Устроившись поудобнее, они развернули свои толстые альбомы с сотнями набросков и эскизов, как вдруг оба, глянув на улицу, уже накинувшую кокетливую золотистую вуаль августовского вечера, поняли, что не узнают ее.
Бестолковые невзрачные дома из бетона и стекла исчезли, уступив место деревянным и каменным особнякам в старинном вкусе.
Жужжание автомобилей сменилось стуком лошадиных копыт, а публика на тротуаре оказалась одетой в театральные наряды, лишенные, правда, надуманности и еще не наглотавшиеся пыли гримерок.
Мальчишки сидели какое-то время в оторопи, разглядывали изысканный шрифт магазинных вывесок, потом привстали и встряхнулись, пытаясь сбросить с себя наваждение, но ничего не поменялось. Вокруг крыши сколько хватало глаз разлился девятнадцатый век. Несколько обветшалых особняков, затерянных среди бетонных зданий, теперь выглядели значительно новее, из труб неспешно бежал дымок, намекая на вечернюю трапезу, а многоэтажные дома, еще утром покрывавшие деревянных соседей презрительной тенью великанов, испарились без следа.
Десятки вечеров провели они здесь, прогуливая школьные занятия и вызывая родительский гнев, перенося на бумагу старинный квартал, не упуская ни одну из тысячи деталей, рисуя дам в причудливых платьях, отделанных игольным кружевом, мальчишек, торгующих пирожками с вязигой, и лавочки, набитые заманчивыми жестяными шкатулками с чаем и печеньем.
И вот теперь этого дома больше не существовало в природе. Он ушел в рай для деревянных построек – если таковой, конечно, имеется.
Гибель особняка оказала неизгладимое впечатление на этих двух пареньков, которые уже совсем скоро превратят Семизвонск в самый необычный город на земле.
Рустем Темирханов – разумеется, если отминусовать от него баснословные капиталы отца, – не представлял из себя ничего из ряда вон выходящего; Евгений Чернышов, напротив, был одарен всяческими талантами.
Начать хотя бы с того, что с детства он отличался сообразительностью; уже в пять лет, когда бабушка пересказывала ему разные истории из Ветхого Завета, мальчик резонно заметил, как Иисус Навин мог остановить солнце над Гаваоном, если оно и так не движется. Старушка не нашлась что возразить и впредь стала более осмотрительной в выборе сюжетов. Отца он озадачил вопросом, отчего в летописи Киев назван матерью городов русских; в 12 лет, когда в школе проходили курс мировых религий, он невинным тоном осведомился, почему христиане с таким энтузиазмом ждут Страшного суда, если души после смерти сразу распределяются в ад или рай, а чистилище – лишь неуклюжее изобретение богословской мысли тринадцатого века? Не для того ли его, собственно, и придумали его, чтоб прикрыть брешь в логике?..
В общем, он все подмечал и ко всему придирался, но самый болезненный вопрос так никому и не задал: почему у греков, столь искусных в архитектуре, не нашлось музы-покровительницы этого благородного ремесла, в то время как литературу, например, опекали целых шесть мифических полубогинь?
Главной страстью Чернышова, как можно догадаться, была как раз архитектура, столь незаслуженно брошенная античными божествами на произвол судьбы. Он хотел стать архитектором, да не каким-нибудь заштатным, а самым лучшим; у него имелись к этому большие способности. Правда, была у юноши одна странность, которая беспокоила родных – его частенько заставали говорившим с самим собой. Родители несколько раз показывали отпрыска докторам, но те не обнаружили никаких признаков сумасшествия.
Как выяснилось намного позднее, он общался вовсе не с собой, а с окружавшими его домами. Все началось с диалогов со стенами собственной комнаты, потом он научился слышать и весь дом в целом; через какое-то время мальчик уже уверенно болтал со всей улицей.
Чернышов обладал врожденной способностью разговаривать с камнями и не только с ними: песок, глина, металл – все, что относилось к стихии земли, выходило с ним на контакт. Дерево и бетон тоже были слышимы, правда чуть более глухо.
У стен есть уши – эта набившая оскомину поговорка обрела для будущего архитектора иное значение. Не только уши, но и язык, и сердце – оказывается, дома не были этим обделены. Другой вопрос, что основная масса людей не умела их слышать; но у Чернышова, как видно, получалось.
Замкнутый и необщительный с людьми, со зданиями он обнаруживал удивительную говорливость. Все начиналось как невинное озорство, и никто даже отдаленно не мог предположить, в какую масштабную авантюру все это выльется со временем.
Смекнув после нескольких визитов к доктору, что все остальные представители рода человеческого не обладают подобной чувствительностью, Чернышов стал общаться со зданиями только тогда, когда его никто не слышал. Свой секрет он поведал лишь ближайшему другу, с которым вместе учился в школе. Тот безоговорочно в эту способность поверил, уже тогда уловив в ней возможные выгоды. Чернышов был рад такому пониманию, и начал без стеснения здороваться при Темирханове с мраморными ступеньками школы, по которым приятели поднимались каждый будний день.
Собственно, на крышу дома купца Иголкина они попали тоже благодаря Чернышову. Евгения пригласил сам особняк, решив раскрыть свою тайну перед двумя мальчишками, которые так не походили на всяческий уличный сброд, царапавший ему бока гвоздями и битыми стеклами. Интеллигентные, причесанные, с альбомчиками для рисования в заплечных чемоданчиках, – дом постарался оказать этим молодым людям самый радушный прием. Он вел себя, можно сказать, по-отечески, приглядывал за ними, когда юнцы карабкались на крышу: их руки и ноги будто липли к трубе, исключая саму возможность падения.
Гибель особняка сделала этих юнцов жестче, циничнее и, как выяснилось позже, подтолкнула к противоправным деяниям.
Евгений, уже твердо решивший поступать на архитектора, поначалу и не предполагал истинную глубину своих способностей. Он вообще не придавал особого значения болтовне с домами, но после его поездки во Францию все переменилось.
Это был его первый вояж за границу: по окончанию школы отец Темирханова оплатил двум друзьям тур по Европе длиной в полгода с посещением всех основных архитектурных достопримечательностей, – втайне надеясь, что парни выкинут из головы этот трухлявый дом, за который они не переставали его упрекать. А может, и вообще забудут свои чудачества и устроят на отдыхе приличные их возрасту попойки и кутежи.
Его расчеты не оправдались ни на йоту: наши герои, тщательно отгладив рубашки, бродили по историческим центрам городов, зарисовывая всевозможные соборы, дворцы и просто красивые здания, восхищаясь их утонченностью и ведя мудреные, не каждому понятные беседы, – в том числе и о погибшем особняке.
Все началось в Шартре. Проведя неделю в Париже, юноши направили стопы в городок на реке Эр, желая увидеть местный Нотр-Дам. Он был знаменит на весь мир своими двумя башнями, выстроенными в совершенно разных стилях.
Древний собор по-стариковски дремал на солнышке, пока молодые люди переносили в альбомы контуры скульптур с портала восьмисотлетней давности. И тут Чернышов невзначай осведомился, как здоровье у почтенного сооружения.
Собор решил, что парнишка шутит, но, к своему удивлению, обнаружил, что дерзкий
юнец расслышал его ответ. Тут уж шедевр ранней готики пришел в восторг и начал болтать с ним о чем ни попадя, и в итоге Темирханов, потеряв собеседника, даже немного разозлился.
Тогда Евгений, видя, что здание истосковалось по общению, оставил приятеля в гостинице и явился на соборную площадь ночью. Сначала юноша пытался выяснить, является ли подлинником вуаль Девы Марии, хранящаяся в шартрском Нотр-Даме с незапамятных времен; собор отвечал уклончиво; и вдруг слово за слово Чернышов в шутку предложил ему сдвинуть на несколько градусов витражную розу на западном фасаде. Он потом и сам не мог вспомнить, зачем это ляпнул. Вопреки его ожиданиям собор отнесся к глупой просьбе серьезно и сказал, что готов не только розу сдвинуть, но и шляпу снять перед столь способным молодым человеком, если бы таковая у него имелась.
Чернышов посмеялся и настоял на розе; ему все это казалось лишь забавой. Но на следующее утро, придя к готическому зданию, юноши застали перед ним толпу всполошившихся людей – работников собора, а также экстренно вызванных искусствоведов, историков, полицию и иных ответственных лиц. Витражная роза на фасаде повернулась вокруг своей оси на несколько градусов, – рисунок, разумеется, сместился.
В тот день исторический памятник закрыли для посетителей, отдав его на растерзание целой куче экспертов, которые так и не смогли объяснить, что послужило причиной столь невероятных изменений.
Следующей ночью Евгений попросил собор вернуть все на свои места и почти сразу же, растолкав спящего Темирханова, во всем ему признался. Приятели сбежали из Шартра на ночном поезде, следовавшем в Лион, – как будто кто-то мог заподозрить их вину!
У Чернышова бешено колотилось сердце: он вовсе не ожидал, что столь древний, умудренный опытом собор воспримет его вздорную шутку абсолютно серьезно.
Вернувшись в родной город, они, успокоившись, с восторгом вспоминали о своих проказах.
– Навел ты шороху, – хохотал Рустем: здесь, в Семизвонске, все произошедшее казалось не более чем причудливым сном.
Следующим летом Чернышов отправился в Европу один – его друга нежданно-негаданно настигла любовь, и он на некоторое время утратил интерес к архитектуре.
Пока его младший приятель куролесил во Франции, Рустем встречался с девушкой из деревни, которая впоследствии стала его женой. Родственники, конечно, чинили препятствия неравному браку, но как-то вяло, и через полгода окончательно смирились. Девица быстро свыклась с жизнью в богатом семействе и даже переменила казавшееся ей невзрачным имя Наталья на Натэлла.
Еще через год в Страсбурге Чернышов задумал свое первое преступление, а именно: похищение небольшого фахверкового особняка. Такие дома нравились ему до безумия, но ни про какую кражу он поначалу и помыслить не мог; так получилось, что дом, в общем-то, сам склонил его к беззаконию. Фахверковая обитель торговца английским сукном простояла на этой улице пять веков, но ни разу ей не доводилось встречать человека, способного услышать и понять ее каменную боль, скопившуюся за столетия и глубоко запрятанную в грудной клетке из деревянных балок.
Чернышов, прогуливаясь по средневековой улочке, без всякой задней мысли осведомился у симпатичного здания, как его дела. Дом с минуту озадаченно молчал, но потом обрушил на юношу целую лавину жалоб – что он уже давно ждет, когда мэрия обратит наконец на него внимание и подлатает различные изъяны, которыми он обзавелся за последние несколько десятков лет.
В разгар беседы начался дождь; узнав, что юноша – архитектор, дом как будто плакал дождевыми каплями и просил не покидать его.
Чернышов довольно сердито ответил на эти надоедливые излияния:
– Не переселяться же мне в Страсбург из-за вашего каприза.
Тогда дом попросил забрать его к себе, в тот дивный край, где живут столь прекрасные молодые люди, которые относятся к домам с уважением, а не как к бессловесной скотине, годящейся только для обслуживания людских нужд. Дом льстил, пресмыкался и пел дифирамбы юнцу; он как будто вцепился в Чернышова и в итоге выбил из него обещание увезти его с собой в Россию.
С тяжелым сердцем Евгений вернулся в Семизвонск и выложил все Темирханову.
– Ну и дурак же ты, зачем наобещал, – ответил тот. – Да забудь про этот трухлявый дом. Тоже мне, гусь страсбургский. У него крыша съехала на старости лет, а ты и уши развесил.
Прошло три года; Темирханов унаследовал все состояние своего отца, возглавив никелевую империю, и вдруг сам поднял забытую тему с фахверковым домом.
– Все думаю, почему бы не вывезти этот домишко втихую? Да ведь только рано или поздно найдут его здесь, пусть и не сразу, – посетовал Рустем.
– А мы заменим его копией, – неожиданно предложил Чернышов. – Поверь, неотличимой копией.
Приняв роковое решение, они приехали в Страсбург вдвоем. Бывшая резиденция суконного торговца уже и не чаяла увидеть юношу, посчитав его лжецом и пустобрехом. Заговорщики обсудили детали; дом решил прикинуться больным и имитировать внезапное разрушение. Действительно, за какой-то месяц он стал усиленно изображать обветшание и обвалил для пущей убедительности кусок крыши. Хозяева особняка поспешно съехали к родственникам; мэрия наконец обратила на страдальца внимание и отправила к нему на помощь целую толпу реставраторов. Меж тем, за городом, в специально арендованном большом гараже, в разобранном виде уже лежала копия дома, изготовленная так мастерски, что могла обмануть самых квалифицированных архитекторов, историков и искусствоведов.
Чернышов достиг полного сходства с оригиналом при помощи каких-то непостижимых, почти магических манипуляций – в своей лаборатории в Семизвонске он изготавливал особые растворы, в которых вымачивал деревянные балки, чтобы состарить их на необходимое количество лет, потом колдовал с загадочными порошками и притирками, создавая запах времени. Таких фахверков Евгений мог налепить хоть сотню в родном городе, но его держало слово, которое он столь необдуманно дал старинному особняку.
Дом, между тем, разрушался все больше и больше, – он разваливался просто на глазах; в группе специалистов, мобилизованных для его спасения, одна треть была подкуплена Темирхановым. Никелевые гонорары заставили людей молчать, и ночь за ночью старые детали заменялись на новые.
Опуская подробности транспортировки, просто скажем, что уже через несколько месяцев здание появилось на окраине элитного поселка под Семизвонском, где находился загородный особняк Темирханова.
После завершения дерзкой операции двое проныр радостно чокнулись шампанским.
–Ну, ты прямо вольный каменщик, – сказал Темирханов, переводя восхищенный взгляд то на дом, то на Чернышова. – Даже слишком вольный.
После первой удачной кражи друзья стремительно покатились по наклонной. Сначала они тащили отдельные интересные детали, не рискуя больше связываться со зданиями. Эти пройдохи, например, играючи изготовили копию Шартрского лабиринта и ловко подменили старый на новый, опять прикрывшись реставрационными работами. Собор, их давний приятель, был в восторге от таких проказ и даже просил заменить несколько статуй на аркбутанах, которые, как оказалось, завидовали статуям, стоявшим в порталах. Каменные обитатели храма постоянно переругивались меж собой, отчего готический шедевр уже порядком устал. Однако на этот раз молодым людям хватило ума не пойти у здания на поводу.
Им удалось втолковать почтенному представителю средневекового искусства, что нет никаких гарантий, что и у новых статуй со временем не испортится характер – совершенно очевидно, что аркбутаны и портал разительно отличались меж собой степенью комфорта. Статуи на портале ежедневно глазели на разношерстную толпу посетителей, обсуждая их не хуже заправских сплетниц; а жильцы аркбутанных высот могли только наблюдать за облаками и звездными галактиками – их каменное зрение превосходило точностью лучшие телескопы, но таращиться все время на туманность Персеид, кочующую по августовскому небу, давно всем наскучило. Собор, измотанный ежедневными перебранками, очень надеялся, что эти молодчики увезут наиболее скандальные статуи к себе, но просчитался.
Размявшись в Шартре, друзья перебрались в Париж, где стали развлекаться тем, что сманили парочку горгулий с крыши Нотр-Дама, прицепив на фасад свои собственные, практически не отличимые поделки. На одной из лап каменного животного Евгений вывел небольшую надпись: «Привет от мастера Чернышова», посчитав с вполне простительной для юных лет уверенностью, что это необыкновенно весело и остроумно.
Стоит заметить, что время от времени в архитекторе пробуждалась совесть, но он тут же убаюкивал ее доводами, что это не что иное, как месть за дом купца Иголкина, – и бесчинства продолжались.
После первой удачной кражи друзья следующие несколько лет чуть ли не каждые два-три месяца летали во Францию. Там они устраивали Тур де Франс на собственный манер: катались по стране на велосипедах, заезжали в старинные города, одурачивая, сбивая с толку и сманивая с насиженных мест разные архитектурные интересности. В итоге через год знаменитая статуя улыбающегося ангела из Реймса улыбалась уже на берегу Кокшенки, — реки, протекавшей через Семизвонск, – а двое друзей, чувствуя полную безнаказанность, распоясывались все больше и больше.