…И не только о его выборах речь. Оружейникам может быть предложено купить и его жизнь. Если Суро заговорил об этом, разумно сделать предложение в обе стороны.
Как поступил бы отец?
На сделку с совестью он никогда не шел. Только понять бы, чего требует совесть — гордого отказа или спасения жизней людей.
Суро очень хотел согласия. Видно, и впрямь опасался влияния Дома Нара. Рииши могли бы закрыть в подвале, еще где-нибудь, но отвели в собственные покои, правда, находиться он мог лишь в одной комнате. Его слуг — все были, по счастью, живы и целы, увидел их по дороге, издалека — сюда не пустили. Стража стояла на входе, не сводя с него глаз, железная, немая и глухая. Он даже написать записку в тайне не смог бы. Как и обмануть Суро ложным согласием. С людьми все равно говорить придется, и возможности взять свои слова назад у него не будет.
…Он рос на понятиях чести и долга, зачитывался историями о людях, поступивших, как надо, не склонивших голову перед врагом или обстоятельствами. И здесь, на севере, и в других землях — доблесть везде одинакова и ценна. Вот только они погибли, почти все эти люди, и, может быть, их последней мыслью было, как же они ошибались.
Свет далекой звезды прекрасен, но если смотреть на него, можно сломать себе шею или завязнуть в болоте. Вот у него самого сейчас выбор, впустую геройствовать и умереть в двадцать с небольшим, нет, лучше прямо сказать — через несколько дней; дать роду угаснуть, или махнуть рукой на желающих власти. Что до них, самому-то власть не нужна.
Простучали тяжелые шаги по половицам, и лишь у самой двери он различил за ними еще одни, легкие. Стража посторонилась, давай проход фигурке в светло-сером, и лицо ее было почти такого же цвета, прозрачное, как иногда у тяжело больных.
— Господин разрешил пропустить к вам жену.
…Суро, ты сволочь. Женщин не тронули, и она сидела бы в своих комнатах… Пришла, чтобы уговорить? Наверняка. Но уж не на нее злиться.
Он теперь и за эту девочку отвечает. Кто знает, что придет в голову злобному хорьку — а есть еще и Атога, он Аэмара никогда не любил. Устроить несчастный случай легче легкого…
— Не смотри так, — сказала Майэрин тоненьким, сдавленным голоском, — Я не ребенок. И не собираюсь жалеть о том, что приехала. Что тебе сказал Суро?
Прошла вглубь комнаты, устроилась на кушетке среди подушек, на стражу обратив внимание не больше, чем на пятнышко на дверном косяке. Сложила руки на коленях, брови сведены, покусывает нижнюю губу. Прическа — две косы свисают на грудь, проще некуда. Хоть и заявила, что не ребенок, выглядит совсем девочкой. О чем с ней говорить-то? О ней заботиться нужно, а не перекладывать ношу.
Сам не понял, почему взял и рассказал ей все.
Глава 7
Кэраи сумел умерить недовольство брата своим приездом — тот был слишком рад победе; Тагари позволил ему пока оставаться с войском. Крепость Трех Дочерей они покинули, проведя там неполных два дня. Позади были удобные покои, стены и крыша, защищающие от дождей. Теперь и высшие командиры слова жили в палатках, просторней и куда лучше обставленных, чем у солдат — те ютились, как сваленный в лодку улов, — но все-таки роскоши генерал не позволял никому. И сам в ней не нуждался. А Кэраи трудновато было в военном лагере, среди сотен и сотен людей. Ладно если вдоль речки идти, а то и воды умыться не сразу получишь, как ни приказывай.
И сколько еще ждать гонца, неизвестно. Да и не хочется торопить время, вдруг это все, что у них с братом осталось?
С офицерами Кэраи общего языка не нашел, с солдатами и не пытался, поэтому свободные часы — обычно вечерние и ночные — проводил в одиночестве. На звезды, например, посмотреть, никогда не надоедает. В городах было не до того, и вернется, снова о них позабудет. А тут перед ним раскрывалось все небо, только отойти подальше, чтобы не мешали лагерные костры, числом немногим меньше, чем звезды.
Брат ему выговаривал — земли-то мы отбили, но все же в одиночку шляться не дело. Но Кэраи никогда не заходил дальше, чем караулы стояли — и не пропустили бы, и незачем. По краям огней зажигали мало: легче вглядываться в темноту.
Сегодня шли меж высоких холмов, склоны которых местами обнажились причудливо — словно огромными когтями по ним провели, содрав зелень до белой кости. Хотелось посмотреть на них ночью, но пока с неба еще не ушло зарево, хоть воздух уже потемнел. Прогулявшись по лагерю, Кэраи вернулся в палатку, где Ариму как раз накрыл ужин. Он, в отличие от хозяина, со многими столковался; дождавшись, пока опустеют тарелки, попросил дозволения уйти. Кэраи в этот миг ему позавидовал, сам он так легко не умел — даже не друзей заводить, а так, пустячных знакомых не с умыслом и дальним прицелом, а просто, поболтать и уже считаться приятелями.
Устроился за столом с книгой. Древний хронист писал о войне, в которой горы Эннэ окончательно отошли нынешней Хинаи, тогда носившей другое название. Знали бы далекие предки, что будет на этой земле, порадовались бы или огорчились? Ведь как-то же они себе представляли грядущие дни.
— Господин, к вам вестник, — послышался голос охранника по ту сторону полога.
— Пусть войдет.
В палатке появился юноша в форме; Кэраи так и не научился различать все тонкости, откуда, из какого отряда. Это был другой язык, военных, а не придворных.
Что-то в облике показалось знакомым, но известие было важнее. Только скользнул взглядом по легкой фигуре — мало ли у брата молодых солдат.
— Письмо, голубь принес в крепость, — гонец протянул узкий кожаный футляр. К лапам голубя такое не привязать, конечно, зато надежная защита в дороге потом.
Непонятное чувство возникло, и, пожалуй, не слишком приятное. Взял футляр, почти соприкоснулись руки, и было это… словно едва не задел густую липкую паутину.
— Ты можешь идти.
Все-таки что-то тревожащее было в том движении, с каким юноша отступил назад и выскользнул из палатки. Невнятная мысль оформилась, приняла четкий контур: военные двигаются не так. И новобранцы из крестьян — тем более. «Скользящие в тени», незримые шпионы? Такие не передают официальные письма.
Эх, а вот это плохо.
Письмо предназначалось для брата, но это Кэраи понял, уже сломав печать, по обращению. Теперь уж всяко надо прочесть, все равно Тагари не поверит в случай.
Как это вышло? Вестник не мог перепутать, разве что его самого ввели в заблуждение.
Кэраи поднялся, выглянул из палатки. Горели костры, пятна света и тени метались по земле и холщовым стенам. У самого выхода сидели двое его охранников, разговаривали, но молодого солдата не было видно. Можно спросить, куда он направился, отыскать, но, если это и правда не обычный вестник, его не найти так просто. Охранники не заметили Кэраи, и тот вернулся за стол.
В письме командира Асумы говорилось о падении Сосновой. Кэраи несколько раз перечитал скупые ровные строчки. Быть этого не могло, но было — рухэй прокрались тайными тропами в середину гор Юсен, сожгли крепость, а командир Срединной с небольшим отрядом сейчас находится там. И намерен переловить врагов всех до единого.
Не надо было обладать блестящим умом, чтобы придти от этого в ужас. Осорэи, выходит, сейчас вообще не защищена. Сколько прошло дней с тех пор, как написано было письмо? Вот дата… три дня. Из них день голубь летел до крепости Трех Дочерей, еще двое суток, верно, снаряжали посланника, и потом тот догонял отряд генерала. Все равно долго, где-то замешкались. Это войско ползет, а конный галопом доскачет куда быстрее.
Кэраи уже снова приподнялся, отдать брату письмо, но где-то на задворках мыслей зашевелился червячок сомнения. Надо ли, прямо сейчас, когда у Тагари радость, а изменить уже нельзя ничего? Никто не узнает, отдано ли письмо, помимо этого посланца. Его отыскать бы, выяснить, кто это, и видно будет, как поступить.
Только где же его найти, раз уж сразу остановить не успел…
Шевельнулся полог над входом; вроде и не отодвинулась в сторону тяжелая ткань, так, дуновение ветра — а тот, про кого думал, уже стоит в палатке, и совсем рядом.
Как же его пропустили?
— На самом-то деле в военном лагере проще простого обмануть чью-то бдительность, — сказал вестник задумчиво. — Вроде бы должно наоборот, караулы на каждом шагу. Но нет, всякий надеется на другого…
Ох ты пропасть… как мог не узнать эти черты, эти удлиненные, словно чуть к вискам приподнятые глаза, сейчас прищуренные выжидательно? А волосы он сколол и прихватил воинской повязкой, ни малейшей небрежности.
Совсем не такой, как тогда, в страшном коридоре конюшни.
— Наконец-то узнали меня. А ведь я даже не старался этому помешать.
И тот же голос — не глухой, не звонкий, теплый и холодящий одновременно. Выходит, права была Лайэнэ?
— Так и не получилось поверить ей? — сказал чуть сочувственно, и будто мысли прочел. Или и впрямь?
— Смотри, — гость отринул вежливое обращение, повернулся к лампе и опустил пальцы в пламя. То сперва взвилось радостно, охватив едва не всю кисть, а потом побледнело, съежилось — уже едва тлел фитилек. Энори убрал руку; пламя, посомневавшись, вновь поднялось до прежней высоты, налилось оранжевым.
На гладкой коже не было и малого следа ожога, она даже не покраснела.
— Некоторые монахи умеют так, и колдуны рухэй, — голос Энори звучал издевательски, — Выбери лучше вторых, думая, кто я: ни в одном храме меня не примут, слишком жестоко навязывать меня им.
— Кем бы ты ни был, ты не можешь не рисоваться.
По губам гостя скользнула удивительно нежная, почти застенчивая улыбка.
Охрана в двух шагах, за полотняными стенками. Достаточно зова…
Ни звука не получилось. И подняться не вышло, и хоть сбросить на пол лампу — пожар привлек бы внимание.
Я все-таки был дураком, подумал Кэраи. Она пыталась, как могла.
Энори спокойно наблюдал за его стараниями, стоя рядом. Протянул руку, поправил лампу, сдвинутую совсем немного; аккуратно сложил записку из Сосновой, будто послание предназначалось ему. Оглянулся; Кэраи понадеялся, что хоть в этот миг удастся позвать охрану, но нет. А Энори уже снова смотрел на него, уже без тени улыбки.
— Сейчас сумерки… Ты ничего не сможешь наедине со мной, даже закричать не сумеешь, если я не позволю, — несмотря на такие слова, похоже, он не угрожал, говорил рассеянно и думал о чем-то своем.
— Чего ты хочешь, зачем явился?
— Не за тем, чтобы убить тебя. И твой старший братец спокойно сидит у себя в шатре или занят обходом, не знаю. Хотя ты пытался отнять то, что мне дорого, а он — мою жизнь, я не трону его сейчас. Все уже сделано, и катится, словно камень с горы — можно устроиться поудобней и смотреть.
Присел на сундук, на краешек, готовый подняться в любой миг.
— Все сложилось, как я мог только желать. Вы — все — научили меня понимать очень многие вещи, ненужные моим сородичам. Ваш Дом своим влиянием здесь мешает Золотому трону, но это уже не единственная причина его неприязни. Тагари не удалось сразу пресечь нападение, и север заполыхал. Столица давно зла на Хинаи за невозможность прежних торговых путей, товары выросли в цене — ведь для многих это важнее войны? Даже если твой брат чудом победит, ему уже не дадут остаться командиром, и что он сделает? Ты знаешь — сам опасался мятежа. Я буду рад, если он выживет в сражениях, его смерть все равно неминуема, но тогда она будет позорной.
Помолчал немного, и добавил задумчиво:
— А ведь если бы не твоя спесь, мы могли бы сейчас быть соратниками.
— Не могли.
— Назови хоть одну разумную причину? Без «тебе нет места среди людей», тогда ты знал меня просто лесным найденышем. Но тебе не понравилась моя власть над крестьянами и горожанами, которую ты считал своим правом — а ведь я получил ее не по праву рождения, а потому, что они потянулись ко мне. Не понравилась любовь ко мне мальчика, с которым ты даже не знал как поговорить и зачем он тебе. Молчишь… Ну что же… По дороге сюда я видел гонца с золотым флажком.
— Что ты с ним сделал?
— Я бы его охранял как зеницу ока, но этого не понадобится — знак Золотого Дома куда лучшая охрана. Я убил другого гонца — там, в Ожерелье, ради вашей семьи. А этот здесь будет к вечеру второго дня
Теперь говорил тихо и быстро, словно опасаясь, что подслушают или прервут:
— Ты и я знаем, что за приказ он везет. И я догадываюсь, чего от тебя ожидают в Столице. Послушай… Я в самом деле устал от того, что война идет на моей земле. Усмехаешься? Моя она больше, чем ваша. Вы не чувствуете ручьев, леса и скал, голосов их не слышите, а во мне живет каждое эхо и каждая тень. Война с рухэй завершится — начнется междоусобица. У тебя есть еще время ее избежать. И тогда, обещаю, я помогу выжить мальчику, ваш род не прервется.
— И ты посмел ко мне с этим придти?
— Почему бы и нет. Я уже много чего посмел.
— И к этой войне приложил руку, не так ли?
— Конечно. Тебе я скажу. Без подробностей, да простит меня светлейший господин.
Поднялся:
— Ваш Дом, считай, уже пал. Я всего лишь предлагаю закончить все это быстрее. Не ради вас — ради себя. Вспомни, что служил я верно и давал хорошие советы.
— Ты… Как же я тебя не дооценил, — тяжело отозвался Кэраи, — Главная моя ошибка. А теперь уходи.
— Я-то уйду. А ты не ошибись еще раз.
В шатер Тагари Кэраи пришел через полчаса, к тому времени стемнело совсем. Надо бы раньше, сразу, как опустилась за Энори складка входного полога. Не мог.
Нет, не потрясение было столь сильным — к нему оказался готов. Даже спасибо незванному гостю — теперь Кэраи точно выкинул из головы мысли о том, чего делать не станет в любом случае.
Думал, как поступить. Им осталось два дня от силы, а потом они станут государственными преступниками. Рядом с этим даже падение Сосновой казалось мелочью. И… что с Тайрену? Он там один. Куда ни глянь, все плохо — и ему угроза со всех сторон.
Снаружи по-прежнему горели костры, еще ярче стали с окончательным приходом ночи. От его палатки до Тагари идти было всего ничего, а показалось — полгорода. Невольно оглянулся несколько раз: нет ли где Энори?
Не было; если он и поблизости, вряд ли покажется. Любой из солдат мог им оказаться. Вот тот, опустивший голову, или тот что-то несущий в проходе меж палатками. Или тот, что подбрасывает ветки в костер — искры летят… Нет, вот им Энори быть не может. Огонь терпит присутствие Забирающих души, но погибает, когда те пытаются поддержать его жизнь…
Тагари не спал, разумеется. С двумя офицерами что-то вымерял на карте, Кэраи даже вглядываться не стал. Попросил разговора наедине, протянул письмо, даже не упоминая, почему, собственно, послание доставили не тому, кому надо.
…Ударь он брата ножом, наверное, увидел бы такое же лицо — растерянность, боль и недоумение. К чести Тагари, растерянность длилась недолго. Привычная складка появилась между бровями, изгоняя следы радости.
— Что ж, на сей раз Мэнго оказался хитрее, — сказал он ровно, такой ровной, говорят, бывает морская гладь перед штормом.
— Ты отправишь людей в Сосновую?
— Ни к чему. Их и вправду мало, кого сможет, найдет Асума. А моя задача — выгнать этих тварей из Хинаи.
— Но, те, что сейчас в горах Юсен, могут еще причинить зло тамошним деревням…
— Могу. И меня, разумеется, за это не поблагодарят, — Тагари мрачно усмехнулся, — Но если я отправлю туда немного людей, это будет гонка за призраками. А многих послать не могу.
Разговор был закончен, но из палатки вышли оба. Тагари невыносимо было сейчас оставаться на одном месте. Хоть караулы проверить, и лошадей, и побеседовать со своими людьми — от первого помощника до последнего кашевара. Видимость действия, но другого невозможно сейчас. Зато скоро уже настигнут они хвост рухэй… Тагари позаботится о том, чтобы эта змея оказалась нашинкована на куски, не просто прогнать врага — пусть никто не вернется домой.
Факелы у палатки горели на шестах, окрашивали воздух в оранжевый цвет. Стражники стояли навытяжку: после недавней оплошности, когда предатель сумел-таки ранить генерала, они и комара бы к нему не пропустили. Комар-то ладно, а вот предателя поди распознай.