После небольшого перерыва начались конные соревнования. Нужно преодолеть десять препятствий и срубить три лозы. Меня допустили до соревнований лишь потому, что я являлся командиром роты и был как бы хозяином всего этого хозяйства. Кроме того, генерал Надаров очень хотел видеть меня в списке соревнующихся.
Всего было пятнадцать участников от капитана и ниже. Почти все они были кавалеристами, и я по сравнению с ними выглядел так, мальчиком среди взрослых, хотя я был не сильно моложе их и в стрельбе показал себя с наилучшей стороны.
Преодоление препятствий требует согласованных действий лошади и всадника. Суть заключается в следующем. В нормальном положении всадник находится по центру тяжести лошади. И всаднику хорошо и лошади незатруднительно. Когда лошадь поднимается вверх, то всадник наклоняется вперёд к шее лошади, чтобы снова быть по центру тяжести, а не опрокидывать лошадь назад. Если лошадь спускается с горы, то всадник должен отклоняться назад к крупу, чтобы сохранять центр тяжести, а не усиливать нагрузку на передние ноги лошади, чтобы они не подогнулись и лошадь упала. Вместе с всадником, естественно.
При прыжке лошадь приподнимается, как бы карабкается в гору, затем она летит горизонтально и затем как бы спускается с горы, приземляясь на землю. Всадник должен это чувствовать и в начальной фазе прыжка наклоняться вперёд, затем выпрямляться вертикально и потом отклоняться назад, чтобы снять нагрузку с передних ног лошади в завершающей фазе прыжка. Мы с Зорькой сработались на славу. Все препятствия были взяты легко и чисто, а вот на рубке третья лоза не упала, а осталась висеть, перерубленная на три четверти. Тем не менее, мне было присуждено третье место. Для меня это был отличный результат, ведь все остальные офицеры прошли полный курс кавалерийских училищ, а в кавалерии учат так, что, извините меня за выражение, у кавалериста жопа становится как подошва, а яйца – как башмак. А уж рубаки они заправские, хотя и у них бывают срывы.
На соревнованиях присутствовал генерал-губернатор Степного края генерал Надаров, поэтому чемпионам были вручены серебряные часы с дарственной надписью и государственным орлом на откидывающейся крышке. Часы именные, на крышке моих часов гравёр написал: «Зауряд-прапорщику Туманову О.В. за снайперскую стрельбу из винтовки». Призёрам были вручены различные подарки. За третье место посеребрённые подстаканники с надписью. Занявшим второе место вручили серебряные портсигары. Пустяк, а приятно.
Кстати, я всегда удивлялся, глядя на старые фотографии, зачем это солдаты и унтера выставляют напоказ часовую цепочку, выпуская её из нагрудного кармана. Оказалось, всё очень просто. Начальством было разрешено показывать цепочку призовых часов как ленточку (ribbon) ордена или медали. В германской же армии отличному стрелку, наезднику и другому специалисту вручался аксельбант с почётным знаком. Это было более наглядно и эстетично.
По окончании церемонии всех пригласили на фуршет под натянутым пологом. Для офицеров водка, женщинам вино. Закуска хорошая, как в моё время говорили, фермерская.
Гости навеселе пошли на железнодорожную станцию к вечернему поезду, а офицеры верхом поехали в город. Я поехал с группой офицеров.
- Господин зауряд-прапорщик, - обратился ко мне усатый казачий есаул, - действительно ли говорят, что вы ничего не помните из прошлой жизни?
- Ничего, - подтвердил я.
- А как же так получилось, что вы умеете читать топографические карты и рассчитывать конные переходы? – допытывался у меня казак, а все остальные офицеры внимательно прислушивались. – Как вы за один день из рядового превратились в зауряд-прапорщика? Как вы научились так стрелять из винтовки и револьвера? В армии находитесь без году неделя, а уже три боевые медали на груди. Уж не шпион ли вы, заброшенный откуда-то из-за границы?
- Знать бы из-за какой границы я заброшен? – улыбнулся я. – Мне бы кто-нибудь подсказал, может я бы тогда и вспомнил. А откуда вы всё это знаете? – спросил я.
- Да как не знать, - сказал есаул, - о вас только и разговоры, о стихах ваших, о подвигах разных.
- Боюсь, что не смогу удовлетворить ваше любопытство, господа офицеры, - сказал я. – Мне кажется, что всему этому я уже учился, поэтому стрельбы, командование ротой, преодоление препятствий для меня такое же естественное дело, как и то, что я еду и курю. Правда, как мне кажется, что курил я не папиросы, а сигареты с фильтром, и они были послабее нынешних папирос.
- Как это сигареты с фильтром? - спросил подполковник из штаба генерал-губернатора.
- Сигарета – это длинная папироса с маленьким мундштучком, - начал рассказывать я, - а в мундштучок вставлен специальный фильтр, который задерживает вредные вещества, образующиеся при сгорании табака.
- Какие ещё такие вещества? – заинтересовались ехавшие в группе офицеры.
- Например, - сказал я, - угарный газ, никотин, мышьяк и метанол. Все они вредны для организма, а никотин – это наркотик, который вызывает привыкание к курению.
- Тьфу, - сплюнул один из офицеров и бросил недокуренную папиросу. – А сами-то почему вы курите, если вредно? – спросил он с усмешкой.
- Привык, знаете ли, и бросить никак не могу, - сказал я, и все засмеялись.
Глава 40
Дата экзамена пришла долгожданная и неожиданная. Практику я сдал в лагерях, остались теоретические занятия. Для приёма теоретических экзаменов была создана специальная комиссия из офицеров штаба генерал-губернатора и преподавателей кадетского корпуса. Тогда назначение офицера на преподавательскую должность было повышением, а не местом для призрения офицеров, не годных для службы в строю.
Основной экзамен – на знание уставов. Тут я показал неплохие знания, благо уставы переходили из эпохи в эпоху и претерпевали небольшие изменения.
Экзамен больше напоминал беседу по различным вопросам. В вопросах тактики разговор пошёл об обороне подразделения, и я начал рассказывать о переходе к обороне в условиях неудачного встречного боя, об окапывании солдат в окопы для стрельбы лёжа, затем углубления одиночного окопа и соединения с соседними одиночными окопами и создания взводного опорного пункта. На доске нарисовал карточку огня стрелкового отделения и карточку огня взвода, чем явно заинтересовал моих экзаменаторов, сказав, что это моя разработка. Какая же это моя разработка, когда эту карточку любой наш командир взвода нарисует во сне. Однако, должен же я что-то полезное принести моей родине даже задолго до моего рождения.
В разговоре по огневой подготовке я дал высокую оценку боевым качествам винтовки образца 1891 года (конструктор капитан Мосин), но сказал, что будущее за автоматическим оружием, использующим отвод пороховых газов для приведения в действие автоматики винтовки и что лет через двадцать весь личный состав будет вооружён автоматическим оружием.
- Каждый солдат будет вооружён индивидуальным пулемётом? – засмеялся один полковник.
- Не пулемётом, а автоматом, - сказал я и нарисовал на доске схему автомата Калашникова и патрон для него. – Автомат по длине в два раза меньше винтовки, намного легче по весу и ёмкость магазина составляет тридцать патронов. Дальность стрельбы восемьсот метров, а наиболее действительный огонь на дальность до шестисот метров.
Я видел, как экзаменаторы перерисовывали эту схему в свои рабочие тетради и обменивались мнениями между собой.
- Вы все видели автоматический пистолет Пауля Маузера, разработанный в 1895 году, - продолжал я. - В пистолете использована автоматика отдачи свободного затвора при коротком ходе ствола. Такой же короткий ход ствола использован и в пулемёте Максима. Патрон системы Маузера подходит для того, что сделать пистолет-пулемёт, который будет эффективным оружием ближнего боя и прогресс не остановить никому. Пистолет Маузера также показывает, что будущее личного оружия офицеров за пистолетами с ёмкостью магазина до двадцати патронов, которые будут настоящим офицерским оружием защиты и нападения.
Мои экзаменаторы с улыбкой покачивали головами и рисовали у себя рисунки, которые я рисовал на доске. Я не могу исключать того, что эти рисунки первыми попали за границу и предприимчивый Запад воспользовался этими идеями для перевооружения своих армий. Они вообще в отношении прогресса более восприимчивые, так как прогресс приносит им дополнительную прибыль. Как бы то ни было, но каждая новая идея подталкивает прогресс, возможно, что и я тоже являюсь одним из этих толкателей.
- А что вы скажете о православном характере нашей армии? – спросил меня давний «друг» протоиерей Сергий.
- Ничего плохого сказать не могу, - сказал я. – Считаю, что религиозное воспитание является составной частью воинского воспитания и служит повышению боевого духа и самоотверженности солдат в защите Веры, Царя и Отечества.
А как в отношении кавалерии? – задал вопрос казачий полковник.
Вопрос с подвохом.
- Кавалерия – это наша гордость, но она и гордость наших союзников и противников, - начал говорить я, размышляя, как бы не обидеть кавалеристов. – Всадник, который мчится галопом на своей лошади, чувствует, что он летит, поднятый в воздух божьим крыльями. – Я заметил, что казачьего полковника даже слеза прошибла, которую он смахнул украдкой. – Ближе лошади у нас нет существа, разве что собака, но на собаке в атаку не пойдёшь. А когда навстречу друг другу несутся две лавы, то тут и вспоминаешь, что ты защитник Веры, Царя и Отечества, у тебя прибавляется сил и твоя шашка, как молния, начинает разить врагов. Но в 1885 году немецкий изобретатель Готлиб Даймлер, а в 1886 году немец Карл Бенц сконструировали и запатентовали самодвижущиеся повозки на бензиновом двигателе. В 1900 году немецкий инженер Вильгельм Майбах построил гоночный автомобиль «Мерседес», который развивал скорость семидесяти пять километров в час. Лошадь рысью за час преодолеет двенадцать километров, а машина за этот же час проедет в шесть раз больше. А если на машину поставить пулемёт, то она разгонит кавалерийскую лаву и от неё не ускакать ни на какой лошади, а стальную броню не разрубить никакой шашкой. Наше будущее связано с моторами и будущая война будет война моторов. Но и это не всё. В 1903 году американские братья Райт изобрели летающий аппарат, на котором они в 1905 году совершили полет на расстояние почти сорок километров. К будущей войне люди, вооружённые пулемётами, будут летать по воздуху и это будет очень грозным оружием. Наш Государь тоже озабочен развитием лётного дела в мире и пятнадцатого января сего года позволил основать Императорский Всероссийский аэроклуб.
Председательствующий на экзамене генерал-лейтенант Медведев поставил точку в нашей беседе.
- Я думаю, что фантастики достаточно, - сказал он. – Люди никогда по воздуху летать не будут, но вы очень занятно рассказываете, и я бы рекомендовал вам подумать о преподавательской работе в военном учебном заведении. Считаю, что экзамен прошёл хорошо, прошу всех членов комиссии представить на утверждение оценочные листы на совещании в четырнадцать часов. Вы свободны, господин зауряд-прапорщик, о результатах экзамена мы сообщим вам позднее.
Я вышел из аудитории в несколько подвешенном состоянии.
- Если мне присвоят первый разряд, - размышлял я, - то могут сразу дать подпоручика. По второму разряду – обойдутся прапорщиком. Если присвоят третий разряд – то это выпуск в подпрапорщики с ожиданием в один год офицерской вакансии и присвоения звания после повторного испытательного экзамена. Но уж ниже второго разряда не будет.
Через час меня вызвали на заседание экзаменационной комиссии, и генерал-лейтенант Медведев торжественно зачитал, что по единогласному решению комиссии экзамен мною выдержан с оценкой отлично и я считаюсь окончившим полный курс военного училища по первому разряду. Поздравляю вас. Протокол будет направлен в военное министерство для подготовки указа ЕИВ о присвоении офицерского звания.
Я чётко козырнул, сделал классический поворот кругом, щёлкнул каблуками и, печатая шаг, вышел из аудитории. За дверями я сжал в кулак согнутую руку и про себя закричал: уррааа!!! Примерно так же, как я сдал последний госэкзамен в училище и мне было присвоено звание лейтенанта.
Выйдя из корпуса, я пошагал домой, чтобы обрадовать хозяйку успешной сдачей экзамена. Встречавшиеся военные козыряли мне, я козырял им и вдруг слышу сзади крик, срывающийся на фальцет:
- Подпрапорщик, ко мне! Бегом!
Посмотрел вокруг, подпрапорщиков поблизости нет. Возможно, что обращение ко мне. Поворачиваюсь. Молоденький хорунжий. Лет двадцати. От горшка два вершка. Ростика максимум метр шестьдесят вместе с кепкой. Подошёл к нему, козырнул, а он начал распинаться, почему я не встал во фрунт, чтобы приветствовать его, проходящего мимо меня, что он меня отправит на гауптвахту и сам лично сорвёт с меня неположенные элементы офицерского мундира. Краем глаза заметил, что недалеко стоят три девицы и подхихикивают, другие обыватели стали останавливаться, чтобы посмотреть, кто там из блестящих павлинов верх возьмёт.
Я так аккуратно сказал хорунжему, что я не подпрапорщик, а зауряд-прапорщик, находящийся на офицерской должности и что я являюсь командиром роты в кадетском корпусе, а посему я не подчиняюсь ему и, если у него есть вопросы, он может их выяснить у директора кадетского корпуса. Получалось всё как в стихотворении Твардовского о Ленине и печнике.
- Эй ты, кто там ходит лугом!
Кто велел топтать покос?! -
Да с плеча на всю округу
И поехал, и понёс.
Разошёлся.
А прохожий
Улыбнулся, кепку снял.
- Хорошо ругаться можешь! -
Только это и сказал.
Постоял ещё немного,
Дескать, что ж, прости, отец,
Мол, пойду другой дорогой...
Тут бы делу и конец.
Но печник - душа живая,-
Знай меня, не лыком шит! -
Припугнуть ещё желая:
- Как фамилия? - кричит.
Тот вздохнул, пожал плечами,
Лысый, ростом невелик.
- Ленин,- просто отвечает.
- Ленин! - Тут и сел старик.
Мои спокойные слова только разозлили хорунжего, и он просто начал беситься. В советские времена я бы ему просто махнул с левой и все вопросы были бы решены, но в императорской армии наносить оскорбление офицеру было непозволительно. Поэтому я взял кулаком за его ухо и повёл в сторону корпуса, благо он был недалеко. Завернув за угол металлической ограды, я дал хорошего пинка хорунжему и ушёл в корпус.
Такой день был хороший и нашёлся идиот, который всё испохабил.
На следующий день меня вызвали к директору корпуса.
- Что это, голубчик, - сказал генерал, - жалобы на вас сыплются со всех сторон. Вот, казаки на вас жалуются, хорунжего, заведующего буфетом в Офицерском собрании, оскорбили, - и он показал на сидевших за столом полковника и хорунжего с опухшим ухом.
- Да кто же его оскорблял? – удивился я. – Это он всех оскорблял и способствовал падению авторитета офицера российской императорской армии. Я его просто проводил до ограды кадетского корпуса, чтобы уйти от любопытных зевак, и затем сам ушёл в корпус.
- А кто меня за ухо драл и ещё пинка под зад отвесил? – заныл хорунжий. Это он, конечно, зря сделал.
- Ваше превосходительство, - сказал я, - я ему не отец, чтобы за уши драть и не старший товарищ, чтобы пинка под зад давать, но поведение его благородия господина хорунжего совершенно не соответствовали нормам взаимоотношений между военнослужащими. Если бы я его оскорбил, то у него на боку была шашка, с помощью которой он мог защитить свою поруганную честь. Если у него есть такое желание, то я могу предоставить ему такую возможность.
Генерал с полковником переглянулись и выслали меня и хорунжего из кабинета. Хорунжий глядел на меня таким волком, что готов был съесть меня вместе с сапогами.