– Одейя – моя сестра. Не девка придворная, не шлюшка, не простолюдинка. Она велиария.
– Конечно… именно поэтому надо очистить ее, показать людям, что член велиарской семьи так же равен, как и любой другой, перед Иллином. Люди боятся и ненавидят ее, а вместе с ней и других детей Ода Первого. Твоя сестра понесла и родила от врага лассарского, сокрушила веру в силу семьи вашей! Очернила имя Вийяров! Как носить его теперь? Разве не стыдно?
Задумался, перебирает пальцами бархат. Что пересилит – братская любовь или жадность и амбиции. Данат поставил на второе. Любовь может быть только к Иллину. Все остальное – привязанности и потребности.
– Хорошо. Я отдам тебе Одейю. Но ты не посмеешь причинить ей вред. Проводи свои ритуалы, но она должна остаться живой.
– Конечно… только гуманность и вера спасут отчаявшихся грешников.
– Никаких костров!
– Никаких костров.
– Что надо делать? Говори!
– Срезать метку, выковырять ее и сжечь. Пусть станет обычной женщиной, как другие.
– Метка – это навсегда, разве нет?
– Я знаю ритуал, который избавит от нее, как и от возможности обжигать.
– Делай, как знаешь, Астрель, – и вдруг сгреб священнослужителя за шкирку, притянул к себе, всматриваясь в узкие глаза-бусины, похожие на черный бисер, который от страха заметался из стороны в сторону. – Но если солжешь мне, твоя смерть будет страшнее любых пыток Саанана. В изощренности наказаний я превзойду даже моего отца! Клянусь!
– Я Астрель! Приближенные к Иллину не лгут!
– Я хочу трон! Мне плевать, каким образом ты меня к нему приведешь. Давай. Действуй!
***
Данат еле сдерживал дрожь во всем теле, когда ему привели ниаду. Она не была похожа на себя. Скорее, напоминала тень прежней Одейи, но это не скрывало и не прятало вызывающей красоты. Ничего, сегодня с этим будет покончено, и он, тот, кто наделил ее чарами, он их у нее и отберет, и тогда… тогда она станет принадлежать ему. Не сможет обжечь и сопротивляться. Ооо, сколько чудесных способов изгнания Саанана он для нее придумал.
К заутренней народ собрался во дворе замка. Они съезжались отовсюду, как насекомые, сбегающиеся на сахар, как мухи, летящие на гниль.
Голод, смерти, нищета – ничто. Народ хочет зрелищ. Извращений, крови, насилия, расчлененки и боли. Так было и будет всегда. На этом будет зиждеться успех, будут расти горы золота, будет держаться власть. Люди готовы отказаться даже от хлеба ради зрелищ. И Данат прекрасно знал, чего хочет толпа. Чего хотят эти ханжи, которые выстраиваются в очередь в Храм, молятся, целуют ему руки, а сами…сами готовы трястись от злобы, похоти и жажды крови. Как сейчас.
Зудят, кишат на площади, скандируют:
– Лишить шеану силы, наказать шлюху валласарскую. Вздернуть на кол. Пусть ее сам Саанан имеет!
А она сидит на скамье и даже не смотрит на него. Одета в робу черную, мешковатую. Ноги босые и пальчики на них крошечные, ровные. О, как бы он молился этим пальчикам, как бы исступленно лизал их своим языком. Сам не заметил, как запыхтел, как покрылось пятнами и без того красное лицо.
– Вот и свиделись, ниада.
Молчит, гордо вздернув подбородок. Смотрит в никуда. Упрямая сучка. Ничего, сегодня он ее сломает.
– Сегодня я лишу тебя, змея, твоего ядовитого жала. Станешь обыкновенной бабой, а потом постриг и вечное заточение в моем Храме. Отдал мне тебя Маагар, брат твой. Никому ты не нужна. Никому, кроме меня.
Приблизился к ней, влекомый неведомой силой. Волосы шеаны горят алым пламенем в слабых бликах солнца. И у него пальцы чешутся, так хочется впиться в волосы эти, сдавить, дернуть за них, причинить ей боль. За то, что сам горит в пекле, за то, что погрузила его в ад, и нет этому избавления.
– Нужна, – губы тихо шевелятся, – нужна, лжешь, Данат. Лжешь, как и всегда… Твое жало опаснее моего. Жалит ядом лицемерия. Знаешь, что нужна, и боишься…боишься, что он придет за мной. А он придет.
– Если жив… а у меня другие сведения. Нет твоего гайлара проклятого больше. Никто тебя не спасет!
– Есть он… и это тоже ложь!
И с презрением глазами своими бирюзовыми прямо ему в душу заглянула, содрогнуться заставила. Отступил на шаг назад.
– Сегодня расплата твоя придет… но я мог бы тебя спасти. Мог бы. В последний раз предлагаю свое покровительство. В моей власти спрятать тебя от людей, от всего мира и защитить. В золоте искупать, в роскоши. Ни в чем отказа не узнаешь. Ни в еде, ни в нарядах, ни в камнях драгоценных. Любой каприз исполню. На блюдце принесу. Все, что захочешь. Любое желание.
Соблазнительно на него посмотрела и облизала коралловые губы.
– Все, что захочу?
– Все… абсолютно все.
– Иди к Маагару, – выдохнула, подавшись вперед, – попроси принять тебя.
– Что просить у него для тебя? Он отдаст… клянусь, отдаст!
А самого шатает от ее близости и запаха, от того, как смотрит, как приоткрыла рот, как кожа ее белая перламутром отливает.
– Меч попроси. Острый, наточенный лучшим кузнецом Лассара, с каменьями драгоценными на рукояти. Фамильный меч.
– Зачем тебе меч, женщина?
К ней наклоняется, не может устоять, пьяный от запаха, от красоты этой саананской.
– Воткни его в свое жирное брюхо и выпотроши свои кишки! – и плюнула ему в лицо.
Слюна не просто обожгла, а проела дыру до мяса, заставив Даната взвыть, упасть на спину, закрываясь обеими руками.
– Тварь! Проклятая шеана! Сгною! Все равно моей будешь! Я тебя каждый день на алтаре буду живьем поджаривать!
– Если сможешь прикоснуться!
И продолжает хохотать, как безумная.
– Смогу. Лишу тебя сил твоих. Ритуал знаю, поняла?
– Нет такого ритуала… и не было никогда!
– Ошибаешься… Я этот ритуал получил от самой мадоры баордской. Старой Сивар. Специально для тебя зелье передала с пламенным приветом от нее. – от воспоминаний о встрече с мерзкой старухой содрогнулся всем телом. И голос ее скрипучий в голове зазвучал:
– Принессссс?
– Принес.
Отдал мадорке прядь красных волос.
– А кровь ее принесссс?
– Принес!
– От меня привет ниаде передашшшшшь
Маленький флакон вложил в сморщенную ладонь.
– Молодец. Жди. К тебе выйдут. И держись подальше от чащи. Баордов я еще могу контролировать, а псов наших нет. А они всегда голодные.
Когда шел вместе с двумя астранами к кромке леса, послышалось, как вдалеке в баордском лагере младенец плачет. К нему вышла одна из зверо-женщин. Выползла на четвереньках, не похожая на человека совсем, укутанная в черные меха, заставила Даната тут же осенить себя звездами и протянула флакон и бумагу, свернутую в трубочку. Он забрал и дернулся, когда паучиха на него голодным взглядом зыркнула.
***
Шатаясь, выбрался из кельи Одейи, в зеркало на себя посмотрел и застонал – на щеке волдырь лопнул, и сукровица течет. Обожгла, тварь. Навеки шрам останется. И все остальные поймут, что прикасался к ней. Губы поджал, оглядываясь по сторонам. Факел схватил и опалил часть головы, загорелась тиара и волосы, он тут же в чан с водой голову окунул и завопил не своим голосом.
– Кто факел не закрепил на стене?
Чуть позже равнодушно смотрел, как одного из стражников лицом в угли тыкают за то, что факелы развесил ненадежно и мог пожар в замке устроить.
Ничего, ради служителя самого Иллина можно и без лица остаться, а то и умереть. Под ужасающие вопли несчастного Данат Третий вышел к толпе и с наслаждением посмотрел на алтарь. Сегодня все свершится. Не станет ниады, вернется обычная женщина. Все закончится.
Ее вывели под руки, одетую в одну лишь накидку, растрепанную, босую. Она в толпу смотрит и руки маленькие в кулаки сжимает.
– Кому верите? Кому? Он же вас… он вас Тьме отдаст, лишь бы шкуру свою спасти. Думаете, почему выжил?
– Закрыть рот лживой шеане. Уста ее говорят речи саананские, непотребные для уха честных прихожан Храма Астры.
Одейе завязали рот веревкой, которая впилась в нежные щеки. Данат раздул ноздри и поджал губы, наслаждаясь этой картиной, а когда с нее содрали одежду, он закрыл глаза, стараясь успокоиться. Не смотреть на тело ее проклятое. Не смотреть, не дышать им.
Вокруг распятой женщины ходили астрели с кадилами, чадили святым ароматом, освещали связанное тело ниады, окропляли водой с ледяной реки, посыпали пеплом с Паучьей горы, лили ей в открытый рот зелье из флакона. Черная вязкая жидкость стекала по подбородку шеаны и тут же впитывалась ей в кожу. Палач точил нож, и этот скрип отдавался возбуждением в чреслах Даната. Представил себе, как наклонится к паху ниады и будет срезать клеймо, глядя на розовые складки вожделенной плоти, и от одной мысли об этом трясти начало.
– Давай, моли о пощаде… я еще могу передумать. Ну же… еще не поздно.
– Гореть тебе в пекле саананском, – процедила сквозь зубы.
И перед глазами та сцена…
Астрель наблюдал за ней из-за дырки в стене. Маленькое отверстие, которое для него прорезал один из подмастерьев, чтобы наблюдать за ниадой в любое время суток. И он приходил сюда почти каждую ночь. Перед тем, как она отходила ко сну. Смотрел, как стягивает с себя одеяния, как моется в ванной, слышал, как рыдает в подушку или шлет проклятия Иллину.
Смотрел и дергал себя за член, пока не кончал в потную ладонь, закусив кулак и сотрясаясь всем жирным телом от оргазма. А потом стегал себя кнутом по спине и истово замаливал всю ту грязь, что совершал снова и снова.
Но в эту ночь…в эту ночь астрель испытал суеверный ужас. Впервые за всю свою жизнь он покрылся холодным потом, видя, как ниада извивается на постели, раздвинув ноги и обнимая руками кого-то невидимого, но огромного… кого-то, кто вдирался в ее тело и заставлял кричать от наслаждения.
Именно тогда Данат понял – она ведьма. Ниада продала свою душу Саанану, и от нее нужно избавиться. Иначе сам Данат будет проклят Иллином за то, что приютил в Храме саананское отродье. Вместе с приплодом. Как только Маагар выполнит свою часть сделки, Данат сожжет ниаду на площади. Так будет правильно. Он должен вернуть себе святость, иначе гореть ему самому на вечном костре.
Он специально заставил убрать веревку изо рта, чтобы слышали все, как кричит ниада, лишаясь клейма. Чтобы начала просить и молить его о пощаде.
Верховный Астрель срезал клеймо с особым садизмом, не жалея, уродуя нежное бедро, сдирая кожу. А она… шеана не кричала. Проклятая сука кусала губы до крови и не издала ни звука.
Толпа орала, рукоплескала, топала ногами, вопила и хохотала.
– Ну вот и все… шеана, кончилась твоя власть… моей теперь будешь.
Не шевелится, лежит с закрытыми глазами, бледная, как полотно, руки расслаблены, ноги тоже. Кажется, не дышит. Наклонился, чтобы проверить, и от дикой боли хотел заорать, но не смог.
Пальцы ниады впились ему в грудь. Одной рукой она держала его за затылок, а второй прожигала ему сердце.
– Никто… слышишь, никто не может лишить меня метки… не Иллина я. Не он мой господин. Я принадлежу Рейну Дас Даалу. И никто, кроме него, не может лишить меня сил. А ты…ты встретил свою смерть.
С неба обрушился снегопад, а из прожжённой грудной клетки Даната хлестала кровь, заливая алтарь. Ниада не отпускала его, держала мертвой хваткой, пока пальцы не сдавили сердце и не сожгли и его тоже.
Астрель пылал, лежа на ней, и никто не смел подойти, чтобы спасти его. Доносился вой ветра и смех обезумевшей ниады.
Тучи закрывали небо, лучи солнца стремительно таяли во мраке.
– Шеана… навлекла тьму. Сожгите ее. Сожгитеееее! Она…она убила Верховного Астреля! О, Иллин, спасиии нас!
– Бежииим! Тьма идет!
Когда люди Маагара стянули полуобугленное тело Даната и сбросили его на землю, хватая извивающуюся женщину за руки и за ноги, накрывая одеялом и вытаскивая из толпы, которая шарахалась в разные стороны и осеняла себя звездами, священнослужитель все еще полыхал и дымился.
Это был последний солнечный день… Больше утро не настало.
Освещая путь факелами, войско Маагара направилось на юг. Ниаду везли в клетке, скованную по рукам и ногам. Людей в замке больше не осталось. Они бежали с проклятого места. Только тело Даната валялось на площади возле алтаря.
В деревне хозяйничали только мародеры. Один из них, озираясь по сторонам, подкрался к телу Верховного Астреля, потянулся, чтобы снять с толстых пальцев кольцо. Он не видел, как расползся по земле туман, как окутал клубами алтарь, подбираясь к мертвецу, забираясь к нему под одежду, под тиару. Мародер сдирал кольцо, даже пытался отрезать палец, и так увлекся своим делом, что не увидел, как распахнулись глаза астреля с черными ямами вместо радужек, а из посиневшего рта взвилась струйка черного дымка, и рот широко распахнулся, открывая внутри себя темную бездну.
ГЛАВА ВТОРАЯ. ОДЕЙЯ
«Лети, маалан, лети, маленькая,
Высоко лети, прямо к солнцу!
Лети, маалан, лети, маленькая,
Высоко лети, выпорхни из оконца.
К свободе лети, песню пой
О закате кровавом и о ночи,
О цветах, о грозе весной.
Громко пой, что есть мочи.
Солнце прячется за карниз,
Плачет небо дождем…
Не успела.
Маалан камнем падает вниз
Маалан к солнцу не долетела».
Внизу камни острые и вода замерзшая. Вот я и в Тиане. В заточении. Там, куда так хотела, куда так стремилась… В проклятом Тиане. Одна. Заперта в келье. На окнах решетки, на дверях замки железные. Ем из деревянной миски руками. Ни ножа, ни булавки, ни веревки, ни шнурка. Чтоб не могла лишить Людоеда возможности продать меня подороже, как только подвернется возможность. И нет у людоеда имени… и никогда не будет. Но когда-то я называла его братом Маагаром. Когда-то он был человеком… а может, и не был вовсе.
От тоски голос пропал, от боли тело онемело, без слез глаза высохли. Только пальцы, израненные зазубренной железкой, трут и трут на окне решетку, трут и трут. Днями, месяцами, годами….. Когда удастся сломать – взлетит маалан в небо. Навсегда свободной будет. Улетит к своему гайлару. Он ведь ждет ее там… на небе, или куда уходят все, кого она потеряла.
***
Ранее…
Отряд остановился на ночлег в деревне, опустевшей после набега валласаров и отбитой несколько дней назад обратно. Улицы усеяны трупами людей, лошадей и даже собак. Дымятся некоторые дома. Мне слышен женский вой скорби, несравнимый ни с чем вой ужаса и боли, знакомый лично до адской пены в крови, которая каждый раз превращается в кислоту, когда я вспоминаю, как сама выла по своему сыну… Мне швырнули шкуру и кусок хлеба. И на том спасибо. Укуталась в вонючий мех. Посасывая корку и прикрывая глаза. Посреди уныния и смерти мне было сейчас хорошо. Я все еще смаковала смерть Даната. Моя одежда пропиталась его кровью, мои волосы пахли его агонией, а мои руки помнили трепыхания его гнилого сердца. И нет ничего слаще этих воспоминаний.
Даже истерические вопли Маагара, его пощечины и обещания удавить меня на месте, не могли унять моего счастливого смеха.
– Сука! Ты что сделала? Как ты смела? Тыыыыы! Ты приговор подписала себе! Приговор! И…. нам всем! Это Данат!
– Дааааа! Это Данат! Будь это не Данат, я бы перегрызла себе вены!
– Идиотка! Шею бы свернуть тебе прямо здесь!
– Сверни. Нет ничего слаще смерти. Теперь я точно знаю. Слаще и желаннее.
– Нет… никакой смерти не будет. Пригодишься еще. Дорогой и нужный товар. Найду, кому предложить. Даже такую… позорище семьи Вийяров. Лучше бы сдохла сама в Валласе.
Да, лучше бы сдохла. Прав он. В этом точно прав.
– Аааа ты, ты брось меня. Оставь на дороге и иди дальше, – с надеждой заглядывая в глаза брата, – брось, Мааги, брось меня. Слышишь? Оставь ему… он накажет. Заклинаю. Иллином молю, пожалуйста, брось. Оставь! Зачем я тебе. Испорченная, опозоренная, непрощенная. Отцу скажешь – сбежала… Ну же, Мааги, вспомни, как раньше с Анисом… вспомни, как играли вместе, как обещали защищать меня.