- Там было страшно, - произнес Кронберг и только после этого понял, что слова эти вытекли из него сами собой, как жидкость из прохудившегося сосуда, - Страшно до одури, если честно. Наверно, ты ждал чего-то другого. Мы двигались на юг, и мы и англичане, в наших плавучих коробках из броневой стали, и бомбардировали друг друга так, что море стало похоже на котел кипящего супа. Время от времени мы слышали попадания. Что-то вроде ударов гонга и скрежета стали. Звуки летели над поверхностью моря, и мы не всегда даже могли определить, откуда они доносятся. Иногда палуба под ногами вздрагивала, так, что мы чуть не падали навзничь. Это означало прямое попадание. Мы даже не знали, куда оно пришлось, лишь видели черный дым и слышали треск огня, пожирающего механические потроха…
Кронберг стал рассказывать, медленно, не торопясь, равнодушно глядя на море. Про то, как снаряд «Куин Мэри» попал в башню «Зейдлица», и та стала огромным стальным крематорием, который сжег в себе людей вперемешку с остатками элеватора и орудийных казенников. Про то, как выстрел с «Лютцова» пронзил серую броню британского «Лайона», разворотил обшивку, и как из пролома стало вырываться трещащее и гудящее пламя, словно воспламенилась хлещущая наружу кровь огромного чудовища. Про взрыв «Индефетигебла», стерший жизни тысячи с лишним британских моряков, превративший их в барабанящие по воде осколки.
Франц слушал молча, не делая попытки перебить. Только лицо у него серело с каждой минутой, делалось похожим на поверхность моря на рассвете осеннего дня. Кронберг хотел было остановиться, но обнаружил, что слов внутри накопилось слишком много, как воды в пробитом корабельном отсеке. И если не сбросить хотя бы часть их, они могут увлечь на дно, в холодную черную глубину неизвестного ему моря. Поэтому он продолжал говорить, даже не глядя на Франца.
Про то, как кричат кочегары, когда их, ошпаренных, вытаскивают на палубу, как трещит на них тлеющая форма и как матросы вокруг зажимают носы, стараясь не вырвать от запаха паленого мяса. Как оседают безвольными манекенами люди с черными глазами, по много часов к ряду борющиеся с хлещущей в пробоины водой.
- А потом на нас навалились чертовы английские эсминцы. Это жутко выглядит со стороны. Как стая хищных стальных рыб, равнодушных и в то же время смертельно-опасных. Тринадцатая флотилия Флэри, чтоб ее… Мы уже потопили «Куин Мэри» и «Индефетигебла», но положение делалось все хуже с каждой минутой. Наш «Дерфлингер» получил с небольшим интервалом сразу пять попаданий и отчаянно дымил, стреляя по большей части вслепую. «Зейдлиц» потерял одну орудийную башню и получил две торпеды в борт. Мы знали, что если не отойдем, британские эсминцы свяжут нас боем, подставляя под снаряды линкоров, которые пока еще были слишком далеко, но быстро приближались. И Гейнрих с «Регенсбурга» отдал приказ своей флотилии контратаковать британские эсминцы на ближней дистанции.
Франц вскинул голову, обнажив тощую кадыкастую шею.
- Вы были там? – тихо спросил он.
- Я как раз был на «Регенсбурге», где Гейнрих держал флаг. Поэтому я видел все от первой минуты до последней. Британские канониры обрушили на нас целый град. Одним из первых же выстрелов повредило переднюю трубу, еще один отрикошетил от бронированной палубы и снес площадку зенитного орудия вместе с обслугой. Британские «Номад» и «Нестор» уже заходили с правого борта, почуяв вкус добычи. У нас было лишь семь пятнадцатисантиметровых орудий и тонкая броня против кучи их колотушек. Это означало пять-семь минут боя…
- И что вы сделали? – подрагивающим голосом спросил Франц.
Кронберг подавил желание отеческим жестом положить ладонь ему на плечо. Во-первых, на террасе не было зрителей, которым требовался бы подобный спектакль. Во-вторых, он не любил детей.
- Ты знаешь, что такое плотность жидкости?
Франц замотал головой. И в самом деле, куда ему. Такие вещи учат в высших классах.
- Это сила, которой маленькие частички воды прижимаются друг к другу. Именно из-за определенной плотности предметы держатся на поверхности воды.
- И он?..
- Утонул. Эсминец – очень большая штука. У меня ушло десять минут, чтобы добиться нужного эффекта под его килем, слишком уж велика была эта скорлупка. Снизить плотность воды до такой степени, чтобы она перестала поддерживать корабль. И каждая минута могла стать для всех нас последней. Но у меня получилось. Это был «Номад». Он ловко заходил с фланга, не прекращая поливать нас огнем, когда его ход внезапно замедлился. Словно капитан вдруг сошел с ума в разгар боя и дал команду идти на малых парах. «Номад» клюнул носом, едва заметно, как будто врезался в небольшую волну и слегка зарылся носом. А потом он бесшумно стал проваливаться в водную толщу. Бесшумно и очень быстро. Я не видел лиц британских матросов, но я слышал их изумленные крики. Они так и не поняли, что происходит. И они все ушли на дно со своим кораблем. Плотность воды вокруг тонущего корабля была так мала, что спасательные жилеты могли помочь не больше, чем железные кирасы. Шлюпки тоже проваливались сквозь морскую поверхность. Вода стала сверхжидкой, перестала держать что-либо. Для металла и человеческой плоти она различий не делала. На поверхности остались только масляные пятна.
- А второй?
- Он назывался «Нестор». На него у меня уже сил не хватило. Ты даже не представляешь, как тяжело проделывать с водой такие фокусы. Запросто можно заработать инсульт или что-то вроде того… Я просто ударил «Нестор» водой. Так, как на пляже, когда ударил валун. Представь себе, что из воды можно сплести струны. Очень тонкие, но очень прочные. Тысячи водных бичей, которые послушны тебе. Я сделал такой водный хлыст и ударил им по «Нестору». Я едва стоял на ногах, палуба качалась и местами была залита кровью, и я шатался, как пьяный клоун на цирковом представлении… Удар пришелся вдоль борта. Мой хлыст скользнул по боевой рубке эсминца, разбивая в пыль стекла и срывая куски бронированной обшивки. Где-то внутри кричали люди, которых водой разрезало на части. Я вспорол корабль как консервную банку, вышвырнув наружу его внутренности, обнажив торчащие ребра шпангоутов и перебитые вены трубопроводов. Там внутри копошились люди, точно крошечные кишечные паразиты в огромной туше животного. «Нестор» мгновенно завалился на бок и стал тонуть. Впрочем, этого я уже не видел.
- Почему? – тут же спросил Франц.
- Потому что упал без сознания там же, на палубе. И провалялся две недели в проклятой горячке. Полное нервное истощение, как сказал врач. А когда очнулся, оказалось, что Ютландское сражение уже стало частью истории.
- А вы что получили?
- Орден. И отвращение к любым морским сражениям на всю жизнь. После этого дела я сошел на берег. Решил, что континентальный климат полезнее моему здоровью. И с тех пор ни разу не был на палубе боевого корабля.
- Это все из-за людей, которых вы убили?
Кронберг усмехнулся в ответ.
- Ну что ты. Просто я понял, как легко найти могилу на морском дне и решил, что для себя такого будущего не хочу. Пусть говорят, что уважающий себя вассермейстер должен умереть непременно в море, у меня на этот счет своя точка зрения. А теперь, если ты не возражаешь, мы закончим разговор. Сюда идут люди.
Франц кивнул и, ни слова ни сказав, отступил в сгущавшуюся к вечеру тень. В следующий раз, когда Кронберг отвернулся от шелестящего в сумерках моря, он снова был один на террасе.
Штрассер умрет на седьмой день, это Кронберг уже решил. Каждое утро он поднимался раньше прочих постояльцев и наблюдал в окно за тем, как Штрассер совершает свою ежедневную морскую прогулку. Судя по всему, тот относился к людям, которые придерживаются заведенного плана дня – за пять дней в «Виндфлюхтере» Штрассер ни разу не изменил распорядка. Что ж, тем лучше. Приятно иметь дело с организованными людьми.
Кронберг наблюдал за жертвой предельно осторожно, чтоб не вызвать и тени подозрения. Метод «вести на крючке», популярный у тайной полиции и заключающийся в постоянном контроле перемещений, он отмел сразу. Штрассер по натуре подозрителен, не первый год варится в политическом котле, слежку почует мгновенно. Раз так, не стоит мозолить лишний раз ему глаза. Поэтому Кронберг построил свой день так, чтоб лишь несколько раз встречать Штрассера на территории «Виндфлюхтера» в заранее известных ему местах. С утра он прогуливался на террасе, наблюдая за тем, как Штрассер купается в мелких волнах, обнажая свое на удивление бледное, по-женски округлое, тело. В полдень заглядывал в ресторан, чтоб выпить кружку пива и издалека понаблюдать за тем, как Штрассер рассеянно мусолит свою извечную «Берлинскую рабочую газету». Вечером словно невзначай встречался с ним во дворике, где тот курил трубку. За все это время Кронберг не обменялся с ним ни единым словом. Даже старался не смотреть в его сторону.
В остальном он старался вести себя так, чтоб не вызвать подозрений у окружающих. Гулял по пляжу, играл со случайными компаниями в карты, выпивал – осторожно, так, чтоб никому не врезаться в память, но, в то же время, немного примелькаться среди постояльцев. «Будь ничем не примечателен, как рыба в стае, - напоминал он себе, - Будь скучным и вялым, к таким не липнут с разговорами. Будь предсказуемым, такие не бросаются в глаза. Будь брюзгливым, грубым и желчным, уставшим от жизни, как и все здешние обитатели».
На шестой день Кронберг заметил, что его тщательно спланированная предсказуемость дает результаты, причем отличные от тех, что он ожидал.
Когда действуешь предсказуемо, изо дня в день совершая одни и те же поступки, появляясь в одних и тех же местах, появляется возможность заметить, какие из элементов общей «картинки» меняются, а какие остаются неизменными. Одним из неизменных элементов был сам Штрассер, и к нему Кронберг давно привык.
Но кроме него неизменных элементов в пасторальной картине обычной жизни «Виндфлюхтера» оказалось еще двое. Это оказалось для Кронберга неприятным сюрпризом. Оказывается, не только Штрассер демонстрировал редкостное постоянство в привычках.
Один из этих двоих был хмурым малым среднего роста, в лице которого в первую очередь был заметен перебитый нос. Этот тип старался вести себя по-аристократически томно и носил дорогие костюмы из хорошего английского сукна, но сидели они на нем, как армейская форма на новобранце, как-то косо и неизящно. Ему явно не хватало опыта. Второй был флегматичен, костляв и очень спокоен. Несмотря на то, что его возраст едва ли перешагнул за отметку в четыре десятка, лицо у него было сухое, со множеством острых черт, отчего напоминало лицо старой хищной птицы. Еще меньше Кронбергу понравился его взгляд, внимательный, нарочито-медлительный и какой-то текучий.
Эту парочку он стал замечать подозрительно часто, всегда в приблизительно одно и то же время и, что было еще неприятнее, всегда неподалеку от Штрассера. Они редко держались вместе, но почти всегда, стоило мелькнуть одному, где-то рядом можно было найти и второго.
«Розенкранц и Гильдестерн, - подумал Кронберг, чувствуя неприятную щекотку напряжения, крохотными коготками бегущую вдоль позвоночника, - Судя по их кислым лицам, морской климат не идет им на пользу».
Первые два дня он старался себя убедить в том, что виноваты его собственные нервы, привыкшие к постоянному напряжению суетной берлинской жизни. Вполне может быть, что оба эти господина просто поправляют свое здоровье, а встречи с ними – лишь банальное совпадение, за которым не стоит никакой злонамеренности. Но с каждым следующим днем Кронберг все более убеждался в том, что для совпадения здесь места нет.
Эти двое, изображавшие из себя обычных постояльцев, играли свои роли слишком старательно, при этом часто путаясь в мелочах. Если они разыгрывали из себя банкиров на отдыхе или скучающих промышленников, то у них было мало представления о людях такого сорта. Опустившиеся аристократы? Политики? Профсоюзные шишки? Чем больше Кронберг смотрел на них, тем меньше в это верил. Не та порода. Можно надеть другой костюм, изменить лицо гримом и говорить чужими словами, но породу не спрятать. А в том, что эти двое – самые настоящие хищники, а не ленивые караси, болтающиеся обычно в комфортабельной банке «Виндфлюхтера», он уже не сомневался.
Последние сомнения отпали, когда он увидел случайный взгляд тощего с птичьим лицом, который, очевидно, Кронбергу видеть не предполагалось. В этом взгляде, холодном и внимательном, не хватало лишь одной детали – располагающейся между его обладателем и Кронбергом прицельной мушки. Но эта деталь легко угадывалась.
Розенкранц с Гильдестерном ошивались в гостинице днями напролет, лишь изредка поодиночке куда-то пропадая. Постоянно видя их, Кронберг в то же время не мог понять, на что направлено их внимание. Казалось, они одновременно были сразу везде и наблюдали за всем, что происходит вокруг них. Может, телохранители какой-то важной особы, снявшей номер инкогнито? Удобная версия, но Кронбергу пришлось ее отмести. В этом случае они опекали бы своего хозяина, так или иначе крутясь вокруг него, эти же словно находились в свободном плавании. И, что Кронбергу нравилось меньше всего, в круг их интересов определенно входили они оба – он и Штрассер.
Слишком уж часты и предсказуемы были встречи в гостиничных коридорах. Кронберг ощутил томление сродни тому, что испытываешь, стоя на палубе и глядя, как безоблачный горизонт наливается тяжестью грядущей бури, а воздух делается душным и наэлектризованным.
И только поэтому на седьмой день Штрассер был еще жив.
- Берлин, пожалуйста, - попросил Кронберг девушку и продиктовал номер из хорошо знакомых ему цифр.
- Ожидайте, - улыбнулась та, и, полминуты спустя, кивнула, - Абонент вас слушает.
Голос Мартина он услышал почти сразу же. Связь с Берлином была хорошая, оттого Кронберг различил даже звон стекла где-то на заднем плане – судя по всему, Мартин не выпускал винного бокала даже во время телефонных бесед. Не самая полезная привычка. В конце концов, так, пожалуй, можно и спиться…
- Слушаю.
- Это Кронберг. Привет.
- О, старина… Все еще на море? Не надоело отдыхать? Пора бы уже за работу. У нас тут ее хватает, уж можешь мне поверить… И, кстати, надеюсь ты не забыл захватить старому другу чайничек из арцбергского фарфора?
- Я и звоню на счет работы, Мартин. Мой отдых протекает не так гладко, как мне бы того хотелось. Море стало прохладным.
Голос Мартина в трубке сразу же стал напряженным, колючим, как электрический разряд в телефонном проводе.
- Что такое? Надеюсь, ты не схватил простуду?
- Сложно сказать. Может, и нет, но прогноз весьма неутешительный. Наверно, мне стоит показаться врачу. Как ты считаешь?
Мартин молчал несколько секунд. Кронбергу показалось, что он чувствует кислые винные пары, исходящие из черного пластика трубки, доносящиеся из самого Берлина. Когда Мартин вновь заговорил, голос у него был наигранно-спокойным.
- Все в порядке, не переживай. Лучше отправляйся к себе в номер и хорошенько отдохни. Я позабочусь о том, чтоб с тобой связался специалист.
- Так и поступлю. Отличный совет.
Из трубки ему ответили ритмичные гудки. Девушка в кабинке лишь смущенно улыбнулась ему – разъединение на линии.
Кронберг поступил именно так, как советовал Мартин – немедленно вернулся в свой номер. Слова о специалисте тоже были частью их общего кода и означали, что разговор предстоит не телефонный, но крайне важный, требующий налаженного, недоступного посторонним, канала связи. Телефонный провод слишком ненадежен для решения деликатных вопросов.
Мартин работал быстро, набранный им за годы мирной жизни вес и любовь к маленьким жизненным удовольствиям, никогда не сказывалась на его работоспособности. Поэтому Кронберг не удивился тому, что от телефонного звонка до того момента, как Мартин начал действовать, прошло немногим более десяти минут. Этого времени хватило Кронбергу для того, чтоб заказать в номер чашку кофе, со вкусом выпить ее и выкурить на террасе сигарету. Потом он сел в мягкое кресло, постаравшись устроиться поудобнее. И успел как раз вовремя.