– Сестра.
Эдита облегченно вздохнула и повернулась к сестре. Та быстро закрыла за своей спиной дверь и опасливо оглянулась, прислушиваясь, будто страшилась услышать шаги отца.
Несколько долгих секунд прислушивалась, серьезно, совсем не по-детски, хмурясь. А после удовлетворенно кивнула и на цыпочках последовала к Эдите. Девушка держала тарелку с одной свежей булочкой. Поставила её на стол и присела на колени рядом с Эдитой.
– Катерина, что ты здесь делаешь? – как побитый жизнью кот, девушка прижалась к сестре боком. Потерлась об её плечо лбом, блаженно улыбаясь.
– Прекрати вести себя как ребенок, – по-родительски хмурясь, сказала Катерина, пихнув Эдиту плечом.
Девушка насупилась, бросив взгляд на младшую сестру. В её чертах было что-то от отца. Такие же четкие, густые брови. Она вся казалось выточенной из камня. Четкие линии и суровость внутри. Но за ней была спрятана мягкая, нежная душа.
Катерина, казалась практически противоположностью Эдиты. Часто стыдливо или же от злости краснела. Заливалась багрянцем. Эдита же не краснела никогда. Священник приводил ей это в укор. Говорил, что это признак бесстыдства.
У Катерины всегда были гладко зачесанные волосы. Не выбивалось ни прядки. У Эдиты волосы всегда выбивались из прически. Были густыми и тяжёлыми.
Одежда Катерины никогда не имела ни складки, ни пятнышка. Она казалась воплощением строгости. Но почему-то все равно любила и прикрывала свою старшую, неразумную сестру. Будто чувствовала какую-то ответственность за неё.
Эдита посмотрела на Катерину с какой-то тоскливой и горькой улыбкой.
«Вот кто, – печально подумала, – вот кто должен был взять на себя дом. Ни я. Вот кто никогда не подведет.»
– Все же, – мягко спросила Эдита с какой-то нежностью в голосе, – что ты здесь делаешь?
Даже в полумраке комнаты старшая могла увидеть, как щеки младшей залились стыдливым румянцем.
– Я принесла тебе хлеба. Я слышала, что отец наказал тебя.
– Спасибо, Катерина, – погладив прохладную кожу тыльной стороны ладони Катерины, сказала Эдита, – ты так добра к своей упрямой, глупой сестре.
– Я так же пришла из-за этого, – уверенно кивнула младшая, казалось, её идеально ровная спина стала ещё ровнее, а брови насупились в серьезности, – я слышала вашу ссору. Я пришла, чтобы сказать, чтобы ты не сопротивлялась воли отца. Он желает тебе блага.
– Блага? – фыркнула Эдита как-то горько, опустив взгляд в пол. – Но у меня нет любви к этому человеку, чтобы это было во благо.
– Это не имеет значения, сестра, – как-то по-матерински шепнула Катерина. Она положила свою теплую, мозолистую ладонь на щеку Эдиты. Девушка подняла взгляд на младшую с любовью глядя на её мягкую и понимающую улыбку, – я слышала об этом человеке. Он очень уважаем. Он строг, но благочестив. Говорят, что он не пьяница и не жесток. Я уверена, он будет добр к тебе. Он не был замечен ни в тавернах, ни в других злачных местах.
А любовь, что же, если на то будет воля божья, то ты полюбишь его в браке. Если же нет, будь полна уважения к нему и люби своего ребенка от него.
– Катерина, – как-то слезливо вздохнула Эдита, – за что мне даровали столь умную и добрую сестру?
Эдита бросилась в объятия младшей. Спрятала лицо на её плече. Та ласково гладила по спине и волосам, что-то шепча, казалось, напевая колыбельную.
Эдита же спрятала лицо, чтобы не разочаровать сестру. Чтобы та не увидела, что на глазах нет слез умиления и принятия. В Эдите была злоба от осознания несправедливости.
Но она не хотела, чтобы Катерина это видела. Она хотела, чтобы Катерина думала, что её слова сумели достучаться до самого сердца. Что Эдита приняла свою участь.
Но это было не так.
Она лишь приняла, что у неё нет выбора.
Ей нет куда идти, нет у кого просить помощи. Сейчас она собственность отца, а после станет собственностью мужа. А в сердце распуститься цветок горечи от мысли, что её жизнь будет полна нелюбви. А после ребенок от человека за которого она будет вынуждена выйти замуж.
Эдита удивлялась, как это, любить ребенка от мужчины к которому ты не испытываешь ничего помимо презрения? В ребенке же будет течь его кровь. Дитя от отца. Дитя будет вечным напоминанием. Искаженным отображением нелюбимого мужа.
Но Эдита не была настолько наивной, чтобы верить, что когда-то сможет выйти замуж по любви. Таких счастливиц раз, два и обчелся.
Остается довольствоваться книгами о высокой и чистой любви.
***
Эдита сидела на скрипучем, деревянном стуле. Руки безвольно лежали на собственных коленях. Ткань платья была мягкая, ласкала кожу. Непривычно дорогое и новое.
Отец не позволял одевать такие платья ежедневно.
Волосы тяжело лежали на плечах. Темные пряди плащом закрывали спину. Гувернантка – Маргарита Фрэмптон, молчаливо и ласково расчесывала её пряди. Они давно были гладкими и послушными, но она продолжала как-то медативно водить гребнем по темным волосам. Ласкала их ладонью, иногда в материнской нежности проводила ладонью по голове.
Эдита глядела вперед невидящим взглядом.
– Вы сегодня настоящая красавица, мисс, – щебетала Мария – служанка.
Кружилась рядом, заглядывая в бледное от недосыпа лицо Эдиты. Девушка перевела тяжелый, уставший взгляд на лицо Марии. Её сердце наполнилось ненавистью, но она молчала.
Мария была сиротой. До этого Эдита никогда не думала, что причина того, что от младенца отказались – это его уродство. Но сейчас, когда она была полна ненависти, она уставилась на крючковатый, большой нос. На дряблую кожу и водянистые глаза. Такие у мертвых рыб. На тонкие губы и широкий рот.
– Вы обязательно понравитесь своему будущему мужу, – продолжала щебетать Мария своим скрипучим голосом, – может примеряете эту шляпку? Думаю она будет вам к лицу.
– Мария, – холодно обратилась к служанке гувернантка, продолжая расчёсывать волосы, – думаю твоя помощь нужна на кухне.
Девушка скривила рот в недовольстве и тут же выскользнула из комнаты. Наверняка, с горечью подумала Эдита, пойдет рассказывать кухарке сплетни, что только что пришли ей в голову. Будет хихикать, рассказывая непотребства и гадости.
– Не слушай её, золотце, – ласково обратилась Маргарита к Эдите.
– Спасибо что прогнали её, мисс Фрэмптон. Её болтовня стала невыносимой.
– Не стоит благодарностей, – нежно сказала женщина, погладив ладонью по голове воспитанницы.
Положила тяжелые пряди ей на плечи. Сзади показалась светлая кожа шеи. Шейка совсем тоненькая, через кожу виднеются венки.
Медленно принялась собирать пряди в высокую прическу.
– Что тревожит твое сердце, дитя мое? – мягко спросила Маргарита.
Маргарите было за тридцать. Но она казалась преждевременно постаревшей. Узловатые пальцы, но мягкие и теплые руки. Нежный голос и плотная фигура. У неё были редкие, темные волосы и впалые щеки.
У неё не было детей. Не было мужа. Эдита думала, что в сердце Маргариты ещё с юных лет живёт какой-то мужчина, но та никогда не говорила об этом. Лишь в её улыбке была тоска. Она была столь сильной, что невозможно перепутать – невыносимая боль.
– Мне страшно, мисс Фрэмптон. Я не понимаю, от чего Господь так не справедлив ко мне. Где я согрешила?
– Тише-тише, – ласково шепнула и этот шепот, казалось, наложил на Эдиту какое-то умиротворяющее заклятие, от которого осколки сердца и души сгладились и склеились, – это испытание твоего храброго и сильного сердца.
– Вы все так говорите, – с горечью качнула головой Эдита, – все беды – это испытание. Смерть матушки – испытание. Замужество – испытание. Ради чего?
– Я понимаю, – едва слышно сказала, Эдите казалось, что она не услышала, а почувствовала эти слова, – иногда, ты не можешь не разувериться. Не можешь не усомниться в правильности и справедливости всего происходящего. Но единственное, что я могу тебе сказать, дитя мое, я последую за тобой. Ты всегда в моем сердце, храбрая лошадка, и я готова последовать за тобой хоть на костер.
Эдита резко поднялась и повернулась лицом к своей гувернантке. Когда-то она была ей по пояс. Сейчас же они были одного роста. Эдита казалась даже выше. В своей молодости и стройности будто возвышалась над грузной и уставшей женщиной.
Девушка мягко взяла её руки в свои, глядя в глаза.
– И ещё кое-что запомни, – крепко сжимая тонкие девичьи пальчики, сказала Маргарита, – запомни, что любят не за лицо. А так же помни о смирении.
Эдита опустила голову в поклоне. В таком искреннем и полном веры, каким никогда не кланялась в чертогах церкви.
– Вы в моем сердце. Вы были для меня, как мать.
– Тише, девочка моя, тише, – шепнула Маргарита, – не говори так, будто тебе предстоит смерть, а не брак.
Руки Эдиты выскользнули из рук Маргариты. Девушка как-то болезненно улыбнулась, смиренно ожидая, когда гувернантка наденет на её шею тонкую нить жемчуга.
Они блеснули, проехались по коже холодными гранями, скользнув. Кожа покрылась мурашками.
– Иди, – едва ощутимо подтолкнув Эдиту в лопатки, шепнула на ухо Маргарита, – будь скромна.
Девушка опустила голову, молча повинуясь словам своей наставницы. Она всегда верила ей. Маргарита была для неё последняя и самая надежная инстанция.
Поддерживала подол платья, чтобы тот не запутался в ногах, аккуратно ступала вниз по ступенькам. Под её ногами скрипели и трещали половицы.
Лестница вела в самую главную и самую богато украшенную комнату. В ней ещё остались символы минувшей состоятельности. Старый, когда-то дорогой подсвечник, начищенный до блеска. Но кое-где от времени все равно появились пятна.
Дорогие вещи, как женщины. Они, оказавшись в бедности, вянут. Теряют свой блеск и становятся смешными.
Женщины оказавшись в позолоченной клетке или же не в тех руках становятся пародией на себя прежних. На молодых и прекрасных. Жалкая копия, как призрак минувших дней.
В камине потрескивал огонь, а Генрих хрипловато смеялся. На его седых усах пенился эль, а его глаза мутно блестели. Он не был заядлым выпивохой, но меры своей не знал.
Оделся во все лучшее и смотрел на гостя, как на благородного мужа у которого желал, попросить милостыню.
Вокруг стола бегала Мария, терялась под холодным и каким-то суровым взглядом гостя. Едва ли не спотыкалась об собственный подол и утыкалась взглядом в пол, казалось, застыдившись своего уродства.
Уж больно был внимательный взгляд у господина.
Мужчина был преклонных лет. Может быть возраста Генриха, может ещё старше. На его макушке была лысина, вокруг которой, как ореол, были седые волосы. На лице густая борода. В ней смешивались серебряные пряди с темными.
Среднего роста, крепко сбитый мужчина с какой-то аурой власти и непреклонности. На пальцах – перстни, а на ногах начищенные до блеска туфли. Он казался слишком богато одетым для этого убогого жилища. Под его осуждающим взглядом дом казался ещё более ветхим и бедным.
Эдита тяжело сглотнула и шагнула на свет, сложив руки на животе. Не поднимала головы.
Молчаливо ожидала позволения, чувствуя, как её сердце колотится об ребра. То ли от волнения, то ли из-за страха.
– Подними голову, дитя мое, – сказал пришедший господин.
Эдита вздрогнула от незнакомого голоса. Мягкий, низкий и какой-то холодный. В нем была суровость.
Медленно, будто старалась оттянуть этот момент как можно дальше, девушка подняла глаза. Испуганно замерла, как кролик перед удавом, встретившись взглядом с темными глазами.
У мужчины были тонкие губы, крупный нос и глубокие, темные глаза.
– Как твое имя?
– Эдита, – голос сорвался и девушка стыдливо опустила голову.
Мужчина хмыкнул в недовольстве, хотя всем в этой комнате было известно, что он знал её имя задолго до этого, как пришел сюда. Не приходят свататься, если не слышал ничего о своей возможной будущей жене.
– Странное имя, – задумчиво почесал подбородок, внимательно разглядывая Эдиту, сказал мужчина, – языческое.
– Матушка моей жены уж больно просила назвать старшую девочку этим именем, – будто просил прощения, мягко, как-то подхалимски, сказал Генрих.
– Это языческое имя, – отрезал мужчина непреклонно.
Эдита стояла перед своим отцом и будущим мужем, не смея сесть. Смотрела в пол, чувствуя на себе тяжелый взгляд. Она казалась себе лошадью на рынке, которую оглядывают, проверяют зубы, гриву и копыта.
– Да, – покорно согласился Генрих, – но я воспитал её в вере.
– Подойти сюда, дитя мое, – обратился мужчина к Эдите, не глядя на
Генриха.
Тот смиренно это игнорировал. Не показывал ни капли недовольства. Послушно принимал, что гость выше по статусу, по благополучию. Это он делает одолжение, так что семья Кантуэлл не имеет права говорить слова против.
Мужчина протянул руку, будто подзывал пса к себе. Эдита неуверенно сделала несколько коротких, боязливых шагов ближе. Тяжело сглотнула и подняла взгляд на мужчину.
Одна короткая темная прядь выбилась из прически и упала ей на лицо. В свете свечей и огня камина её волосы отливали рыжими искрами. Глаза казались колдовскими, какими-то медово-карими. Она чудилась более хрупкой, более юной. Совсем ребенком. Особенно в этом легком платье.
До этого Маргарита, как-то болезненно поджимая губы, одела её в белое платье украшенное кружевом. Будто говоря сама с собой, заявила, что Эдита в нем выглядит прелестно. Совсем маленькой, очаровательной девушкой. Как ангел.
– Мое имя Иоханн Эшби.
– Для меня честь, – едва слышно молвила Эдита, – познакомиться с вами.
Иоханн кивнул с гордостью и довольством, будто одобрял её слова.
Повернулся обратно к Генриху, задумчиво постучав пальцем по своему бокалу. Теперь полностью игнорировал девушку, не дав ей позволения. Она стояла перед ними, дрожа всем телом. Старалась заставить себя не потерять сознание от волнения и страха. Тогда Иоханн подумает, что она больна. А больная жена никому не нужна. Больная жена не сможет родить ребенка, не сможет взять на себя домашнее хозяйство.
– Она довольно прелестна, – тяжело глядя на гордого Генриха, начал Иоханн, – но молодость и красота временное достоинство. Красивых девушек много. И я могу выбрать любую из них.
– Уверяю вас, вы не пожалеете.
Эдита поджала губы, ниже опуская голову.
Чувствовала себя отвратительно, глаза покалывали от непролитых слез. Ей казалось, что её пытаются продать подороже. Уверяют покупателя, что вот у них в лавке самые лучшие фрукты и овощи, самые свежие, самые вкусные.
– Для меня важнее, чтобы она могла одарить меня наследником. Как её здоровье?
– Заверяю вас, – оживился Генрих, гордо распрямив спину, – здоровье Эдиты отличное. Она почти никогда не болеет. Ни оспы, ни гриппа. Она сильна и здорова. Сможет подарить вам здорового ребенка или даже парочку.
Генрих рассмеялся запрокинув голову. Будто сказал что-то невероятно веселое. Девушка же ощутила, как по спине вниз бегут мурашки, а тело содрогается в дрожи. Ей показалось, что к ней прикоснулись отвратительной, влажной и липкой рукой.
– Хорошо, – усмехнулся Иоханн, подняв бокал, – выпьем за добрую сделку. Надеюсь вы меня не обманываете.
Они подняли бокалы и одним махом выпили до самого дна. Генрих
махнул на Эдиту рукой, позволяя ей уйти. Она тут же вылетела из комнаты.
Взбежала по ступенькам, под её ногами скрипели половицы, глаза горели непролитыми слезами, а тело колотилось в дрожи ужаса.
Громко захлопнула за собой дверь и подбежала к зеркалу. Оно было мутным и подбитым с одной стороны. Смотрела на свое отображение, шумно дыша. Она сама себе напоминала загнанную лошадь.
Широко распахнутые глаза, в полумраке они казались темнее ночи, растрёпанные волосы. В глубоких вдохах грудь поднималась, а на шее была испарина.
Девушка резким движением попыталась сдернуть с шеи нить жемчуга. Та заскрипела, оставила на пальцах красную полосу, но осталась на шее. Рассерженно замычала и сдернула ленты и заколки с волос.
Волосы упали тяжелыми волнами на плечи.