Последнее, что он видел – ярко-красные глаза чудовища и дымную его глотку. Встретившись с глазами Кая, они заполнили собой весь его разум.
* * *
Лицо деда Егора выражало страшное страдание. Дед не мог говорить, он не мог чётко вспомнить свой кошмар, он не мог вспомнить, почему он считал это всё таким реальным, почему он всю жизнь этого боялся… Его руки и ноги были холодны как лёд, мир вокруг потемнел, страх затопил его целиком.
Дед видел, что Кай провалился в горящий разлом, он услышал его крик, хриплый, пронзительный, режущий уши, словно ножом. В его руках была трость, но он не мог пробиться сквозь вихрь из огня и дыма, только в ужасе смотрел на тело Кая, дымящееся в невидимых оковах.
Он задрожал, увидев Кая умирающим, свою жену умирающей, умирали его дочери, умирали родители, всех своих друзей он видел умирающими, все умирали, и в самом конце он тоже умирал, один, абсолютно один. Это был его тайный кошмар, о котором он никому никогда не говорил. Он знал, что умереть в одиночестве, умереть от горя – его самое большое наказание.
Дед тихо заплакал.
* * *
Кай чувствовал себя мёртвым. Нельзя описать это какими-то точными признаками. Внутри был холод и отсутствие красок, снаружи огонь, буря. Между ними – лишь тонкая, но очень прочная нить, ведущая к мозгу. Мозг работал чётко, будто наконец освободился от утомительной бессмысленной связи с телом, которое лишь засоряло красоту обмена внешнего с внутренним.
Впервые в жизни, обретаясь в пограничном состоянии между жизнью и смертью, он узрел, но не глазами, а как-то иначе, истинное своё тело. Увиденное было не плотью, не материей, не анатомически правильным набором костей, сухожилий и мышц в оболочке из розовой кожи. Нет, его телом в тот момент стала сияющая золотисто-голубая дымка, фрактал с его ИМЕНЕМ. Будто капля акварели, расплывающаяся в стакане воды. Обманчиво бесформенная, но одновременно алгебраически множащая самоподобие в бесконечной рекурсии. Отвечающая не топологической, а дробной хаусдорфовой размерности, хоть он и понятия не имел, что все эти слова означают. Разумная капля, ведь он мыслил. Без чётких границ, часть Тварного. Принадлежащая Нетварному.
Он едва мог двинуть рукой, сотканной из множества плывущих вокруг его ИМЕНИ сияющих разноцветных нитей, и этот миг его жизни меньше всего подходил для признания существования всякой эзотерической мути вроде ауры. Но другого объяснения не подыскивалось.
Он ничего не знал о физике этого сияния. Он, как форма жизни, обратился в цвет, и это единственное спасло его от мгновенного стирания в окружающей палитре. Холодно работающий мозг сообщил, «цвет – это волны определённого рода электромагнитной энергии, которые после восприятия глазом и мозгом человека преобразуются в цветовые ощущения». Значит связь между мозгом и глазами пока жива. Надо постараться не потерять её.
Он должен вернуться. Должен.
Что-то внутри или снаружи помогает ему.
Голубое и золотое – это его защита.
* * *
Асфальт под ним бугрился, вздымаясь и расступаясь обугленными трещинами. Улицу поглощала растущая гигантская чёрная воронка. В голове всплывал обрывками какой-то невнятный речитатив. Мир вокруг не сопротивлялся, вспыхивая по линиям разлома обгорающим картонным муляжом.
Если бы Кай мог сказать хоть слово, то в этот момент он бы кричал от страха, он бы весь превратился не в цвет, а в звук. Теперь каждый миллиметр распадающегося на гранулы и нити тела отдавался резкой болью. Золотисто-голубое поле обвивали огненно-чёрные языки из бездонной пасти, он чувствовал, они способны его разорвать, а может испепелить, или расщепить. Он чувствовал, что его защита не усиливается, но слабеет с каждым вздохом. И дышит он или нет, но его невидимые материальные кости медленно готовятся перейти в что-то более мелкое чем песок.
* * *
«Я.. умираю?», – мозг теперь был сам по себе, он отделялся от ИМЕНИ. Осколки мыслей, больше не принадлежащие его совершенному фрактальному телу, бились в тонущем в черноте сознании, они не знали, о чём они теперь. Их некому было думать.
Что-то раскалённое, будто хлыстом ударило поперёк его тела. Золотисто-голубая оболочка была разодрана и истончилась, он ощутил, как красивое яркое пятно цвета начало разделяться, терять краску, рассеиваться. Он превращался в серое. И это было совсем не то, что быть ярким акварельным средоточием жизни. Серое ещё не мертво. Но смерть точно проходит через этот цвет. От самого яркого, которое может быть никто и не замечал в тебе, Кай. Как и ты сам. Но к чёрному.
Вот где настоящее НИЧЕГО.
Чёрное не могло быть живым. Не могло быть хорошим. В чёрном нету цвета. Хуже того, в нём нету света, чёрное это признак отсутствия светового потока от объекта.
Чёрное – это ОТСУТСТВИЕ.
Нет. Точно, нет, подумало ИМЯ.
– Кай! – выдохнул какой-то голос в мире без цвета. – Кай! Будь здесь. Говори со мной!
«Кто это?» – глаза, связанные с этим именем, открылись в столбе мрака, мёртвые и пустые.
Где-то за пределами утягивающего его вихря из огня и камня, как за стеной, были цвет и жизнь. Почти не было серого. Совсем мало чёрного. Это ПРАВИЛЬНО. Но зрение, подчинённое разуму, которому больше не было нужды справляться с сумбуром мыслей, отметило жутковатую перемену.
* * *
Там, в цветном мире, у него, кажется, остались родные люди… или нет?
О, да… что-то такое он помнит. Он хочет, чтобы они жили.
Вокруг них, кем бы они ни были, всё необъяснимо застыло…
Кажется, время начало течь с разной скоростью.
Это был подарок. Подарок времени, неожиданная спасительная неправильность. Вихрь не подпускал внутрь, и не отпускал наружу. Но не причинял вреда никому, кто находился вне его границ. Потому что те, снаружи, застыли, обратились почти в камень.
Что с ними?
Один замер с воздетой к небу тростью, рассекающей воздух, след её движения мерцал застывшими серебряными искрами.
Кто-то с ползущим с плеч палантином, будто окаменел на полушаге с раскинутыми руками.
Яркое… самое яркое среди них словно оцепенело в падении, и длинные пряди волос заструились в воздухе, пряча сиреневое…
И ведь ещё было нечто… без собственного цвета.
Змея?
Он поискал. Её швырнуло в сторону, и она зависла в мучительном изгибе в нескольких метрах от земли.
Сознание Кая меркло.
Под натиском жара пышная осенняя зелень на ближних кронах усохла. Деревья обернулись черными сморщенными скелетами. Они тоже умирали.
* * *
В этот бесконечно медленный момент сквозь зажмуренные глаза его ослепила молния из миллиона красок, он услышал над собой стремительный свист крыльев.
«Кееек-кееек-кееек», – в этом звуке слышалось властное нетерпение.
Кай разомкнул ресницы и в мельтешении пятен света разглядел уже виденный им трезубый росчерк, ворвавшийся в самый центр вихря.
Это – спасение. Это – сама жизнь.
Он не знал почему.
Но знал это.
В слепящем сиянии он чётко разглядел сокола, птицу, на которую разный ток времени от чего-то не действовал.
Сокол и есть миллион красок жизни.
Глубокий вздох. Горный разреженный морозный воздух.
Мёртвым не нужен воздух.
– Кай! Ответь мне!
Бессмысленные звуки, опоздавшие на целую вечность, соскальзывали с пустоты вокруг Кая, мимо Кая: в пустоте разлома не было ничего, за что эти звуки могли бы зацепиться.
– Прочь, – голос был мёртв, настолько пуст, что даже холоду в нём не было места. – Вам не понять, – Кай слышал этот голос внутри своей головы. Его рот открывался без его участия, и звуки эти сплетались в слова сами, как будто жили в нём всегда.
Ведь смерть – это всего лишь иная степень комфортности его существования. Ему могло быть там хорошо, за гранью.
– Нет, – раздался голос. – Я не уйду.
* * *
Многохвостое чудовище взревело хором голосов и отшатнулось от рассекающих воздух, острых как бритва когтей.
Сокол завис над телом Кая, раскинув крылья.
В ушах Кая прогремело:
– ПОГОВОРИМ, ХТОНИК?!!
…
Каргер
В столб кипящего мрака шагнул Каргер.
Самое время было удивиться. Но такие простые чувства больше не были подвластны ему. Он лишь Зрил и Внимал.
И в круге огня и тьмы стоял весь правильный, непримечательно-однообразный и до беспамятства скучный друг деда Егора, священник Каргер.
И Кай узрел его. И это был он и не он. Больше – не он.
И Кай Внял ему.
И вернулся, и перестал быть лишь цветом и именем.
Всё вокруг стало голосом Каргера, и Кай мог поручиться, что эти его слова были произнесены не обычной человеческой речью. Но он сам от чего-то её понимал.
Кружащий над ними сокол склонил голову и издал пронзительный радостный крик, щёлкнув клювом.
Хтоник, так назвал его Каргер, ответил птице жутким рёвом. Воронка вихря, преодолевая внешнее сопротивление, расширялась в диаметре, в фасадах соседних домов трескались стекла, крошилась штукатурка. Столб асфальтной крошки, дыма и огня уже поднимался выше их крыш, от разрушения спасала только необъяснимая разница в течении времени здесь и там. Словно кто-то остановил вселенский маятник часов. И выключил звук.
Никакого правдоподобного объяснения этому не было, но правдоподобное и истинное – не одно и тоже.
Кай представил, что время, сгустившись, а может, наоборот, рассеявшись, защищало внешний мир от губительности своего воздействия, превращаясь в непреодолимый барьер. И сущность из мира невидимого, в который, судя по всему, его затягивало, этот барьер преодолеть пока не могло.
Каргер простёр руки ладонями вверх, низко опустив голову. Смертоносный вихрь из мрака и огня не причинял ему вреда, чёрное одеяние струилось вокруг его тела, повинуясь инерции вращения. Каргер упёрся подбородком в грудь, проговаривая непонятные слова. В воздухе еле уловимо почувствовалась вибрация, появилось слабое мерцание, что-то происходило в такт его словам.
Он вернул Время.
Каргер не отрываясь, мрачно смотрел на Кая.
– Говори со мной, мальчик, возвращайся, – слова врезались в кожу Кая острыми чёрными осколками льда.
Его сердце сжалось, и внезапно многое перестало иметь значение, важным остался только имеющийся шанс.
Чудовище взревело и разразилось дребезжащим хохотом:
– Ты опоздал, клирик, ты пришёл слишком поздно, – слова его гудели в каждом летящем камне, язык их был чужд уху, но его мысли были Каю понятны. – Твоё чаромудрие надо мной бессильно!
Золотистые глаза птицы встретились с взглядом Кая, и тот почувствовал, что она его не отпустит.
Он жадно наблюдал за Каргером. Пространство наполнилось мерцанием, почти неуловимым и рассеянным, но с каждым словом эти искры наливались цветом, переменчивым, неопределимым, они струились по стихийным траекториям, и казалось в их хаотичном биении не было никакой системы, но ещё через какие-то такты времени к ладоням Каргера начали стекаться голубые волокна, тончайшие. Сначала почти невидимые, дрожащие, не толще паутинки.
Движения его стали ещё более необычны. Как если бы в руках у Каргера был лук и он, геометрически точно отмерял очередной угол поворота и отправлял из него стрелу за стрелой. Вот только лука в руках у Каргера не было, но, запущенные невидимой тетивой светящиеся стрелы уносились в пространство вокруг них. Эти лучи не поражали никаких целей, но их полёт создавал в воздухе ясно различимый светящийся след. Этот след складывался в многоугольную звезду, которая не очень ярко прорисовалась над ними, когда Каргер тяжело опустил руки.
Весь этот парящий вокруг них каркас наполнялся новыми порциями света, сплетался в подобие купола, со всевозрастающей чёткостью и мощью оттесняя клубящийся густой чёрный туман от тела Кая.
Он ощутил, как его самого оплетает золотистое сияние, другое по природе чем голубое, но стекающееся к нему от той же творимой Каргером сферы. Какое-то знание помогало ему понять, что прорехи в его защитном поле благодаря этим нитям затягиваются, творя из живых растущих волокон спасительный покров.
– Отступись, хтоник, он Свет. Он не твой! – Каргер словно вытолкнул горящий светом знак вверх, и тот воспарил, меняя очертания и медленно вращаясь над их головами.
В этот момент на лице Каргера появилась кривая улыбка.
– Закон выше, клирик. Он Тьма. Он брешь. Таких положено убирать, – тысячерогое существо кружило вокруг, свёртываясь клубами и уклоняясь от ударов сокола со свистом тысячи его крыльев. Голос гремел, но без зла или страха. Казалось, эта игра его даже забавляет.
Кай то проваливался в беззвучие, терялся, то опять выныривал и затем снова глох. Слух улавливал обрывки слов, значимых или нет, он не мог понять. Что-то в нём, – а он не был уверен, что ещё имел глаза, – следило за Каргера.
Тот говорил легко, в его голосе также не было ни страха, ни угрозы. Со стороны могло показаться, что старые приятели играют в покер, в их речах не чувствовалось ненависти, а лишь желание взять ставку. И в этом был удручающий диссонанс. Потому что глаза Каргера… его глаза были затоплены тревогой.
Над ними как прежде парила птица. Каргер немного сократил расстояние до тела Кая,
– Он последний в линии, ты не знал? Он – последняя капля. Попробуй поставить его на Путь.
– Им нельзя было встречаться, – ответила тьма, смахнув хвостом из огня и мрака кусок стены из света. – Я не ошибаюсь.
Каргер не спускал глаз с Кая, но и одновременно противостоял пустоте, разверзшейся под их ногами. Она пожирала лоскуты творимого Каргером света, истончала защиту на теле Кая, всему этому необходимо было противостоять.
Кай ощущал, каким напряжением духа и физических сил, даже на грани человеческих сил, Каргеру удавалось удерживать их обоих за щитами магической сферы.
Каргер слабел и пытался выиграть время.
– Ты много раз бывал прав, изгой, но не в этот раз. Другого шанса может и не быть. Давай, попробуй!
– Я не помогаю и не мешаю крови. Мне ведомы Пути. Но вред, нанесённый кровью, смывается той же кровью!
Гигантское огнецветное лицо с оскаленным ртом нависло над телом Кая.
– Facti sanguinis esse parum! – впервые спокойствие изменило Каргеру. Он сгрёб в охапку несколько голубых лучей и по широкой дуге хлестнул ими по застилающей глаза тьме.
Тьма недовольно крякнула и отступила на несколько шагов, гигантское лицо рассеялось, оскалившись тысячей пастей.
– Думаешь, нам пора перейти на латынь? Ты застыл, власть и право не в твоих руках. Твой нейтралитет уже вреден. Слишком много житейского. Слишком много человеческого, – металлическим дрязгом пророкотал пожирающий их вихрь. – Слишком много терпимости. Не из-за этого ли Гардариния потеряла связь с Пламенником?
Из тысячи пастей вырвался дикий огонь, оплавив часть нитей спасительного купола. Они дрожали, роняя затухающий свет, вздрагивали и рассыпались холодными искорками, и умирали…
* * *
Если бы кто увидел этих троих издалека, подумал бы, что в асфальте пробился вулкан, а в его жерло из серого сумрака бьют грозовые протуберанцы. Увидев синеющие электрические дуги, он представил бы гром. Увидел бы клубы дыма, языки пламени, облака горячего пара. Противники кружили каждый в своей плоскости, нанося удары и ускользая от чужих в нежданных меридианах, будто слоях, и это было бы самым странным из увиденного. Но взгляд обычного человека не проникал сквозь воздушно-временной барьер. Удары чудовищного хвоста раз за разом рвали сам этот воздух, барьер этот стонал, и после каждого казалось, никто не в силах восстановить текучую целостность их прекрасного солнечно-небесного мира, золотисто-голубого… живого.
И всё же… Золотые с голубым нити Каргера снова и снова латали его, как и тонкую оболочку Кая, делая рваное снова целым.