- Штейнмейстер! – окликнули его нетерпеливо, но тихо, - Хватит возиться. Иди сюда.
Менно с трудом, пошатываясь, встал. Голова кружилась, ноги не держали, даже фонарик норовил выскочить из руки. Но он определил, откуда доносится голос. У стены, полускрытый земляной волной, лежал еще один человек в серой сапёрной форме, чуть менее поношенной, чем у самого Менно. Лейтенант Цильберг.
- Камень, - выдавил он, пытаясь приподняться на локте, - Ногу, конечно, к черту. Попытайся свернуть его.
Отчего-то выглядел лейтенант очень спокойно, даже пугающе спокойно. Лишь дергались время от времени губы. Ноги лейтенанта ниже коленей скрывались за нагромождением камней. Менно попытался разгрести их и даже скатил несколько больших булыжников, но под ними обнаружил большие неподъемные глыбы, каждая из которых была, пожалуй, в несколько раз тяжелее его самого. И еще он заметил, под каким неестественным углом вывернуты колени. Крови не было, но всякое прикосновение к неподвижному лейтенантскому телу давалось Менно ценой серьезных усилий. Цильберг тяжело дышал, временами прикрывая глаза. Он выглядел спокойным, будто бы даже и не испытывал боли, только сильно уставшим.
- Качни еще раз! Сильнее.
Менно налег на камень изо всех сил, но не сдвинул его и на миллиметр. Сердце тяжело бухало в груди, скрипела напряженная спина. Но ничего не изменилось. У него не было власти над камнем.
- Слизняк, - выдавил лейтенант Цильберг с презрением, - Даже на это не годен. Впрочем, уже неважно. Теперь, конечно, неважно.
Он замолчал, и молчал долго, разглядывая неровный каменный потолок. Менно не решался задать ему вопрос, сидел тихо поодаль. Он сам постепенно вспоминал все, что произошло – точно кто-то несоизмеримо более сильный разбирал постепенно завал в его собственной голове, высвобождая придавленные воспоминания.
Они шли со вторым отделением. Якоб, Коберт, Ольферс и прочие. Шли тихо, как умеют идти лишь крысы под покровом ночи, лишь едва слышно хрустела земля под ногами. Каждый тащил на спине деревянный ящик с серыми гранулами аммиачной селитры, а Ольферс, которого давно уже в шутку прозвали Лаокооном[21], был вдобавок обмотан связками запального кабеля, отчего казалось, что его душит в объятьях множество тонких змей. Унтер Шранк шел замыкающим, как и положено командиру отделения, а лейтенант Цильберг не уставал подгонять сапёров. Делал он это беззвучно, хлопая по спинам. В такие минуты люди забывали про дар речи, памятуя о чуткости английских слухачей. Мало того, само тело привыкало не издавать звуков. Менно помнил, как Ольферс, обрезая однажды кабель, случайно срезал кусок мяса с фаланги. При этом он не проронил ни звука, лишь стиснул зубы. Наверняка, попадись им сейчас группа проходчиков-англичан, «крысы» и в бой устремились бы бесшумно.
Но англичан не было. В полтора часа они добрались по места назначения, своей конечной точки. Здесь уже было запасено все необходимое, включая материал для забивки минной каморы – штабеля досок и камня. Работали сосредоточенно, споро. Передавали друг другу ящики со взрывчаткой и аккуратно укладывали их друг на друга. Управились очень быстро: сто шестьдесят килограмм по меркам сапёрного взвода было крошечной порцией. В прошлом «крысам» Цильберга приходилось устанавливать куда более сильные заряды – на двадцать тонн, на тридцать, даже на семьдесят.
Менно не работал с прочими. Обратившись в слух, он прижимался к стене. Тут, под английскими позициями, было царство меловой осадочной породы, распространявшей пресный, щиплющий носоглотку, запах. Чтобы сосредоточиться, он даже убрал фонарь в карман. Но оснований поднимать тревогу не было. Он не ощущал ни ритмичных ударов английских лопат, ни отзвука шагов. Лишь естественный шорох земли, который звучал ночью и днем, и к которому он давно привык, как привыкают к негромкому сопению спящего на соседней койке товарища.
В полчаса с работой было покончено, Ольферс установил электрический детонатор, и лейтенант приказал готовить забивку. Здесь пришлось повозиться больше, но сапёры не жаловались. Бревна перекладывали дёрном и укладывали ровным накатом, так, чтоб те образовали идеальную поленницу. Затем пришел черед мешков с песком. «Крысы» тихо кряхтели, перетаскивая их на своих узких, но удивительно выносливых, как у мулов, спинах. Унтер-офицер Шранк лично проверял качество забивки, и угодить ему было непросто. Забивка – непростая штука. Окажись забивка недостаточно плотной – взрывная волна не будет сфокусирована, обратится бесполезным сотрясением грунта. Слишком плотная забивка станет непроходимым завалом после взрыва, отрезав штурмующие части от выхода на поверхность. Но сегодня «крысы» не готовили штурма.
- Хорошо должно получиться, - шепотом сказал лейтенант Цильберг наблюдающему за укладкой Шранку, - Если сложится удачно, похороним добрую дюжину английских штреков. Кроме того, если данные разведки верны, неподалеку располагается и казарма. Большой удачей будет прихлопнуть этих тараканов прямо в их гнезде.
Шранк что-то ответил, но что именно, Менно не знал – он слушал землю.
А потом…
Они возвращались, это он помнил. Прежним путем, легко считывая понятные только «крысам» метки. Ольферс аккуратно отматывал за собой кабель. Кажется, успели пройти не менее половины пути, прежде чем…
- Это не контрмина, - неожиданно сказал лейтенант Цильберг. Тело его обмякло, уже не пытаясь противостоять раздробившим ноги валунам, в свете фонарика блестело мокрое от пота лицо, - Сперва я думал, что англичане взорвали на нашем пути контрмину. «Томми» всегда были хитрыми ублюдками. С них бы сталось специально обозначить для нас ложную цель и окружить ее контрминами. Выманить крыс к наживке и перебить. Но нет. Это была не мина. Что-то другое. Возможно, обычный обвал. Почва здесь ненадежная, взрыв тяжелого фугаса на поверхности мог обрушить сотни тонн породы, перерезав наш туннель. Какое досадное совпадение, верно? Именно в тот момент, когда мы были здесь…
Больше лейтенант Цильберг ничего не сказал, задохнулся от боли и, прикрыв глаза, стал размеренно и глубоко дышать.
Сам обвал Менно почти не помнил. Осталось лишь воспоминание о том, как мягко качнулась земля под ногами, а потом вдруг кто-то истошно закричал, может быть, Якоб?.. Вокруг загудел камень, потом сердито затрещал, как огонь, который заливают водой, но страшнее всего был едва различимый треск – это лопалась удерживающая своды крепь, на глазах превращаясь в болтающиеся измочаленные щепки… Он успел увидеть, как каскад камня вминает в землю впереди идущего, превращая человеческое тело в разлохмаченное, пересыпанное песком, тряпьё.
А потом черная волна ударила Менно и поглотила без следа, совершенно стерев все прочее. И он оказался в темноте. В той, где не было ни малейшего звука.
* * *
Лейтенант долго молчал. Возможно, потерял сознание от боли, Менно этого не знал. Он настолько боялся Цильберга, что предпочитал лишний раз не глядеть на него. А больше здесь глядеть было не на что. От того, что осталось от Коберта, взгляд отскакивал сам. Коберту попросту не повезло. Он успел отскочить в сторону, едва не сметенный завалом, но большой камень, вывалившийся из потолка над Кобертом, мгновенно обрушил крепь и ударил его в голову. Стальная каска для него оказалась не прочнее куриной скорлупы. Каска лопнула вместе с тем, что в ней находилось, и Коберт уткнулся в землю.
Больше не было никого. Менно с помощью фонарика обследовал штрек и не нашел никаких следов человеческого присутствия, если не считать раздавленного, как консервная банка, чьего-то фонаря и чудом уцелевшего Железного Макса. Взрывная машинка была помята, но, зная ее неприхотливый характер, Менно был уверен, что внутренности уцелели. От нее к минной каморе по-прежнему тянулся электрический кабель. Все верно, Железного Макса нес под мышкой Коберт, прежде чем…
Никто из второго отделение не выжил, это Менно понимал и сам, без помощи лейтенанта. Захлебываясь от страха и отгоняя его светом фонарика, он обошел весь завал, но ничего иного не обнаружил. Некоторое время он пытался разобрать его, сдирая в кровь пальцы и тихонько постанывая, но попытка эта была рождена не разумом, а невыносимостью ожидания. Он умел чувствовать камень. И если чутье еще не изменило ему, завал был огромен. Метров двадцать перемешанной породы, земли, камня и потолочных балок. Если бы весь сапёрный взвод взялся за расчистку, на это ушло бы два дня. Но Менно почему-то не слышал отзвуков работающего инструмента.
- Они не станут сразу начинать работу, - сказал лейтенант Цильберг уверенно, - Сперва они должны убедиться, что не будет новых обвалов. Шоллингер – старый шахтер, он знает правила. Он немного выждет и примется за работу.
Когда лейтенант говорил, Менно не мог понять, обращается ли он к нему, господину штейнмейстеру, или общается сам с собой. Лейтенант чувствовал себя скверно, как раздавленная котом крыса, по какой-то прихоти оставленная в живых. Большую часть времени он проводил в бессознательном состоянии, а когда приходил в себя, глаза у него были безразличные, под прозрачной корочкой, как слюдяные. Менно осторожно прикрыл лейтенанта рваным кителем Коберта.
Темноты делалось все больше. Единственный фонарик Менно не выпускал из рук, сжимая даже в краткие моменты сна, и старался включать пореже. Лучше было бы вообще его не включать, экономя заряд, но тут уж он сам не выдерживал. Если света долго не было, темнота начинала говорить с ним все громче и громче. Поначалу это был шепот сродни вечному шороху земли, но он делался все настойчивее, все явственнее, до тех пор, пока Менно не начинало казаться, будто темнота ледяным языком пытается проникнуть через уши в его голову. Темнота давно знала его. Он только думал, что темноту прогоняют фонари и газовые лампы, что ей нет хода в казармы и посты прослушки. На самом деле она всегда держалась поблизости. Она и была здесь всегда. Даже тогда, когда в мире не было ничего, кроме самой темноты.
- Послушай теперь, штейнмейстер, - слабо говорил лейтенант со своего места, - Они уже должны быть близко.
Менно слушал.
- Ничего нет, господин лейтенант.
Он не сказал Цильбергу, что в первые часы после обвала он ощутил неподалеку слабое движение почвы. Это был кто-то из «крыс» сапёрной роты, и лежал он в каких-нибудь дюжине метров от них. Менно ощущал быстрые прерывистые удары чужого сердца. Судя по всему, человека вжало в землю, но у него остался крошечный воздушный карман. И теперь он медленно и мучительно умирал, заживо похороненный в темноте, с переломанными ребрами, задыхающийся. Менно чувствовал все, что чувствовала земля. Как силится расшириться грудная клетка, как хрипят легкие, пытаясь втянуть в себя хотя бы крошечную порцию отравленного углекислотой воздуха, как дрожат голосовые связки, не способные породить крик. Менно даже не знал, кто это. Возможно, это был унтер Шранк. Или кто-то еще. Сейчас это уже не имело значения. Его мучения длились долго, впрочем, у Менно не было часов, а часы лейтенанта оказались разбиты тем же камнем, что превратил в месиво из костей его ноги. Потом человек затих. Менно чувствовал, как земля вокруг него содрогается все меньше и меньше, делается спокойней. В какой-то миг она совсем успокоилась, ее больше не тревожила посторонняя вибрация.
- Слушай, штейнмейстер! – приказывал лейтенант, вновь приходя в себя. Держался он отчаянно, но было видно, что боль выедает его изнутри. Глаза запали, кожа сделалась тонкой, полупрозрачной, как оберточная бумага.
- Ничего нет, господин лейтенант.
- Шоллингер осторожен, - размышлял Цильберг вслух, - Конечно, он не станет сразу копать. Он ведь не хочет потерять оставшийся взвод. Он немного выждет, потом заведёт щупы… Ты чувствуешь щупы, штейнмейстер?
- Никак нет, господин лейтенант.
- Дурак! – лейтенант часто моргал и дрожащей рукой пытался стереть с лица конденсированную влагу, тысячи крошечных капель, - Слушай, слушай…
Менно слушал.
* * *
Теперь темнота говорила с ним постоянно. Ее уже нельзя было заставить замолчать. Она говорила с Менно, когда он бодрствовал, съежившись и обхватив руками колени. И когда он проваливался в сон, краткие моменты блаженного беспамятства, из которых выныривал взмокшим и дергающимся, она что-то напевала ему. Он стал ее избранным собеседником, которому она доверяла свои тайны, ее компаньоном. Больше слушать было некого. Его мир, сдавленный со всех сторон острыми каменными выступами, был мал, кроме него в нем находился лишь мертвый Коберт и умирающий лейтенант. Первый был беззвучен, второй то мычал от боли, то хрипло дышал, дрожа всем телом.
Менно выкопал в земле небольшую выемку, где собиралась вода. Ее было мало, и отдавала она чем-то тухлым, с железистым привкусом, но Менно пил ее, потому что больше ничего не было. Время от времени он собирал воду в оторванную от кителя тряпицу и относил лейтенанту, чтобы тот тоже мог утолить жажду. Цильберг распахивал рот и ловил капли губами, похожими на потрескавшееся и разбухшее дерево. Взгляд его был расфокусирован, пьян. Но лейтенант все еще сознавал происходящее. Возможно, ему было бы лучше умереть. Если бы какой-нибудь булыжник вывалился из свода и угодил ему на голову, для лейтенанта Цильберга было бы лучше. Его переломанные ноги, от которых была видна лишь багровая мякоть в обрывках серой формы, распространяли скверный запах, похожий на тот, что издает мертвая крыса, пролежавшая несколько дней под настилом. Возможно, источником запаха был Коберт. На всякий случай Менно перетащил мертвеца в дальний угол их норы.
Он продолжал слушать – иначе уже не мог. Время от времени он слышал сердитые голоса буров, но это были английские «Ферранти», да и те доносились издалека. Он не слышал звяканья кирок, не слышал поступи человеческих ног.
- Нас не станут искать, - однажды вдруг сказал лейтенант. И хоть голос его был едва слышим, Менно вздрогнул от неожиданности, - Прекрасно понимаю Шоллингера. Они считают, что нас раздавило. Я бы и сам так считал на их месте. Никаких поисков. «Крысы» не рискуют понапрасну. Нас бросили, штейнмейстер.
Менно не верил в это. Темнота убаюкивала его, убеждала, что все будет хорошо. Она была очень ласкова и убедительна, ее голос заставлял Менно оцепенеть, не обращая внимания на неудобную позу и отекшие ноги. Темнота знала ответы на все вопросы, надо было лишь научиться ее слушать. И Менно слушал. Постепенно он забывал, что у него есть тело, страдающее от голода, со сведенными от сырости членами. Он забывал о том, что вообще существует, весь обращаясь в слух.
Ему казалось, что его слух истончился, достиг невероятной чуткости. Ему мерещилось, что он слышит гораздо больше, чем прежде, когда между ним и темнотой были преграды. Прежде ему мешал свет, хотя он сам этого даже не сознавал. Свет и другие люди – они заглушали темноту, прерывали ее бесконечный, веками длящийся, монолог. Теперь же он слышал все. Как скрипят на своих насиженных местах старые камни, которые давно поняли жизнь, хоть и были заточены там, куда не проникал солнечный свет. Как шуршит оседающая порода, мягко и почти нежно. Как скрипят растущие где-то над ними корни.
Менно все реже включал фонарь – свет мешал ему слушать.
Иногда слушать мешал лейтенант. Он слабо ворочался на своем предсмертном ложе, иногда что-то бормотал под нос, все тише и тише.
- Какая насмешка… Умирать в обществе штейнмейстера. Хуже и придумать нельзя. Ты думаешь, что победил меня? Ты ведь верно так думаешь. Чистым остался, да? Так и не нажал на спусковой крючок. Думаешь, обманул меня. Ты дурак, штейнмейстер. Мне просто не хватило времени.
Менно не вникал в смысл слов. Он, научившийся слушать темноту, постепенно забывал примитивный и уродливый язык вибрации в человеческом горле. Человек – тлен, ерунда. Он живет так мало, что обычный камень кажется по сравнению с ним бессмертным старцем. Он настолько слаб, что кусок гранита выглядит против него несокрушимым. Человеку нечего делать здесь, в недрах земли, где обитают самые древние и сильные существа, сотворенные задолго до того, как он возник. Где с ними беседует темнота, единственная властительница этих мест.