальном обманули. Я был рядом, когда перед началом операции “Плутон” Фрэнк и Билл проводили последнее совещание с командирами подразделений бригады. Помню, как Билл утверждал: “Главное ваше преимущество заключается в том — и никакого сомнения, — что Кастро не сможет организовать отпор раньше чем через семьдесят два часа, так как он не располагает военными соединениями ни в районе, ни поблизости от места высадки. Ближайшие его отряды находятся в Сант-Кларе, а это далеко от зоны, и к ней нет должных подъездов. Кроме того, мы располагаем сведениями, что воинские формирования Кастро в ближайших провинциях Лас-Вильяс и Матансас слабы и дезорганизованны. Потребуется несколько дней, чтобы привести их в состояние боевой готовности”. На этом совещании Маноло Артиме — вы знаете, он был гражданским представителем кубинского правительства в эмиграции — спросил Билла: “Скажите, Билл, в каком состоянии находятся средства связи в районе высадки? Хирон, Плайя-Ларга, Сан-Блас и другие населенные пункты сообщаются с остальной территорией Кубы по телефону или по радио?” — “Там нет решительно никаких средств связи, — ответил ему Билл. — Если кто и увидит вас во время высадки, ему придется проделать шестьдесят километров до сахарного завода “Ковадонга”, чтобы добраться до телефона. Повторяю, зона операции пустынна, если не считать нескольких десятков рабочих, которые строят дома для туристов на Плайя-Хирон”. Тогда командир бригады Хосе Перес Сан Роман спросил: “А какими сведениями вы располагаете о численности и силе вооруженных отрядов Кастро?” Билл не моргнув глазом ответил: “В час высадки Фидель Кастро будет располагать всего несколькими старыми танками и артиллерийскими орудиями и не будет иметь никакой авиации. Те немногие самолеты, которые достались Кастро в наследие от Батисты, будут уничтожены на земле бомбежкой наших Б-26. У вас будет абсолютное превосходство!” Черт побери! Свинья! Он ничего не знал…
— Вы это откровенно?
— Да! Это одна из причин. Тогда Артиме еще спросил о положении с восставшими против Кастро в горах Эскамбрая. Билл сказал, что в горах, близлежащих к Хирону, более семисот человек ожидают высадки бригады и что на вспомогательных судах заготовлено вооружения и боеприпасов еще на шесть тысяч человек. “В соответствии с расчетами на основании данных разведки в первые три дня к бригаде присоединятся не менее пяти тысяч человек, которые ждут вас и добровольно выступят против Кастро. Кроме того, наши самолеты сбросят в районы городов оружие, которым могут воспользоваться все, кто недоволен коммунизмом…” В этом месте Фрэнк перебил Билла: “Главное, что вы должны помнить: ваша основная и единственная задача удержать захваченный вами плацдарм в течение семидесяти двух часов!”
— А что же должно было произойти затем? — Следователь улыбался.
— Вот то-то и оно! Фрэнк нам прямо так и заявил: “После семидесяти двух часов мы будем с вами, чтобы сделать следующий шаг! Но скорее всего, вы не станете нуждаться в нашей помощи. Вы сами окажетесь настолько сильными в военном отношении, получите массовое подкрепление тысяч добровольцев, недовольных режимом Кастро, что быстро, разбив вражеские силы, которые встретите на пути, пойдете вперед! Вы лично, Сан Роман, сядете за руль “джипа”, промчитесь до Центрального шоссе, выкинете левую руку, чтобы показать, что сворачиваете налево, — и прямиком до Гаваны!” Алкоголик!.. Одно хорошо, что добрый, а так — самодовольный кретин! Никакой поддержки. Наоборот! Ваши не жалели крови, своих жизней, чтобы защитить Кастро… Никто и не подумал поддерживать нас…
— Так! Это вы себе четко представляете. Хорошо! Ну а что потом?
— Потом… Потом было еще хуже… Немного продержался на деньги, полученные за участие в деле. Получал пособие, как все. Ел сухой картофель… А когда пленных обменяли на тракторы и медикаменты, в Майами… Вы знаете, на футбольном стадионе Джон Кеннеди пожелал встретиться со всеми нами. На поле в боевых порядках, в новом, с иголочки, снаряжении были выстроены батальоны… Мне многое не понравилось там, на этом стадионе.
— Например?
— Когда Кеннеди сам за рулем открытого белого “линкольна” появился на стадионе, все повскакали с мест и стали размахивать американскими флажками… Ни одного кубинского…
— Как же? Там было так называемое “знамя”, — с нескрываемым удовольствием вставил следователь.
— Это-то мне больше всего и не понравилось. Перес Сан Роман возник на трибуне и продекламировал: “Сеньор президент, бойцы бригады № 2506 вручают вам этот штандарт; мы передаем его вам — временно, на хранение”. Кеннеди взял и ответил: “Я благодарен бригаде за избрание Соединенных Штатов в качестве страны — хранителя этого знамени. Я могу заверить вас, что знамя будет возвращено бригаде в свободной Гаване!” Потом попросил Факундо Миранду, который якобы укрыл знамя, вынес его с Плайя-Хирон и в течение двадцати месяцев бережно хранил, подойти к нему, чтобы лично познакомиться. Когда Миранда поднялся на трибуну, Кеннеди прокричал: “Я хотел лично видеть человека, которому должен возвратить это знамя в Гаване!”
— Тогда на трибунах поднялся сумасшедший шум. Охрана президента забеспокоилась за его жизнь, а президент США Кеннеди получил вовсе не боевое знамя, а кусок материи, поспешно приготовленный и вышитый за несколько часов до фарса на стадионе.
— Да! Так оно было! Многие знали об этом, но что делать? Надо было есть… пить… Знамя… Там было не до него. Как только наши подразделения почувствовали отпор и в ряде мест стали отступать, Сан Роман и Артиме были первыми, кто отдал приказ уничтожить все, что могло явиться уликой. И знамя, которое — да! — развевалось в течение нескольких часов над зданием штаба бригады в Плайя-Хирон, было утоплено в болоте, а члены штаба еще за три с половиной часа до окончания сражения разбежались кто куда. А на стадионе… Там я стоял и думал о том, что буду есть завтра.