Арон помнил только боль в груди, потом всё погасло.
Кто-то вытряхивал Арона из темноты, выворачивая карманы его плаща. Он безуспешно пытался открыть глаза. Потом услышал тихое бормотание:
— И это все, что я получу за спасение твоей жизни? Пара битов и всё? Выпивка на вечер? Никчемный маленький негодник! — Жеребец зашелся грудным кашлем, и пегаса окатило запахом перегара. — Визжал как резаный. Если б ты не орал, как девчонка, я бы не стал этого делать.
Арон попытался что-то сказать, но вышел лишь только стон.
— Значит, живой. Ну, хоть что-то, — пегас услышал кряхтенье, когда он встал, затем тяжелый грохот его сапог замер вдали.
Через некоторое врем жеребёнок приоткрыл глаза. В глазах помутилось, нос казался больше всей головы. Он осторожно ощупал его — сломан. Он начал вспоминать, как вправлять нос и как делал это школьный доктор. Обхватив копытами с двух сторон, Арон резко вставил его на место. Глаза наполнились слезами, и пегас стиснул зубы, чтобы не заорать от боли.
Сморгнув слезы, он с облегчением увидел мордочку уже без того болезненного тумана, как минуту назад. Содержимому его сумки может позавидовать только мышь: оставалась лишь одна книга — «Легенды и мифы», черствый хлеб, вся мокрая и в крови жилетка с плащом, найденный накопытник с лезвиями, чудом скрывшийся за камнем. И последний портрет, разорванный на две части. Собрав вещи, Арон, еле шагая, покачиваясь, двинулся по переулку.
Время было послеобеденное. Было бы, если бы Арону удалось что-нибудь добыть обед. Бедный пегас просил подаяние на торговой площади, при этом накинув плащ и скрывая свою мордочку от чужого взора. Этот день принес ему два бита (от стражника и другого солдата), ругательное слово, обозначающее анатомическую конфигурацию (от молодого матроса), и настала очередь плевков от очередного старика непонятной профессии.
Арон жил в городе уже месяц. И впервые в своей жизни решил украсть. Но его первый раз крайне ощутимо аукнулся ему. Задержав копыта в кармане у продавца яблок, он получил очень сильный удар по голове. После этого он весь день пытался прийти в себя. Даже при резком движении голова начинала гудеть, и, кроме того, каждое неосторожное движение отдавалось острыми болями в затылке. Не особо вдохновившись первым опытом воровства, пегас решил, что сегодня будет день попрошайничества.
Голод скручивал живот пегаса, он был так голоден, что решил отправиться на дорогую улицу, где можно было раздобыть больше денег. Но был риск попасться личной страже улицы и быть побитым дубинками в наказание. Он был уже готов перейти на другую улицу, как перед ним пробежал мальчишка, подбежал к другому жеребёнку и принялся, жестикулируя копытами, объяснять что-то своему знакомому. И не прошло даже пяти секунд, как они вдвоём рванули прочь.
Пегас, ведомый любопытством, двинулся вслед за ними. К тому же тот, кто мог сдвинуть нищих с оживлённой улицы в середине дня, наверняка заслуживает внимания. Может быть, королевская стража принцессы Селестии раздает хлеб? А может, тележка с фруктами опрокинулась? Это стоило внимания пегаса.
Арон шел за мальчишками по извилистым улочкам, пока не увидел, что они повернули за угол и спустились в подвал сгоревшего здания. Он остановился: смутная искра любопытства задохнулась под гнетом здравого смысла.
Через минуту из подвала вышли, толкая друг друга, двое жеребят со счастливыми улыбками на мордочках, у каждого было по батону хлеба. Один из них, лет восьми, увидел пегаса и указал копытом в сторону подвала.
— Там есть ещё, — невнятно пробубнил он с набитым ртом. — Но лучше поторопись.
Здравый смысл резко переменил курс, и парень осторожно спустился в подвал. Внизу под ступеньками валялось несколько гниющих досок — все, что осталось от сломанной двери. Внутри он увидел короткий коридор, ведущий в плохо освещенную комнату. Маленькая девочка с суровой мордочкой протолкалась мимо Арона, не поднимая глаз. Она тоже прижимала к груди кусок хлеба.
Пегас переступил через сломанные доски двери и углубился в холодную сырую темноту. Через десяток шагов он услышал тихий стон, от которого застыл на месте. Звук был почти животный, но ухо подсказывало ему, что исходил он из горла пони.
Не знаю, чего он ожидал, но только не того, что там нашел. Две древние лампы, заправленные рыбьим жиром, бросали неясные тени на темные каменные стены. В комнате стояло шесть коек, и все были заняты. Двое малюток, едва вышедших из младенчества, делили одеяло на каменном полу, а третий свернулся на груде лохмотьев. Мальчик возраста Арона сидел в темном углу, привалившись спиной к стене.
Один из жеребят пошевелился на койке, будто дернулся во сне. Но что-то в его движении показалось ему странным: слишком оно вышло напряженное, неестественное. Пегас присмотрелся и увидел, в чем дело: он был привязан к койке. Все были привязаны.
Мальчик снова забился в своих веревках и издал звук, который Арон слышал в коридоре. Теперь он звучал яснее — долгий стонущий крик:
— А-а-а-а-а-ба-а-а-ах!
— Что-что, — послышался голос из другой комнаты.
Интонация была странной, как будто он не задавал вопросов. Мальчик на койке задергался в веревках.
— А-а-а-а-ахбе-е-ех!
Вошел старик, вытирая копыта об подол рваной рясы.
— Что-что, — повторил он в том же невопросительном тоне.
Голос его был надтреснутым и усталым, но невероятно терпеливым — как тяжелый камень или кошка с котятами.
— Что-что, тс-тс, Тани.
Арон не ушел, просто отошел на минутку. Пройдя мимо пегаса, старик подошел к бедному мальчику. Напряжение, которое испытывал пегас, медленно, но уверено спало. То, что тут происходит, не ужасно. Во всяком случае, сейчас. Увидев старика, мальчик прекратил дергать верёвки.
— Э-э-э-э-а-ах, — произнес он.
— Что? — На этот раз это был вопрос.
— Э-э-э-э-а-ах.
— Хм? — Старик огляделся и впервые заметил серого жеребенка. — Ох. Привет. — Он снова посмотрел на мальчика на койке. — Разве ты сегодня не умница? Тани позвал меня, чтобы показать, что у нас гость!
Старик повернул голову на незнакомца, прищурился.
— Я раньше тебя тут не видел. Ты тут был раньше?
Арон покачал головой.
— Ладно, у меня есть немного хлеба, ему всего два дня. Если ты натаскаешь мне немного воды, можешь получить столько, сколько съешь. Хорошо звучит?
Арон кивнул. Стол, стул и открытый бочонок у одной из дверей были в комнате единственной мебелью, помимо коек. На столе лежали четыре большие круглые буханки. Старик кивнул в ответ и медленно пошел к стулу осторожной и неуклюжей походкой, словно ему было больно ступать. Дойдя до стула и водрузившись на него, он указал на бочонок у двери.
— За дверью насос и ведро. Не спеши, тут не гонки. — Говоря, он рассеянно скрестил ноги и начал тереть копыта. Затем добавил:
— Не наполняй ведро доверху. Я не хочу, чтобы ты надорвался или разлил воду. Здесь и так достаточно сыро. — Он поставил копыта на пол и наклонился, чтобы поднять малютку, беспокойно заерзавшего на одеяле.
Наполняя бочонок, пегас украдкой разглядывал старца. Несмотря на седину и медленную, неуклюжую походку, он был не слишком стар — около сорока, а то и меньше. Длинная ряса на нем так пестрела заплатами и штопкой, что он не мог даже представить ее первоначального цвета и фасона. Обтрепанный почти так же, как и Арон, старик этот был чище. Не то чтобы абсолютно чист — просто чище пегаса. Несложное дело.
Его звали Трапис. Залатанная ряса составляла всю его одежду. Почти все время, когда не спал, он проводил в этом сыром подвале, заботясь о безнадежно больных — в основном маленьких мальчиках, — до которых никому не было дела. Одних, вроде Тани, приходилось привязывать, иначе они могли нанести себе какое-нибудь увечье или упасть с койки. Других же, таких как Джаспин, сошедший с ума от лихорадки два года назад, связывали, чтобы они не поранили других.
Парализованные, калеки, кататоники, припадочные — Трапис заботился обо всех с равным и бесконечным терпением. Он давал детям всю помощь, какую мог дать, и немного еды, если появлялся излишек. Чтобы отработать эту пищу, они носили воду, драили пол, бегали по разным поручениям и укачивали плачущих младенцев. Они делали все, что Трапис просил, и, если не было еды, они всегда могли получить глоток воды и усталую улыбку того, кто видел в них личности, а не животных в обносках.
Арон часто забегал к нему в подвал в те первые несколько месяцев, но со временем стал приходить все реже и реже. Трапис и Тани были прекрасными компаньонами: никто из них не испытывал потребности много говорить, и это подходило пегасу как нельзя лучше. Но другие уличные дети его страшно нервировали, поэтому он приходил не часто — только когда отчаянно нуждался в помощи или у него было чем поделиться.
Хотя он редко бывал там, приятно было знать, что в городе есть место, где его не станут пинать, гонять или оплевывать. Даже в одиночестве на крышах его грело знание, что есть Трапис и его подвал. Это было почти как дом, куда можно вернуться. Почти.
Арон многое узнал в те первые месяцы в Сталлионграде.
Узнал, какие трактиры и рестораны выбрасывают приличную еду и какой должна быть тухлятина, чтобы не заболеть от нее. Он научился прятаться и нашел себе потайное местечко на старой дубильне, где три крыши сходились вместе, создавая убежище от дождя и ветра.
Арон узнал, что Сталлионград огромен. Этого нельзя постичь, пока не увидишь своими глазами. Тут как с океаном: можно рассказать о воде и волнах, но вы не получите даже отдаленного представления о нем, оставаясь на берегу. Невозможно понять океан, пока не окажешься посреди него: со всех сторон ничего, кроме океана, простирающегося в бесконечную даль. Только тогда осознаешь, как мал и ничтожен ты сам.
Сталлионград огромен еще и потому, что разделен на тысячу маленьких кусочков, у каждого из которых свои особенности. Здесь есть Низы, площадь Гуртовщиков, Стиральня, Средний город, Сальники, Дубильни, Доки, Дегтевое, Швейский переулок… Можно всю жизнь прожить в Сталлионграде и не узнать всех его частей.
Но для практических целей Арона в Сталлионграде было всего две части: Берег и Холмы. На Берегу пони бедные — это делает их нищими, ворами и шлюхами. На Холмах пони богатые — это делает их стряпчими, политиками и придворными.
Арон жил в Сталлионграде уже два месяца, когда ему впервые пришло в голову попробовать попрошайничать на Холмах. Зима крепко держала город в своих когтях, а праздник Середины Зимы делал улицы еще опаснее, чем обычно.
Он, снова надев на себя плащ, вышел из своего уютного убежища. Ступая по выступам и козырькам, хватаясь за них, он спустился на землю. Там, осмотревшись по сторонам, убедившись, что нет опасности, он незаметно для других двинулся в сторону Холмов, где жили лишь аристократы и пони с серебряной ложкой во рту.
Пройдя несколько миль, Арон вышел к пристани, где маленькая лодочка переправляла всех желающих за определённую сумму. Пегас, осмотревшись и не найдя лучшего решения, решил переплыть. Чтобы оказаться на другом берегу, ему пришлось уйти как можно дальше, чтобы его не заметили. Сняв с себя плащ, он повязал его себе на голову, чтобы не намокла. Подойдя к воде, он тронул ее кончиком копыта, и все тело покрылось гусиной кожей. Она была такой холодной, как найденный чистый ручей в горах на высоте четырех километров.
Собравшись с силами, он закусил губу и, сделав первый шаг, стал ждать пока тело привыкнет к холоду. После он медленно, мелкими шажками вошел в воду и стремительными рывками принялся плыть к противолежащему берегу. Но заплыв оказался неудачным для жеребёнка. Он не знал, что случится с ним после этого дня. В тот день он узнал одну вещь: почему попрошайки остаются на берегу. Выйдя из воды, пегас, чтобы согреться, стал накручивать круги, делать сложные телодвижения, заставляя кровь быстрее циркулировать по телу.
Получив немного тепла, он прислонился к стоящему рядом дому. Оттуда выходила железная труба, которая, видимо, слегка потемнела от времени. Прижавшись к ней, Арон постепенно согрелся и более-менее высох: сверху шерсть была сухой.
Снова надев сухой плащ на себя, пегас осторожно, тихо вышел из-за угла здания. Пройдя немного, он осмотрелся и, не найдя стражи или солдат, направился к самой оживленной точке. Присев, он начал попрошайничать.
Некая женщина увидела пегаса и остановилась. Он услышал испуганное «ах!», когда ее копытце взлетело ко рту.
— Бит, мэм? — он заставил задрожать свое протянутое копыто. Его голос тоже дрогнул. — Пожалуйста.
Он переминался с ноги на ногу на тонком сером снегу, стараясь выглядеть таким же маленьким и отчаявшимся, каким себя чувствовал.
— Ах ты, бедняжка, — вздохнула она почти неслышно и потянулась к висящему на боку кошельку, не отводя от Арона глаз.
Помедлив секунду, она заглянула в кошелек, что-то вытащила, вложила ему это в копыта. Он почувствовал холодную тяжесть монеты.
— Спасибо, мэм, — автоматически сказал он, взглянул вниз и увидел фиолетовый блеск.
Присмотревшись, он понял, что это рубин. Целый рубин.
Он разинул рот. Фиолетовый рубин равнялся стам битам. Более того, он равнялся полумесяцу сытых вечеров. За шесть битов он мог провести ночь на полу в «Красном глазе», за восемь он мог поспать у очага перед последними угольками вечернего огня. Он мог купить старое одеяло, спрятать его на крышах и всю зиму спать в тепле.
Арон поднял глаза на женщину: она все так же сочувственно смотрела на него. Она не могла понять, что это для него значит.
— Леди, благодарю вас, — его голос сорвался. Он вспомнил одну из фраз, которые вычитал в одной книге про путешественников. — Пусть все ваши приключения будут счастливыми, а дороги — прямыми и короткими.
Она улыбнулась и, кажется, хотела что-то сказать, но тут он почувствовал подозрительный зуд у основания шеи: кто-то наблюдал за ним. На улице или развиваешь чувствительность к определенным вещам, или твоя жизнь кончается быстро и печально.
Он оглянулся и увидел, как лавочник разговаривает со стражником и указывает на пегаса. И это был вовсе не береговой стражник, но чисто выбритый и подтянутый, в черной кожаной куртке с металлическими заклепками. Он поигрывал окованной медью дубинкой в копыто длиной. До Арона долетели обрывки слов лавочника.
— …покупатели. Которые собираются купить шоколада при… — Он снова указал в его сторону и сказал что-то, что пегас не расслышал. — …Платит тебе? Именно. Может, мне стоит упомянуть…
Стражник повернулся к мальчику. Поймав его взгляд, жеребёнок побежал.
Дыхание обжигало грудь. Арон искал, куда бы побежать, где бы спрятаться, но не знал этой части города. Здесь не было ни куч мусора, куда можно заползти, ни сгоревших домов, где можно схорониться. Ступню колол острый замерзший камень, но он заставлял себя бежать дальше, несмотря на боль.
После третьего поворота он оказался в тупике. Почти вскарабкавшись на стену, он почувствовал на щиколотке захват, и чье-то копыто стянуло его вниз.
Голова его ударилась о мостовую, и мир тошнотворно завертелся, когда стражник поднял его за копыта.
— Умный мальчонка, — пропыхтел он, горячо дыша ему в морду. От него пахло кожей и потом. — Ты уже не маленький, пора и знать, что убегать вредно. — Он яростно потряс его, снял капюшон и дернул за скрученную гриву.
Переулок закачался перед пегасом, и он заорал.
Стражник притиснул его к стене:
— И ты уже должен знать достаточно, чтобы не приходить на Холмы. — Он снова потряс его. — Ты тупой, парень?
— Нет, — бестолково ответил Арон, чувствуя холод стены под свободным копытом. — Нет.
Ответ пегаса только разъярил стражника.
— Нет? — рявкнул он. — Ты втянул меня в неприятности. На меня напишут донос. Если ты не тупой, то тебе нужен урок.
Он развернул парня и швырнул наземь. Жеребёнок поскользнулся на снегу, ударился копытом о землю. Копыто онемело. Убрав рубин по пути в тайный кармашек плаща, он думал о месяце еды, теплом одеяле и сытной еде. Но сокровище вылетело из кармашка и покатилось куда-то, даже не звякнув.
Но мальчик не заметил этого. Воздух загудел, и дубинка опустилась на его заднюю ногу.
— Не приходи больше в Холмы, понял? — прорычал стражник. Дубинка нашла его снова, на этот раз попав в лопатку. — Для вас, маленькие шлюхины дети, все, что за Бурой улицей, — запретная зона. Понял?