Через тридцать минут после нашего разговора по телефону, соседка уже показывала нам свою квартиру вместе с правильно оформленными документами о собственности.
Хозяйкой оказалась женщиной средних лет. Худая, маленькая, бледная, с темными кругами под светлыми, словно высохшими глазами. С узкими бескровными и будто высохшими губами. С тонким белым лицом в сетке морщин, не глубоких, как у пожилых людей, а будто только недавно появившихся, как обычно бывает, когда человек переживает некую трагедию и горе немедленно отражается на внешности. Она была чрезмерно, даже болезненно сосредоточенна. Словно каждое движение и произнесенное слово приносили ей боль, которую она тщательно скрывала, чтобы не выдать свою слабость. Ее аккуратная голова была пострижена под мальчика и выкрашена в черное, что выдавали отросшие седые корешки у корней волос. Добротная, видимо дорогая одежда на ней казалось излишне свободной, словно на резко похудевшем теле, будто она не успела сменить гардероб под новый размер. Мне было почти физически больно смотреть на нее, настолько удручающее впечатление она производила на меня своим трагическим, драматичным видом. Будто некая печать стояла на ней незримым мрачным пятном. Печать отчаянья. Печать скорби. Печать смерти.
Я не спросил о причинах продажи квартиры. Мне этого не хотелось знать. Потому что я чувствовал, что причиной была некая драма, в пучину которой мне было страшно заглядывать. Но она рассказала все сама. Даже не спросив разрешения. Тихо, спокойно, монотонно, словно и не про себя даже.
Дело было в том, что год назад ее младшей десятилетней дочери диагностировали некую редкую и трудно неизлечимую болезнь глаз, которая стремительно прогрессировала к слепоте. Они с мужем пытались разобраться с болезнью в местных клиниках, но девочке становилось только хуже. Пару раз они выезжали в Южную Корею для срочных операций, где потратили все семейные сбережения. Денег у них не осталось и для последующего лечения они планировали переехать в столицу, где государство оплачивало часть расходов. Женщине пришлось бросить работу и ухаживать за дочерью, оставив в кормильцах одного мужа, которой, впрочем, вскоре их бросил, не выдержав невзгод, и женился на другой женщине, моложе и без житейских проблем. Женщина осталась одна. И единственным решением создавшейся ситуации было продажа ее квартиры и осуществление задуманного ранее плана переезда в столицу, где она надеется снять жилье и на вырученные со сделки деньги продолжать бороться за здоровье дочери.
С тяжелым сердцем я прошел в квартиру и потерял дар речи от удивления. Планировка квартиры представляла собой точное зеркальное отражение планировки нашей квартиры. Даже лоджия находилась на том же, что и у нас месте, также застекленная коричневой под дерево фактурой. Окна квартиры выходили на противоположную от наших окон сторону и упирались в огромный длинный массив здания соседнего жилого комплекса, что ухудшало вид, но все же, благодаря высокому этажу, позволяло квартире оставаться хорошо освященной солнцем.
Жилье было уютным, аккуратным, современным, с качественным со вкусом исполненным ремонтом, полностью оборудованным новой встроенной мебелью и техникой. Было очевидно, что хозяева готовили квартиру не для продажи или аренды, а для себя, так внимательно и продуманно были исполнены даже самые мелкие детали. Еще оказалось, что в квартире даже никто еще не успел пожить.
— Сколько? — глухим, хриплым голосом спросил я, зажмурив глаза, ожидая услышать завышенную цену.
Женщина назвала цифру.
— Сколько? — переспросил я, не веря услышанному.
Женщина спокойно, не изменившимся тоном, повторила сумму.
Цена была на удивление ниже, чем я ожидал, и мне с лихвой хватало сбережений, чтобы совершить покупку.
— Мы берем, — коротко ответил я.
В голове подленькой молнией промелькнула мысль о том, что стоило бы поторговаться. Но я ее немедленно отбросил. Я просто не смог бы это сделать. Смотреть в худое, бледное лицо этой женщины, в ее выцветшие выплаканные глаза. И торговаться за товар, который и так продавался по цене ниже рынка.
Сделка была завершена быстро. Деньги посчитаны и пристроены. Документы подписаны и проверены. Так быстро, что мы не успели прийти в себя, как выскочили, словно пробка из бочки, из кабинета нотариуса, растерянные, до конца не верящие в происходящее. Со свежими бумагами в руках.
Несколько секунд мы втроем стояли на гремящей автомобилями улице. Смотрели друг на друга, собираясь с мыслями.
Первой опомнилась соседка. Она сунула тонкую руку в сумку, достала связку ключей и протянула их мне.
— Это ключи от входной и внутренних дверей. Еще ключ от детских замков на окнах.
Я протянул руку и взял связку, на мгновение коснувшись кожи ее руки. От этого прикосновения меня словно укололо осколком льда, настолько холодными показались ее руки.
— Спасибо, — пробормотал я, пряча свой взгляд под ногами.
— Вы, конечно, замените замки от входной… ну сами знаете, — пробормотала она.
— Да…, да…, спасибо…, - ответила супруга, такая же растерянная и смущенная, как и я.
— Вам спасибо. Счастья новом доме… До свидания…, - почти шепотом сказала она. А потом рывком развернулась и торопливо направилась в сторону стоявшего у обочины автомобиля. Потом села за руль и уехала.
Мы с супругой некоторое время стояли и смотрели вслед удаляющемуся вдаль автомобилю, пока он не пропал из вида за поворотом.
Я знал, что мы ощущали с женой одни и те же чувства. Гадкие чувства. Противные липкие чувства совершенной подлости. Хотя, казалось, что мы никого не обманули и были предельной честны. Но ведь это было не так…
— Надо было ей сказать…, - первая нарушила молчание супруга. Словами, которые вертелись и у меня на языке.
Я ничего не ответил. Только крепко взял ее за руку.
А потом мы пошли домой.
Дверь
К следующей среде, пятому июня 2019 года, первый эшелон защиты нашей крепости был готов. Я с плохо скрываемым ликованием, широко улыбаясь, словно школьник на последнем звонке перед каникулами, передал в испачканные строительной грязью руки мастера последнюю часть платежа за доставку и установку новой двери — железной махине бронированной толстым железом и покрытой шпоном под натуральное дерево.
Я — стражник средневековой крепости!
Я — последняя надежда умирающей цивилизации!
Я — хранитель святыни, охраняющей ее от нападения варваров!
Я — навигатор утлого суденышка, идущего прямо в жерло океанского тайфуна!
— Спасибо! Отлично получилось! — похвалил я мастера.
Мастер выглядел именно таким, каким мы обычно представляем мужчин, зарабатывающих на жизнь руками. Коренастый немногословный человек средних лет, в синей пыльной спецовке, с сигаретой за ухом. Его помощник был почти его полной копией, только немного моложе и субтильнее.
Они вдвоем за несколько часов умудрились встроить огромную железную дверь в проем между двумя квартирами, закрыв общий проход и создав общее защищенное пространство, мои ворота в собственное царство, убежище, ковчег, который должен спасти нас от надвигающейся угрозы. Именно эта дверь менее, чем через год, станет границей между между двумя мирами: миром хаоса, ужаса и смерти снаружи и крохотным островком жизни, безопасности и надежды внутри.
Я, словно завороженный, смотрел на эту огромную крепкую дверь, не веря своим глазам и не до конца осознавая, что у нас все получается, как задумывалось. Неровные щели между стеной и дверью были аккуратно заделаны изоляционной пеной, а поверх — цементной штукатуркой. Все было сделано профессионально и качественно.
Теперь размер нашего убежища удвоился и составлял около ста двадцати квадратных метров полезной жилой площади, которую можно будет использовать для хранения припасов и оборудования. Ну и конечно, чтобы поселить кого-то еще. Мы с женой ни разу не обсуждали эту возможность, но я чувствовал, что этот вопрос будто огромным неоновым знаком висел в воздухе. Мы оба думали об этом, каждый сам по себе, боясь первыми затеять разговор, понимая насколько чувствительной и щепетильной является эта тема.
Я думал о своей матери, которая жила в одиночестве в другом городе за три тысячи километров от нас. Жена, вероятно, думала о своих родителях, также живущих далеко. Абсолютно ясно, что наши родители, в их зрелом возрасте, в неведении о надвигающейся беде, обречены на погибель, если мы не решимся спасти их, предоставив укрытие в нашем убежище.
Вы спросите — в чем же проблема? Разве это вопрос — спасти от погибели собственных родителей? Может быть не вопрос для кого-то другого. Но для нас вопрос с большой буквы. Со всеми большим буквами.
Все дело в моей матери. В ее сложном и невротичном характере. Дело в том, что она, по своему обыкновению, в черную поссорилась с родителями жены, разорвав с ними любые контакты. Впрочем, она также поссорилась и с моей женой, с которой не разговаривала около года. Она так рано или поздно поступает с каждым человеком, который попадается у нее на пути и остается в зоне ее общения достаточно продолжительный период времени. Так бы закончилось и со мной, если бы я не был ее сыном и если бы наша связь не держалась на моих чувствах сыновней вины и долга, даже после очередных ее выходок и оскорблений, когда я клялся стереть ее номер телефона и никогда не звонить, но потом остывал и прощал.
Мысль о том, чтобы закупорить мою мать, родителей жены и нас в одном пространстве, словно селедок в консервной банке, казалась безумной, обреченной на ядерный взрыв, на грандиозный провал. Поэтому я не решался заговаривать на эту тему. И был благодарен супруге, что и она также тактично молчала. Время у нас еще есть. Мы еще успеем все обсудить и решить эту задачу. Но только не сейчас.
Сейчас передо мной стояла новая великолепная дверь. И она мне нравилась!
— Отлично получилось. Спасибо, — повторил я.
На мою похвалу старший мужик лишь молча пожал плечами, давая мне понять, что для них такие дела не представляют сложностей. Они оба ловко и быстро собирали в огромный зеленый ящик инструменты, каждый на свое место в определенное отделение.
Признаюсь, я всегда испытывал неловкость и даже робость при общении с людьми физического труда, простыми и конкретными, не умеющими много говорить, а предпочитающими и умеющими действовать. Я вырос почти без отца и никто в детстве не научил меня мужским штукам, вроде забивания гвоздей или прикручивания болтов. В итоге, почти всегда, когда мне приходилось волею судьбы сталкиваться с необходимостью мастерить что-то руками, результаты работы, за редкими исключениями, оказывались весьма плачевными. И я почти с благоговейным восхищением смотрел на мужчин, у которых руки росли из нужного места, а не из «задницы», как говорит моя мать.
Голос мамочки из детства выпрыгнул из темноты сознания и продолжил чеканить много раз произнесенные ею в моем детстве фразы:
Манипулятивное и угрожающее — «будешь плохо учиться — пойдешь работать дворником».
Мотивирующее — «ты не рукастый, тебе нужно учиться, чтобы выжить».
И одобряющее — «все, что ты умеешь, это работать головой».
«Спасибо мама, ты права, как всегда, но вот интересно — насколько умение работать головой будет полезно после часа «иск»? — ввязался я с ней в воображаемый диалог.
«Ничего, ничего, сынок, мозги всегда сильнее рук», - ответила мама и я был вынужден с нею согласился.
Мама. Мама… Мама… Даже будучи за три тысячи километров от меня, ты на самом деле всегда рядом, готова вставить нужную фразу, колкое замечание, едкое сравнение, словно ткнуть тонкой острой иглой в мою мягкую попку. Только ты знаешь, как одним словом стянуть с меня штанишки для наказания и превратить снова в маленького, обиженного, беззащитного и плаксивого мальчика.
О мама! Как же мы справимся тут с тобой? Взаперти!!! Еще с родителями жены, людьми совершенно другого типа: наивными, простодушными, непрактичными растяпами, умудрившимися выжить в девяностые, и теперь живущие размеренной жизнью пенсионеров.
Я как сейчас помню, как полтора года назад, в приступе ярости и истерики ты, залив в себя пол литра водки, неистово орала в трубку: «Я тебя ненавижу, жирная жаба! Ты никакого права не имеешь в семье моего сына! Ты никто!!! И муж твой — вонючий баран!!!».
А какие исключительные по качественному наполнению концерты ты устраивала нам, когда гостила у нас. Ведь тебя никогда ничто не устраивает. Ты всегда на все жалуешься. Во всем нас обвиняешь. И всегда на все обижаешься. Мы никогда не хороши для тебя, потому что у тебя всегда найдутся для примера кто-то лучше. И еще, ты умеешь превратить любое с тобой общение, а тем более любое семейное торжество с твоим участием в выжженную токсичным ядом пустыню.
О мама… Мама… Я очень люблю тебя, но рядом с тобой моя жизнь превращается в ад. И причиной этому является то, что ты никогда не сможешь признать, что я имею право быть самим собой, сорокалетним мужчиной, мужем и отцом, зрелым человеком со своими взглядами на жизнь, которые могут расходиться с твоими. Что я больше не твой маленький сынок, а зрелый человек, который завел свою семью и успешно ее содержит. Я ведь понимаю, что тебе на самом деле неприятно видеть меня таким. Где-то глубоко внутри, на уровне подсознания. Ты на самом деле отрицаешь мое право быть отдельно от тебя, потому что тогда тебе придется признать, что у тебя больше нет надо мной власти.
Ты почти разрушила мой брак. Около года назад. После твоего очередного долгого визита в наш дом. Вернее я сам почти его разрушил. Потому, что к сорока годам я все не мог вырасти из под твоей юбки и позволял тебе грубо вмешиваться в нашу жизнь, в то, как нам с женой себя вести, что есть, что носить, как воспитывать детей. И чем больше мы с женой пытались тебе угодить, баловать, соглашаться, дарить подарки, отправлять на отдых, тем неблагодарнее мы оказывались и тем несчастливее оказывалась наша жизнь.
Кончилось та история тем, что у супруги случился нервный срыв на фоне переживаний на работе, во время которого она тебе, мама, все и высказала. Громко, истерично, уродливо, мерзко, от души, все что было спрятано и копилось семь долгих лет, все обиды, все скомканные, спрятанные слова, сконцентрированные временем и молчанием. Все обрушилось сразу одним сокрушительным потоком прорвавшейся плотины.
После той грандиозной ссоры у меня было лишь два пути. Развод с женой, о чем почти открытым текстом, по обыкновению манипулируя мною, настаивала ты. Что означало бросить в жертвенный костер болезненного, неутолимого, уязвленного твоего самолюбия мою самостоятельную семейную жизнь с человеком, которого я люблю, с которым завел прекрасных детей, мое достоинство взрослого человека, мое право жить, как считаю сам нужным. Или развод с тобой, мама. Не менее болезненный, но необходимый, чтобы наконец разорвать пуповину, отравляющую как мою жизнь, так и твою.
С этими мыслями, я пожал мастерам руки, и закрыл за ними дверь.
Да. Время все обдумать еще есть… Я, конечно, не оставлю мать одну, но детали решения можно решить позднее.
Решетки
Через месяц с небольшим, в субботу, 13 июля 2019 года, мы установили в обеих квартирах решетки. Крепкие, из толстого кованого железа, выгнутые снизу пивным пузом, ощетинившиеся сверху острыми копьями, словно шеренги пикинеров готовых к бою, глубоко и надежно утопленные во внешние бетонные стены дома. И так на всех четырех проемах окон и двух лоджиях.
Это был второй после железной двери барьер защиты нашего убежища. Наша Великая Китайская Стена. Второй заслон от надвигающейся беды. Оставалось еще около десяти месяцев до заражения, а самые первичные пункты подготовки к часу ИКС были выполнены. Я смотрел на решетки и мне становилось хорошо, спокойно, безопасно.
Я позволил себе на секунду вновь окунуться в тот сон, когда монстры без труда разодрали в клочья беззащитные окна кухни и лоджии.
— Теперь я такого не допущу! Выкусите, сволочи!!! — шептал я про себя, с наслаждением осматривая работу, поглаживая тугие рифленые прутья, приятно холодившие руку.