Флакон попытался представить, кто еще будет присутствовать. Разумеется, адъюнкт и Лостара Йил, сам Скрипач, еще Геслер и Ураган. Возможно, Кенеб – он ведь был в прошлый раз? И не вспомнить уже – та ночь теперь была как в тумане. Быстрый Бен? Вероятно. Блистиг? Что ж, кислый жалкий ублюдок может подсобить. Или все испортить. Синн? Упасите боги…
– Это ошибка, – пробормотал Скрипач. – Флакон, что ты ощущаешь? Скажи правду.
– Хочешь правду? В самом деле?
– Флакон!
– Ладно, я слишком напуган, чтобы туда идти, – это старый город, сержант. Тут есть… кто-то. Кто спал до сих пор. То есть все время, пока мы тут.
– А теперь они просыпаются.
– Точно. И держат нос по ветру. Это прочтение, сержант, такая же дурная идея, как ругаться именем Опоннов, сидя на коленях Худа.
– Думаешь, я не знаю?
– А можешь все отменить, сержант? Просто сказать, что ничего не выйдет, все заперто или вроде того?
– Вряд ли. Просто не поможет.
– И, значит, никак не остановить.
– Нет.
– Сержант…
– Что?
– Мы раскроемся, ужасно раскроемся. Как будто подставляем глотки кому-то – похоже, не дающему пощады. И как же нам защищаться?
Скрипач бросил на него взгляд и двинулся ближе. Впереди уже виден штаб; время на исходе.
– Я ничего не могу поделать, Флакон. Разве что голову потерять, а если повезет, и кого-то из этих гадов с собой захватить.
– Сядешь на «ругань», да?
Скрипач поправил кожаную сумку на плече, для Флакона такого подтверждения было достаточно.
– Сержант, когда войдем, позволь мне последний раз попробовать ее отговорить.
– Будем надеяться, она хотя бы число не изменит.
– Ты о чем?
– Одиннадцать – плохо, двенадцать – хуже. Но тринадцать – катастрофа. Тринадцать – плохое число для прочтения. Не надо тринадцать, только не это…
– Лостара сказала – одиннадцать, сержант. Одиннадцать.
– Ладно, – сказал Скрипач и вздохнул.
Когда в дверь снова постучали, Бугг поднял руку.
– Позвольте мне, аквитор.
Дождавшись ответного кивка, он поднялся и пошел встречать новых гостей.
Сэрен Педак услышала голоса и, подняв глаза, увидела, как седа входит с двумя замызганными фигурами: мужчиной и женщиной, одетыми в лохмотья. Они остановились, перешагнув порог, и на Сэрен Педак понеслось облако вони от грязи, пота и алкоголя. Ее чуть не стошнило, когда ее обдала терпкая смесь ароматов. Мужчина улыбнулся, обнажив зеленоватые зубы под массивным носом с красными прожилками.
– Приветствую, Махиби! Есть чего выпить? Да ладно, – и он торжественно взмахнул глиняной фляжкой в грязной руке. – Милка-кружка, надыбай нам бокалы, ага?
Бугг поморщился.
– Аквитор, это Урсто Хубатт и Пиносель.
– Мне не нужен бокал, – сказала Сэрен Педак женщине, которая рылась в буфете.
– Как желаете, – откликнулась Пиносель. – Только все веселье поломаете. Как обычно. Пузатые женщины всегда веселье ломают – вечно носятся, как божий дар. Чопорная корова…
– Я не хочу терпеть этот бред. Бугг, уберите их отсюда. Сейчас же.
Урсто подошел к Пиносель и постукал ее по уху.
– Веди себя прилично! – Потом снова улыбнулся Сэрен Педак. – Ревнует, понимаете? Мы пробовали, пробовали. Но она сама – как морщинистый мешок, да и я не лучше. Вялый, как сосок, и никакая страсть не помогает. Только и теку тонкой струйкой. – Он подмигнул. – Конечно, кабы вы вместо нее…
Пиносель фыркнула.
– От такого приглашения у любой женщины случится выкидыш. Хоть у беременной, хоть нет!
Сэрен поглядела на Бугга.
– Вы это не всерьез.
– Аквитор, эти двое – остатки древнего пантеона богов, которым поклонялись первые жители поселений, погребенных в многочисленных слоях под Летерасом. По сути, Урсто и Пиносель – первые, Господин и Госпожа вина и пива. Они появились в результате возникновения сельского хозяйства. Пиво явилось раньше хлеба, как первый продукт из окультуренных растений. Чище воды и очень питательное. Первое вино делалось из дикого винограда. Эти два существа – стихийные силы в истории человечества. Другие занимались разведением животных, первыми орудиями из камня, кости и рога, созданием музыки, танца и сказаний. Рисунков – на каменных стенах и на шкурах. Все это решающие моменты истории.
– И тогда, – спросила Сэрен Педак, – что же с ними случилось?
– Вдумчивое и уважительное использование их аспектов сменилось распущенностью и беззаботностью. Пропало уважение к их дарам, аквитор. И чем постыднее использовались их дары, тем больше осквернялись дарители.
Урсто рыгнул.
– Да мы не против, – сказал он. – Куда хуже, коли нас поставят вне закона, мы ж тогда станем злом, а мы не хотим быть злом, правда, овсяночка?
– Нас все время преследуют, – прорычала Пиносель. – Ну чего, наполним бокалы. Старший?
– Половинку, пожалуйста, – сказал Бугг.
– Простите, – сказала Сэрен Педак. – Седа, вы только что описали этих пьянчуг как самых первых богов. Но Пиносель назвала вас «Старший».
Урсто загоготал.
– «Седа»? Овсянинка, слыхала? Седа! – Он шагнул ближе к Сэрен Педак. – О круглая благословенная Махиби, мы, может, и старые – я и Пиносель – по сравнению с такими, как вы. Но рядом вот с ним – мы просто дети! Старший, да, Старший – как в «Старший бог»!
– Пора праздновать! – возликовала Пиносель.
Скрипач остановился у порога. И уставился на летерийского воина, стоящего у громадного стола.
– Адъюнкт, а его тоже приглашали?
– Прошу прощения, сержант?
Он показал.
– Королевский меч, адъюнкт. Он был в вашем списке?
– Нет. Тем не менее он останется.
Скрипач хмуро посмотрел на Флакона, но промолчал.
Флакон оглядел присутствующих и пересчитал.
– Кого не хватает? – спросил он.
– Банашара, – ответила Лостара Йил.
– Он скоро будет, – сказала адъюнкт.
– Тринадцать, – пробормотал Скрипач. – Нижние боги. Тринадцать.
Банашар остановился в переулке и поднял глаза к небу. Слабые отблески света из разных зданий и от уличных фонарей не могли затмить сияния звезд. Как же он хотел убраться из этого города. Найти вершину горы в сельской местности, где можно лежать на траве с восковой табличкой в руках. Луна, только показавшись, уже внушала беспокойство. А от этой новой россыпи звезд становилось совсем не по себе: полосы, похожие на бледно-зеленые лезвия мечей, поднимались с юга, пронзая старые привычные созвездия Пояса Ричера. Трудно сказать точно, но, похоже, эти мечи становятся больше. И ближе.
Их тринадцать – по крайней мере, столько он мог разглядеть. Возможно, есть и еще, только слишком бледные, чтобы преодолеть сияние города. Банашар подозревал, что точное их число важно. Существенно.
Вот в Малазе, полагал Банашар, небесные мечи даже не видны. По крайней мере, пока.
Небесные мечи, вы ищете земное горло?
Он бросил взгляд на Странника. Если кто и может ответить на этот вопрос, это он. Самопровозглашенный Господин плиток. Бог неудачи, игрок в судьбы. Жалкое создание. Но, вне всяких сомнений, могущественное.
– Что-то не так? – спросил Банашар, разглядев мертвенно-бледное, покрытое потом лицо Странника.
Единственный глаз уставился на него, а потом скользнул в сторону.
– Твои союзники меня не заботят, – сказал Странник. – Но пришел еще один и теперь поджидает нас.
– Кто?
Странник поморщился.
– Меняем план. Ты ступай первым. Я подожду полного пробуждения Колоды.
– Мы договорились, что ты просто остановишь все до начала. И все.
– Я не могу. Не сейчас.
– Ты уверял, что сегодня ночью не будет насилия.
– И это правда, – ответил бог.
– А теперь кто-то встал у тебя на пути. Странник, тебя переиграли.
Одинокий глаз полыхнул гневным огнем.
– Это ненадолго.
– Я не хочу, чтобы пролилась невинная кровь – кровь моих товарищей. Забери своего врага, если хочешь, но никого больше, понял меня?
Странник оскалился.
– Тогда убери их с моего пути.
Через мгновение Банашар пошел дальше, направляясь ко входу в здание. Шагов через десять он снова остановился, сделал несколько глотков вина и продолжил движение.
Но в этом же и сложность с «мостожогами», так ведь?
Никто не может их убрать с чьего бы то ни было пути.
Стоя неподвижно в тени переулка – после того, как бывший жрец вошел внутрь, – ждал Странник.
Тринадцатый игрок в ночной игре.
Знай он это – сумей пронзить взглядом туман, сгустившийся в ужасной палате, и пересчитать присутствующих, – повернулся бы, забыв обо всех своих планах. Нет, он сбежал бы в горы.
Вместо этого бог ждал, лелея в своем сердце убийство.
А городские песочные часы и полоски фитилей – бесчувственные и безразличные ко всему, кроме неизбежного течения времени – приближали бой колоколов.
Который объявит о наступлении полуночи.
Глава вторая
Он стоял среди гниющих остатков корабельного леса, высокий, но сгорбившийся; если бы не изношенная одежда и развевающиеся на ветру волосы, его можно было бы принять за статую из белого мрамора, выброшенную из города мекросов и волшебным образом приземлившуюся на ноги посреди выцветшего лёсса. За все время, что Удинаас смотрел на него, он ни разу не шевельнулся.
Зашуршал гравий: кто-то еще шел со стороны деревни, и через мгновение рядом очутился Онрак Т’эмлава. Воин некоторое время молчал – спокойно, солидно.
В этом мире, давно понял Удинаас, не стоит спешить; впрочем, он сам в жизни никогда не был сорвиголовой. Долгое время после появления здесь, в Убежище, ему казалось, будто он таскает за собой цепи или бредет по шею в воде. Медленное течение времени в этом месте гасило беспокойное чванство и принуждало к смирению; а Удинаас прекрасно знал, что смирение всегда является непрошеным, выбивая двери и дробя стены. Оно объявляет о себе кулаком по голове, коленом в пах. Не буквально, разумеется, но итог тот же самый. Стоишь на коленях, ловишь ртом воздух, слабый, как сопливое дитя. А весь мир нависает над идиотом, грозя пальцем.
И это все неспроста. Вот если бы я был богом всех богов, только этому я и учил бы – столько, сколько потребуется.
Хотя тогда я бы стал жутко занятым ублюдком – и это справедливо.
Солнце над головой уже не грело, предвещая приход зимы. Поплечницы говорили, что в ближайшие месяцы ляжет глубокий снег. Высохшие листья в бурой траве на вершине холма дрожали и трепетали, словно в испуганном ожидании. Удинаас никогда не любил холод: даже в едва прохладном воздухе его руки немели.
– Чего он хочет? – спросил Онрак.
Удинаас пожал плечами.
– Мы должны прогнать его?
– Нет, Онрак, не думаю, что это необходимо. Сейчас, пожалуй, в нем не осталось боевого духа.
– Об этом ты знаешь больше меня, Удинаас. Но все же разве он не убил ребенка? Не пытался убить Трулла Сэнгара?
– Он скрестил оружие с Труллом? – спросил Удинаас. – А то сам я помню смутно. Был очень занят: меня душил дух. Что ж, мой друг, я понимаю, как тебе хотелось бы увидеть его в последний раз. А про Кубышку… не думаю, что все так просто, как казалось. Девочка была уже мертва, давно мертва, когда Азаты посеяли ее. Силкас Руин всего лишь расколол скорлупу, так что Дом смог пустить корни. В нужном месте и в нужное время, чтобы владение выжило.
Имасс смотрел внимательно; мягкие карие глаза прятались в печальных морщинах – свидетельствах того, как близко к сердцу он принимает многое. Дикий воин, бывший просто обтянутым кожей скелетом, стал ранимым, как ребенок. Пожалуй, это верно для всех имассов.
– Так ты все знал, Удинаас? Про то, какая судьба ждет Ку-бышку?
– Знал? Нет. Только подозревал.
Онрак зарычал.
– Твои подозрения редко бывают ошибочными. Тогда ладно. Поговори с ним.
Удинаас ухмыльнулся.
– Ты и сам редко ошибаешься, Онрак. Подождешь здесь?
– Хорошо.
Онрак согласился охотно, ведь хоть он и был уверен, что Силкас Руин не замышляет насилия, ничего точно в отношении Белого Ворона сказать было нельзя. И если Удинааса прирежет один из поющих мечей, его смерть, по крайней мере, не останется незамеченной, а в отличие от его сына, Руда Элаля, Онрак не так глуп, чтобы подставляться, ища отмщения.
Подходя ближе к альбиносу тисте анди, Удинаас все отчетливей понимал, что Силкас Руин пережил нелегкие времена после того, как внезапно покинул это владение. Большая часть доспехов была потеряна, оставив руки обнаженными. Пятна спекшейся крови покрывали плетеный кожаный воротник обожженной поддевки. Сам он был покрыт новыми, еле зажившими ранами, порезами, и пятна синяков прятались под кожей, как грязная вода подо льдом.
И только глаза остались жесткими, непреклонными, они горели кроваво-красным огнем в глубоких глазницах.
– Тоскуешь по старому кургану Азатов? – спросил Удинаас, остановившись шагах в десяти от сурового воина.
Силкас Руин вздохнул.
– Удинаас. Я уж забыл про твой яркий дар управляться со словами.
– Не припомню, чтобы хоть кто-то называл это даром, – ответил Удинаас, решив не замечать сарказма, как будто пребывание в этом месте лишило его природной остроты ума. – Проклятием – да, называли постоянно. Даже удивительно, что я еще дышу.
– Да, – согласился тисте анди, – удивительно.
– Чего ты хочешь, Силкас Руин?
– Мы долго шли вместе, Удинаас.
– По кругу, да. И что с того?
Тисте анди взглянул в сторону.
– Я… ошибался. Из-за всего, что видел. Мне не хватило изощренности. Я считал, что остальные миры не отличаются от Летера… пока не появился этот мир.
– Летерийская версия изощренности уж точно полна безудержной любви к себе. К самому большому куску дерьма во всей куче. Как принято говорить.
Руин поморщился.
– Дерьма, раздавленного теперь каблуком.
Удинаас пожал плечами.
– Все там будем, рано или поздно.
– Да.
Повисло молчание; Руин по-прежнему отводил взгляд. Удинаас прекрасно понимал его; понимал и то, что не стоит показывать хоть какую-то радость при виде унижения Белого Ворона.
– Она станет королевой, – отрезал Силкас Руин.
– Кто?
Воин заморгал, словно удивившись вопросу, и теперь снова смотрел нечеловеческими глазами на Удинааса.
– Твой сын в большой опасности.
– Прямо сейчас?
– Я думал, что, придя сюда, поговорю с ним. Предложу хоть какой-то совет, поделюсь мудростью, какой обладаю. – Он указал на место, где стоял. – Хотя бы это я мог предложить.
– И что сдерживает тебя?