1
Не припомню, чтобы у меня когда-нибудь раньше так болела голова, хотя порой доставалось ей нехило. Боль была нестерпимая и, что самое паскудное, на одной ноте, высокой и резкой. Такое впечатление, что закачивали воздух внутрь черепа, а он все держался, не лопался. Я вдруг понял алкашей, которые «по белочке» пытались чем-нибудь острым сделать дырку в голове, чтобы выпустить чертиков, рвущихся наружу. Я бы и сам пробил дырку в черепе, чтобы избавиться от боли, но не мог это сделать, потому что руки связаны за спиной. Стянули их колючей пеньковой веревкой и очень туго, из-за чего кисти уже онемели, не чувствовал их. Немного легче становилось, когда шлюпка сильно кренилась на левый борт, и вода на дне ее стекала к моей голове, смачивала возле правого уха. Видимо, там рана, потому что немного выше уха морская вода вызывала легкий зуб, будто смазывали слабым раствором йода.
Я не помнил, как оказался в лодке. Скорее всего, меня ударили чем-то тяжелым по голове, когда спал, после чего связали и перетащили в лодку. Именно перетащили, потому что одежда была мокрой со всех сторон, а не только снизу из-за воды, плескавшейся на дне лодки. Их было двое. Одного, который сидел на ближней к корме банке, поставив босые ноги, загорелые и/или грязные до черноты, по обе стороны моих, сильно согнутых в коленях, я видел со спины, а второй занимал банку, что над моей головой, расположив свои ноги по обе стороны от моего туловища. Приплюснутая голова с черными, немного курчавыми волосами буквально вырастала прямо из плеч заднего гребца. Шея, как отдельная часть тела, отсутствовала, чем напомнил мне индейцев Мексики и Центральной Америки. Одет гребец по таврской моде в короткие и сильно потертые безрукавку и штаны из кожи. Плотное тело мускулисто, ни капли жира. Кожа на руках загорела до одного цвета с черным густым волосяным покровом. Даже если бы не видел гребца, по специфичной вони, смеси запахов дыма, тухлой рыбы и прокисшего молока, догадался бы, что это тавр. Не знаю, сколько сейчас времени, наверное, утро, а берег не видел, поэтому по солнцу определил, что гребут, скорее всего, на восток или восток-северо-восток, в сторону будущей Ялты, где большое поселение тавров прямо на берегу моря возле устья реки, которую в будущем назовут Учан-Су. У тавров она, наверняка, имеет другое название, мне неизвестное. Надо будет спросить при случае. Может, попаду в двадцать первый век и подскажу краеведам.
— Отвезите меня в Херсонес. Получите выкуп — талант серебра, — предлагаю я на таврском языке.
Какое-то время тавры гребут, не реагируя на мои слова, а потом передний бьет меня в грудь черной, порепанной пяткой.
Решив, что не устраивает цена, удваиваю предложение:
— Получите по таланту серебра каждый.
На этот раз ответ следует быстрее, но опять пяткой.
Видимо, боятся соваться в Херсонес. Думают, наверное, что меня освободит стража, а их схватят, как напавших на гражданина, и продадут в рабство.
— Тогда отвезите меня к вашему вождю Бутунатосу. Он заплатит за меня, — делаю я более удобное для них предложение.
Передний гребец бьет сразу, как только я замолкаю. Затем еще раз.
Я решил, что говорю им под руку (или под ногу?!), не могут грести и думать одновременно. С соображаловкой у тавров всегда были проблемы. Ладно, подожду до берега. Судя по всему, место назначения уже близко, потому что солнце начало смещаться вправо, а значит, лодка подворачивала влево.
Я ошибся. Гребли они еще часа два, пока днище не зашуршало о камешки. Передний гребец выскочил на берег, вытянул лодку дальше от воды. Затем забрал мое оружие. Корзину с едой и рыболовные снасти оставил в носовой части лодки.
— Вылезай! — толкнул меня ногой задний гребец.
Со связанными руками не так уж и просто встать. Сказывалось и то, что тело затекло от долгого лежания в неудобной позе. Гребец поддержал меня, иначе бы я свалился. С трудом переступив через борт лодки, стал босыми ногами на твердую гальку. Куда делись мои сандалии — понятия не имею. Вроде бы не снимал их перед сном. В лодке их тоже не видно.
Гребца были похожи, видимо, отец и сын: коренастые, с приплюснутыми головами, плоскими лицами с вывернутыми ноздрями, заполненными черными волосами, как у Бутунатоса. Выражение на лицах туповатое. На воинов и даже пиратов не тянут. Скорее, рыбаки, которым подвернулся случай, и они не сплоховали.
— Иди, — подтолкнул меня в спину старший, который греб на задней банке.
Идти мне приказывали в сторону двадцатичетырехвесельной галеры, которая заканчивала погрузку возле устья реки Учан-Су. Сперва я подумал, что это какая-то другая река, потому что на берегу моря не было таврской деревни. Потом увидел, что деревня все-таки есть, только метров на пятьсот дальше от прежнего места. Море не могло отступить так сильно. Скорее всего, предыдущую деревню снес оползень, которые частенько бывают в этих местах, а новую построили в более безопасном месте. Грузили на галеру овчины и выделанные бычьи и лошадиные шкуры, скатанные и связанные. Грузчиками и по совместительству гребцами были не тавры. Больше похожи на скифов, если предположить невероятное, что осевшие в городе кочевники согласились работать моряками. Капитана, покрикивавшего на них, тоже трудно было отнести к какой-нибудь определенной нации. Черными волосами и короткой шеей был похож на тавра, рыхлым телом с кривыми ногами — на скифа, крючковатым носом и манерой постоянно жестикулировать — на грека, но не нынешнего, а из двадцать первого века. Говорил он на греческом с испорченным дорийским акцентом.
— Господин, купи раба и вот это, — на таврском языке предложил старший гребец капитану, показав на меня и продемонстрировав мое оружие.
— Вот этого дохляка?! — уставившись на меня черными плутоватыми глазами, возмущенно воскликнул на таврском капитан. — Да кому нужен этот неженка?! Он весло поднять не сможет! Приводите всякую шваль! С вами невозможно торговать!
— Я хочу за него котел, — не обращая внимания на крики покупателя, произнес тавр-отец.
— Котел?! Да ты с ума сошел! — воскликнул капитан. — Самое большее, чего он стоит, это отрез материи!
— Котел, — тупо повторил тавр-отец.
— Два отреза — и не больше! — поднял цену покупатель.
— Мне нужен котел, — продолжал гнуть свое продавец.
— Покажи оружие, — потребовал капитан.
Тавр-сын вынул из ножен саблю, повертел клинок перед носом покупателя и сообщил важным тоном:
— Узорное железо. И у кинжала тоже.
— Дай я посмотрю, — потребовал капитан.
Он долго рассматривал оба клинка, пренебрежительно фыркал, утверждал, что узоры нечеткие, значит, металл плох, сломается, что такой металлолом гроша ломаного не стоит — в общем, всячески сбивал цену.
— Хорошо, я дам за этого, — показал он на меня, — и за его оружие новый котел самых лучших пантикапейских мастеров. — После чего повернулся к своим грузчикам, приказал одному из них: — Отнеси оружие, а потом придешь за рабом. — Затем крикнул своему помощнику, унылому типу с кислой физиономией, который стоял на полубаке: — Спевсипп, кинь мне котел, самый большой и дорогой, какой только есть!
Про лук и колчан со стрелами хитрый покупатель даже не заикнулся, передал их вместе с саблей и кинжалом, словно шли в нагрузку. Примерно так я торговал с чудью белоглазой.
— Один котел — мало. Давай два котла, — потребовал тавр-отец.
— Два котла за доходягу и плохое оружие?! Да ты с ума сошел! — обиженно завопил капитан. — Могу добавить рулон красной материи. Твоя жена умрет от счастья, когда подаришь ей!
— Два котла, — уже менее уверенно молвил тавр-отец.
В это время помощник скинул с галеры бронзовый котел емкостью литров пять, по внешнему верхнему краю которого шел барельеф в виде сражающихся копейщиков. Капитан поднял котел, повертел перед носом тавра-отца и предложил:
— Хорошо, я дам тебе этот новенький котел, такой красивый и ценный, и добавлю к нему два рулона материи, чтобы и твой сын побаловал свою жену.
— У него нет жены, — возразил тот.
— Значит, будет. Парня с такой материей любая девка полюбит! — заверил покупатель. — Бери давай, пока я не передумал!
Продавец не устоял, взял котел.
— Кинь два рулона самой красивой и дорогой красной материи! — крикнул капитан своему помощнику.
Через минуту на гальку рядом с нами упали два рулона дешевой шерстяной ткани, покрашенной в ярко-красный цвет. Даже мне, не шибко хорошо разбиравшемуся в тканях и красителях, было понятно, что ткань линючая, после пары стирок краска уйдет почти вся. Тавры, видимо, разбирались еще хуже, потому что сын жадно схватил оба рулона. Отец подошел ко мне и, развязав руки, забрал веревку. В хозяйстве пригодится.
Я несколько раз сжал кисти рук, разминая. Прилила кровь, и они заныли так, будто только что побывали под колесом грузовика. Только сейчас заметил, что пропал перстень. Настолько привык к нему, что обычно не замечал, есть он на пальце или нет, а сейчас вдруг стало так обидно, как будто это самая большая потеря в моей жизни. Надеюсь, тавров при продаже перстня объегорят круче, чем сейчас.
— Проваливайте отсюда, пока я не передумал! — прикрикнул на продавцов-лохов капитан.
Я смотрел в спины двух придурков, которые могли бы получить за меня по таланту серебра и накупить кучу бронзовых котлов и самых дорогих тканей, и думал о том, что из-за их тупости узнал свою реальную цену — с полсотни драхм. Это с учетом оружия. Без него обошелся бы в пару рулонов ткани. Впрочем, может быть, не так уж и глупо поступили тавры. У меня появилось подозрение, что я не в прежней эпохе, что произошло перемещение. Чувствовал себя помолодевшим, и одежда болталась, а это значит, что похудел. В последние годы я обленился и нагулял жирок, которого в юности не было.
— Александр Македонский давно умер? — спросил я капитана на греческом языке.
Календари в предыдущую эпоху были разные. Греки большие отрезки времени измеряли по олимпийским играм, а малые по правлениям своих архонтов или тиранов, как персы по правлениям царей. «В такой-то год правления демиурга Агасикла…». Разобраться в таких календарях было трудно, поэтому я не забивал ими голову. В последние годы новой точкой отсчета стал Александр Македонский, точнее, его смерть. События делили на те, что были до и после нее. Потом начнут отсчитывать от предполагаемого рождения Христа.
— Очень давно! — воскликнул капитан, который, как подозреваю, говорить спокойно не умел.
— При жизни твоего отца или деда? — попробовал я уточнить.
— Какого деда?! Тогда еще не родились даже мои предки в седьмом колене! — избыточно эмоционально ответил он. — А ты почему спрашиваешь?
Каждый уважающий себя человек в предыдущую эпоху обязан был знать предков до седьмого колена. Некоторые, шибко грамотные, утруждали себя знанием до двенадцатого колена, но обычно это были представители знатных родов, которым есть, чем гордиться. Далековато меня закинуло. Если брать по двадцать лет на колено, значит, лет сто сорок скаканул, не меньше. В Херсонесе теперь некому заплатить выкуп за меня.
Захотелось поделиться горечью, и я ответил на вопрос, заодно огласив неприятный для капитана вывод:
— Чтобы понять, кто ты? Теперь знаю, что ты из низкородных.
— Шагай на галеру, умник! — прикрикнул он. — Ты теперь мой раб, а не знатный человек!
— Будь со мной вежлив, иначе не получишь богатый выкуп, — напомнил я.
— Сколько за тебя заплатят? — поинтересовался капитан.
— Двадцать мин серебра, — ответил я.
С легкостью мог бы пообещать и больше, ведь заплатить выкуп все равно некому, но боялся, что мне не поверят. Надо было потянуть время. Может, смогу удрать. Мне бы добраться до своего оружия — и там посмотрим, кто из нас раб, а кто не очень.
— Это слишком мало! — возмутился он. — Ты стоишь не меньше таланта!
— Живу слишком далеко от этих мест. Наши купцы здесь бывают редко и больших денег с собой не возят, — объяснил я.
— Откуда ты? — спросил капитан.
— Из Гипербореи, — сообщил я.
— А где это? — удивился он.
— Далеко. Севернее истоков реки Борисфен, — ответил я. — Знаешь такую реку?
— Знаю, — ответил он. — Там сарматы живут.
Видимо, скифы покинули свои земли под натиском воинственных соседей. В предыдущую эпоху сарматы были мирным народом, живущим по ту сторону Дона. Наверное, расплодились не в меру и поперли на запад.
— Ладно, подожду выкуп, — согласился капитан и приказал Спевсиппу, который опять стоял на полубаке: — Прими его.
— На весло? — спросил тот.
— Нет, рядом, — сказал капитан и прикрикнул на меня: — Пошевеливайся, умник! Я не собираюсь ночевать в этом бандитском логове!
Галера ничем не отличалась от тех, что строили в предыдущую мою эпоху, разве что размера маловатого. Может быть, для торговых операций с таврами большая и не требовалась. Она была загружена на две трети шкурами и тюками с шерстью. На баке и корме стояли по два охранника с короткими копьями и мечами в деревянных ножнах, но без щитов. Все четверо имели выпирающие шнобели, какие я часто встречал у синдов. Половину гребцов составляли свободные люди, остальные были рабами, прикованными к своему месту за ногу. Длина цепи была не больше метра. На такую же цепь посадили и меня, но не на месте гребца, а в корме, на запасной банке, рядом с барабаном на деревянной треноге, возле которой играл на палубе с деревянными солдатиками, очень примитивными, наверное, сам вырезал, мальчишка лет одиннадцати, судя по старой грязной одежде и худобе, раб. Спевсипп привел меня туда, приказал сесть, после чего охватил мою правую ногу выше стопы разомкнутым железным кольцом с отверстиями на концах, которые свел, вставил в них заклепку и расклепал ее молотком.
Неласково меня встречают в этих краях во второй раз. Может быть, намекают, что не надо соваться сюда, ничего не выгорит с возвращением в двадцать первый век. Что ж, скажу, как положено в таких случаях, что не сильно-то и хотелось!
2
Мне показалось, что большая часть Пантикапея такая же, какой будет в пятом веке после рождения Христа. Стены, вроде бы, пока ниже, но могу ошибиться. С тех пор я повидал много разных крепостных стен, из-за чего они стали путаться в моей голове. Дом купившего меня капитана и судовладельца, которого звали Бикта, находился в пригороде, на берегу моря. Галеру вытащили на берег напротив его просторного одноэтажного дома, крытого красновато-коричневой черепицей, так что в любой момент мог убедиться в целости и сохранности ее. Двор просторный. Часть груза, в основном вонючие шкуры, свалили кучей посреди него, а остальное занесли в большое складское помещение. Меня поселили в конуре через стену с одной из кладовых. Теперь кандалы были на обеих ногах. Правую они уже растерли до крови, а на левой только начали своего дело. По-любому мне было лучше, чем рабам-гребцам, оставленным на галере. Они и дальше будут спать на своих банках и справлять нужду в глиняный горшок, который принесет мальчик-раб, если докричишься до него. Пацаненок так увлекался игрой в солдатики, что ничего не слышал, возвращался к своим обязанностям только после пинка.
Стены моей конуры сложены из камня-ракушечника, плохо обработанного и довольно твердого. Я попытался скрести его кандальной цепью. Получалось плохо. Не хватало длины цепи и острых граней. Потребуется несколько месяцев непрерывного труда, чтобы вынуть хотя бы один камень. Убедившись в этом, я лег на солому, брошенную на глиняный пол. Она была старой, потеряла аромат. Я сгреб ее под стенку, чтобы лежала более толстым слоем, и мне было мягче. Глиняный пол был утрамбован, тверд, но не настолько, как ракушечник, и копать его цепью было удобнее. Убедившись в этом, я отложил работы на ночь, когда все будут спать. Мало ли, вдруг хозяин или его помощник зайдут днем, а я не успею замаскировать раскоп?!
Вечером пожилая рабыня с сухой левой рукой принесла черствую лепешку изсерой муки, кусок соленого мягкого сыра типа брынзы, щербатую чашку емкостью грамм на триста с белым вином, сильно разбавленным водой, и трехлитровый кувшин с надколотым горлышком на роль параши. Мне, привыкшему в последние годы к изысканной еде, приготовленной лучшим в городе поваром-рабом, лепешка с сыром теперь была в радость. Еще больше обрадовался щербатой чашке. Копать ею было удобнее, чем цепью и руками. Грунт был сухой и плотный, работа двигалась медленно. Второй проблемой был выбранный грунт. Чем больше его становилось, тем труднее было маскировать. Приходилось рассыпать по полу тонким слоем и притаптывать. Старался не думать о том, куда попаду, подкопавшись под стеной. Скорее всего, в какое-нибудь помещение соседей. Интересно, кто там живет? Вот будет забавно, если окажусь в закрытой комнате рабов.