Дрожащей рукой ухватила чашечку со сладким питьем, заботливо оставленным слугами. Весь день во рту не было ни капли воды. Съесть бы еще хоть что-нибудь. Но ворота, ворота…
— Ничего сегодня не будет с ним, можешь не волноваться.
Когда серая тень появилась из-за прикроватной занавеси, Лайэнэ испытала не страх, а почти облегчение.
— Ты пришел убить меня?
— Нет. Поблагодарить.
Звон раздался: Лайэнэ посмотрела вниз. Сине-белые осколки лежали возле ее ног, а чашечки в руке не было. Не заметила, как пальцы разжались.
— Тэни жив. Уж это я чувствую даже через монастырские стены…
— Что… как… — она оперлась на столик; голос не слушался, и ноги тоже.
— С него сегодня не спустят глаз. В Осорэи явился гонец из Столицы. Я передал весть об этом; предупредил, что Дому и наследнику надо быть готовыми ко всему. И к покушению тоже — от местных. Не думаю, что все так плохо на деле, но сейчас…
Лайэнэ закрыла глаза. Голова закружилась.
— Сядь, — он вернул ее на кровать, сам отступил на прежнее место.
— Слуги пока не придут, если что… я занял их в другом месте дома.
Пожар, что ли, устроил? — обессилено подумала молодая женщина, и ей было все равно. Энори смотрел на нее, собранный, похожий на сжатые в кулак пальцы. Просто смотрел. Что он недавно сказал? Поблагодарить?
— Не понимаю… я же помешала тебе.
— Да, помешала. Но я могу хотеть разных вещей. Это нежить вроде тори-ай одержима убийством, не я.
Шагнул ближе, неожиданно опустил взгляд. То ли просто в пол смотрел, то ли на сине-белые черепки.
— Спаси мальчика, Лайэнэ. Я сам не смогу.
— Чего ты хочешь? — спросила она — растерянно, напряженно.
— Я сам создал нашу связь, не думая, что так будет. Он мне… очень дорог.
— Не понимаю, — повторила она.
Энори вдруг оказался внизу, на полу, среди черепков; сидел, обхватив себя за плечи, а глаз так и не поднимал. Отозвался глухо, в его странном голосе на сей раз не нашлось ни одной звонкой ноты:
— Больше мне просить некого.
— Но ты же хотел мести? Я читала письмо…
— Еще бы оно от тебя ускользнуло! Но тогда ты знаешь. Этот костер будет долго гореть…
— И ты… хочешь моей помощи?
Лайэнэ немного пришла в себя. Гонец, страх перед Столицей, возможное покушение… да, это серьезно. Как удачно подвернулся этот гонец! Невольно тронула лоб. И Энори, он вырастил мальчика, он и впрямь чувствует… только если все изменится прямо сейчас, никто ничего не успеет сделать. Бросила взгляд на окно — стемнело уже. Ворота закрыты.
— Ты не дал мне уехать, — сказала тихо-тихо.
— Мне надо с тобой поговорить. Иначе ты не стала бы слушать.
— То, что женщина так долго не шла… твоих рук дело?
— Моих.
Он тоже говорил тихо и напряженно.
— Поверь, я…
— Тебе нельзя верить. Ты всегда… ты способен вывернуть водную гладь наизнанку, — произнося это, Лайэнэ вспомнила, что говорят о нечисти. Слабая надежда, но все же…
— Скажи прямо, чего ты хочешь, — потребовала она.
— Я хочу, чтобы Тайрену жил, — отозвался он быстро, — И ничего больше не сделаю против него. Довольна?
— Хватит и того, что уже сделано…
— Потому я к тебе и пришел.
Повертел в руках осколок чашки, потом другой, будто пытаясь собрать.
— Я никогда раньше не нарушал слова, и все-таки это сделал. Обещал мальчику, что его заберу. Но ты знаешь, что это значит, и я…
— Только не говори, что письмо то было написано ради исполнения данного слова! — в сердцах сказала Лайэнэ.
— Нет, я хотел не просто горя, но позора всему их Дому.
— Сейчас не хочешь?
— Не через Тайрену.
Осколки полетели в угол, а Энори наконец поднял лицо, полыхающее яростью:
— Когда я узнал про покушение на Тагари, не знаю, огорчился я или обрадовался. Если он умер бы, можно ничего и не делать, ведь так? Братцу его плевать на ребенка, а позор на имя Дома… Кэраи бы сумел вывернуться, он ведь столичный житель, он ни при чем… Но Тагари выжил.
— И ты доделал то, что хотел изначально, а теперь сожалеешь.
— Да.
— А ведь ты намеренно делал его еще более несчастным, внушая надежду, что отец оценит когда-нибудь… что надо верить, стараться быть лучше… но лишь ты способен помочь в этом и принимаешь мальчика таким, как есть, слабым, ненужным, — Лайэнэ ощутила, как гнев растет в ней, но сдержалась.
— Напиши ему. Тэни.
— Нет, — Энори так сильно мотнул головой, словно хотел сбросить с волос шмеля или паука. — Да и нет смысла — я все рассказал, этого не отменить.
— Но ты можешь теперь…
— Нет! — встал резко, почти вскочил; показался на голову выше, чем был. Лайэнэ впервые видела его — испуганным? Надо же.
Она оперлась на столик локтями, положила подбородок на сцепленные пальцы, словно в противовес гостю двигаясь нарочито медленно. На деле продумывала каждый свой жест, тем более слово: ошибка может дорого стоить
— Какие же вы все… одинаковые. Есть такая порода людей, считающая, что солнце встает ради них. Сперва сделаете, а потом отчаянно желаете, чтобы другой все исправил за вас.
— Я не знаю, что ему написать. Если ошибусь, это уже никто не поправит.
Словно ее мысли подслушал…
— Как занятно. Тот, кто играет чужой волей и жизнями, не может найти слов для ребенка, которого сам и вырастил и знает лучше всех.
Снова качание головы. И смотрит в упор, в свете лампы заметно, как зрачки сужаются и расширяются. Не от огня.
Нелюдь, сейчас это отчетливо видно.
— Одна я не справлюсь.
Он долго думал. За дверью кто-то прошел, заговорили слуги в саду. Вот сейчас откроется дверь, и… Ведь он не всесилен, отвести глаза всем. Что он сделает с ее домочадцами? Может и ничего, сил не хватит совладать сразу с несколькими.
— Дай мне лист.
Лайэнэ вздрогнула — привыкла уже к его молчанию.
— Возьми все нужное на столике возле окна, мне тяжело встать.
Лампа на том, дальнем столе не горела, но Энори этого, похоже, и не заметил. Кисть летала над бумагой, а Лайэнэ гадала — и не могла представить, какие он подберет слова.
— Госпожа? — служанка стукнулась в дверь, — Как вы? Готов ужин…
— Погоди немного, — сказала Лайэнэ, стараясь, чтобы дрогнувший голос не выдал. — Чуть позже. Я позову…
Хвала Небесам, ее слезы возымели хорошее действие — никто не ворвался проверить, как она себя чувствует.
Энори поднялся, шагнул к молодой женщине. Молча подал ей свернутый лист.
— Я могу прочесть?
Короткий смешок, совсем прежний:
— Я уйду и первое, что ты сделаешь — развернешь мое послание. Так зачем спрашивать?
Он ничего не написал. Ни слова. На листе нарисована была карта, южный берег страны. Морской залив, корабли, чайки. Отрывистые наброски — не замыкал контур рисунка, — но удивительно точные. Словно соленым ветром повеяло, хотя и сама Лайэнэ на море не была. И фигурка мальчика. Счастливого мальчика, глядящего на чаек и корабли.
Лайэнэ сложила послание, более аккуратно, чем это сделал Энори.
— Я передам.
Смутно было у нее на душе, смутно и странно. И что говорить, не знала.
— А может быть, ты сумеешь вывести его за ограду Храма? — спросил Энори. — Я не причиню вреда…
— Ни за что на свете! — отрезала молодая женщина, и, испугавшись поспешных слов, пояснила: — Да и не смогла бы. За мной тоже смотрят.
— Не старайся быть вежливой, я знаю, как ты ко мне относишься.
А вот ее чувства были для Энори как на ладони. Так стоит ли сдерживаться?
— Мне это сейчас без разницы, знаешь ты или нет. Другое важнее. А потом я бы с радостью позвала сюда всех монахов Лощины, чтобы они развеяли тебя по ветру — но ведь все равно не сумею.
— И с призраками меня не путай, — сказал он, как ей показалось, слегка недовольно. Добавил: — А пока мне придется снова уйти из города.
— И от мальчика, который, если верить, столь тебе дорог?
— Ты не знаешь еще очень многого. О том, что я сделал.
— Расскажи.
— Нет, не сейчас. Я бы держался поблизости, но должен завершить кое-что, и сейчас не смогу быть здесь.
— Слава Небесам и Заступнице!
— Зря ты так, моя защита дорогого стоит, — отметил он.
— Дорого стоит пересечься с тобой! Но о тебе хватит, я хочу говорить о мальчике. Если поможет твои рисунок и мои слова и травы, он… выживет без тебя?
— Он уже не так болен, как раньше. А если ты о другом… должен. Он ведь все-таки человек, — ответил Энори с неожиданной тоской в голосе. Подошел к окну, постоял там, чуть склонив голову. Вот заметят его из сада… А, пусть. Им обоим это без разницы.
Свет лампы на прикроватном столике не доходил до окна. Силуэт-тень…
Нередко видела его здесь, но — другим. Задумчивым, веселым, жестоким, ласковым… Множество масок. Еще одна?
— Когда я пришел к людям, я не знал ваших сказок. Никаких не знал. Потом послушал, что вы рассказываете… Они правдивы в одном — тем, кто не человек, нельзя жить с вами. Не получится. Можно играть с вами, убивать, но нельзя с вами жить.
Лайэне ощутила смятение, так надломленно прозвучал голос. Не ведись на это, дуреха! Он бы затмил величайших актеров, потому что он умеет быть искренним в каждой маске…
— Тебе словно бы немного меня жаль. Так странно, — отметил он, не поднимая головы. Но молодой женщине показалось — он чуть улыбается. — И тебе странно, верно? Почему, Лайэнэ? Что изменилось?
— Ничего, — вздохнула она, — Между нами есть одно сходство — ты умеешь чувствовать людей, и нас учили этому. Только на разное направляем это умение.
— Ты, не все подобные тебе.
— Не все; будь я другой, не попалась бы так легко в твои сети.
— Другие еще быстрее попадаются. У человека много струн, на которых легко сыграть. Да, есть те, у кого эти струны сгорели. Но ты не назовешь человеком огарок?
— Смотрю, ты приходишь в себя, — сухо отметила Лайэнэ.
— Позволь мне остаться сегодня здесь. Ведь ты все равно не покинешь город до открытия ворот.
— Зачем тебе это?
— В тебе нет ненависти и страха, мне это очень нужно сейчас.
Подумав, она сказала:
— Оставайся. Хоть буду знать, где ты и чем занят. Но не рассчитывай на мою близость — я не настолько добрая.
— Спасибо и за это.
Была уверена, что глаз и на миг не сомкнет, и немного тревожилась, как бы он не заставил ее уснуть. Энори застыл у окна, глядел на ночной сад, и, верно, видел в нем каждый лепесток у цветов. А она маялась — говорить с ним не хотелось, книга не помогала отвлечься.
— Почему бы тебе не отдохнуть хотя бы час? — спросил он, не отворачиваясь от созерцания сада. Ветерок, проникавший в окно, шевелил тонкие прядки, при свече они казались рыжеватыми.
— Ни в коем случае.
— Тебе не надо сейчас сражаться со мной. Час, или два — так будет лучше. Обещаю, я тебя разбужу, и ничего не случится за это время. Раз уж ты настолько хорошо меня поняла, должна знать и то, что я не вру.
Ничего лучшего Лайэнэ придумать не смогла, и удобней устроилась на подушках, полусидя, чтобы сразу вскочить, если что. Задремала почти сразу, и было хорошо и спокойно, почти уютно. Может, просто устала, а может, гость постарался. Вот всегда бы он был таким…
Он сдержал слово — разбудил еще до рассвета, как раз упала последняя песчинка на отметке двух часов.
— Собирайся, я тебя провожу.
Потом, когда она катила в повозке, уже по дороге к Лощине — одна, Энори счел за лучшее не показываться рядом — слово за словом вспоминала их разговор и досадовала — надо было потребовать с него клятву совсем исчезнуть, или что-нибудь вроде этого. Ведь он, похоже, в самом деле мог рассчитывать только на нее, и в помощи нуждался. Хотя он отлично умеет играть словами, и не стоит думать, будто миг слабости реально что-то изменит. Он обещал не трогать Тайрену, и то спасибо.
Ей стало смешно. Во многом это были последствия пережитой ночи, но она искренне смеялась и над тем, в каком раскладе фигурки стали на доску.
«Тот, кто по долгу родства обязан защищать этого мальчика, не давал мне быть с ним, а тот, кто пытался убить, просит ему помочь».
Глава 3
Двое из раненых умерли к вечеру, когда брат Унно с пострадавшими добрался до Сосновой. Тем, к счастью, было получше, и состояние еще несколько раненых в крепости внушало надежду. Балки наверху продолжали тлеть, ветер разносил дым, но к нему уже все привыкли.
Тела старших командиров пока перенесли в подпол, для них надо было подобрать отдельное место. Погибших солдат похоронили, неподалеку нашли общую могилу рухэй. Ее попытались еще больше засыпать, словно захватчики могли выбраться из земли.
Там же рядом, близ своих, схоронили и молодую подругу командира Таниеры, Сайэнн. Место отметили длинным плоским камнем с высеченной ивовой веткой. Смерть эта опечалила многих, а Кэйу и вовсе придавила к земле.
Пока с трудом, но понемногу налаживали быт. Из близкой деревушки подошли еще несколько человек, принесли еду, тряпки для перевязок. Воды было вдосталь, вскоре котелки висели на огне, готовилась немудреная похлебка. Что могли, понемногу приводили в порядок.
Жизнь пробивалась, как росток на гари.
Брат Унно отыскал Лиани на заднем дворе, уже в сумерках; он разбирал, какое оружие уцелело.
— Немного даже чужого осталось, — сказал, вертя в руке массивный тесак. Примерился, удобно ли им орудовать.
— Не навоевался, — проворчал тот, и добавил: — Не хотелось этот дрянной пояс сюда тащить — хватило своих мертвецов, но больше пока некуда. Сразу идти в монастырь, так душа эта беспокойная хочет с тобой поговорить. Там, у завала, ты толком слушать не мог.
— Не хочу, — сказал Лиани.
— Экий ты нелюбопытный…
— Зато у тебя на двоих любопытства, — довольно резко ответил юноша, и, похоже, язык прикусил — вспомнил, что говорит с одним из святого братства.
— А все же послушать бы, тори-ай обычно лишь пищей интересуются, — задумчиво протянул монах.
— Ладно, все равно стемнело, ничего не вижу. Завтра закончу здесь, — сказал, пока шли к воротам. Они, по-прежнему распахнутые, так и зияли дырами.
Оба, не сговариваясь, решили выпустить нежить только за воротами Сосновой. Хотя Лиани и страшновато было: тут где-то две больших свежих могилы, от такой близости тори-ай может потерять разум, а может, души убитых притянет?
— Ну сам посуди — даже если призраки рухэй и захотят отомстить, свои-то защитники им не дадут. Зря, что ли, полегли? — рассудительно сказал монах, разжигая костерок. И прибавил: А говорить вы будете наедине, так он захотел, иначе наотрез отказался.
— Ну, спасибо…
Лиани через плечо оглянулся на темнеющий лес, близкие стены, ворота, сквозь дыры в которых мелькал свет от внутреннего костра. — А ты, выходит, обратно?
— Да нет, тут, неподалеку побуду. Если что, тебя он тронуть не успеет, пояс-то вот, — погладил тяжелую узорную пряжку.
Ох как не хотелось снова говорить с нежитью… Перед ней уже страха и не было почти, то есть что убьет, не боялся. Но тварь сама по себе внушала жуть, и неизвестно еще, в каком из обличий сильнее. Недолжно мертвым быть среди живых. Почему монах не уничтожит пояс? Может ведь, наверняка может, так, чтоб надежно. Но сейчас все смешалось, и сам непонятно выжил ли, нет — может так и лежит под завалом?
Лишь поэтому согласился на разговор. А иначе, будь сам здоровым, попробовал бы отнять у брата Унно вещь и бросить в костер. И неважно, что нельзя поднимать руку на святого человека. Не на него же, на тварь-людоеда. Но монах тот еще крепыш, с ним сейчас не схватиться.
Отвлекся на собственные мысли, и не сразу заметил, что уже не один у костра. Да… вот жуть впереди себя тори-ай не высылают, подкрадываться тихо умеют. Лицо мужчины не изменилось, значит, все еще сыт.
— И как часто вам нужна пища? — спросил Лиани неожиданно для себя.
— Если много, то реже, — вежливо улыбнулась тварь.
— О чем ты хотел рассказать?
— Все о том же. Ты ведь помнишь нашу беседу об Энори и том, кто он есть…
— Вот уж кто сейчас интересует меня в последнюю очередь!