– Я не буду это брать, – разочарованно протянул третий блатной покупатель.
Я не мог поверить в нашу удачу (думаю, и папа тоже) – нам достался, пусть повреждённый, но хороший, покрытый блестящий мебельным лаком румынский гарнитур! Ну, дальше, правда, начались обычные мучения: сначала надо было прождать несколько часов, прежде чем в магазине нашёлся человек, который замазал ту царапину какой-то тягучей дрянью, и составили акт, что мой папа к состоянию гарнитура претензий не имеет (при этом папа дико нервничал, раз пять бегал к директору магазина – видно, боялся, что ему под каким-нибудь предлогом не продадут повреждённый товар), потом ещё часа четыре мы ждали мебельную машину. Здесь была разница по сравнению с холодильником – оказывается, в случае мебели магазин обязан был гарантировать доставку крупногабаритных вещей. Но! Машина у магазина была одна, хоть это и был роскошный мебельный фургон. И пока она обслужила всех блатных и вчерашних, наступил вечер. Может, нам снова повезло, и команда мебельного фургона к концу дня не нажралась водки до упаду, или просто сжалилась над убогим советским инженером и его малолетним сынком. В общем, к шести часам вечера потрясённая мама увидела гарнитур стоящим у нас в комнате. Папа не подвёл, не обманул. Слава советским магазинам, иногда снисходительно относящимся к нашим нуждам!
Никогда ещё в жизни я не ел более вкусной куриной лапши, приготовленной мамой, не будь её, я мог бы, наверное, съесть что-нибудь и из гарнитура – я голодал целый день, но это было для пользы дела, для семейного счастья…
Вообще, самым важным моим отличием от всех остальных одноклассников было то, что я никогда, ни одного дня не ходил в детский сад. А они все ходили! И с малых лет прекрасно впитали в себя основы палочной дисциплины, поэтому в школе были уже легко управляемы – не надо было тратить каких-то сверхусилий на дальнейшее оболванивание и формирование в них послушности. А мои папа-мама по каким-то непонятным соображениям решили меня в детский сад не отдавать, а отдать на руки малограмотным и забитым дедушке-бабушке. И произошло чудо! Благодаря этому, во мне хоть мало-мальски сформировались ощущения вольницы, самостоятельности и свободы. Бегай, куда захочешь. Обедай, когда проголодаешься. Читай, что захочешь. Думай, о чём угодно. Удивительно. Может, маме-папе не хватало денег на детский сад (ведь за него надо было платить!), может, совершенно случайно им показалось, что дома мне будет спокойней, но вот не ходил я в детский сад, и всё тут!
Правда, за это в нашем замечательном совке я расплачивался всю жизнь. Начать с того, что мои замечательные одноклассники сразу сообразили про моё уродство и не преминули отыграться на нём по полной. Как, этот идиот не знает, что нельзя доверять воспитателю, что надо прикидываться, что всё, чему учат, это всё х…ня полная? Слушайте, да он всё принимает за чистую монету! Он спешит что-то узнать из этих б…ских учебников и думает, что там записана какая-то правда? Они презирали меня за то, что я был слишком правильным, и совершенно искренно. Они-то уже знали, что кругом – ложь!
Как можно было что-то серьёзно учить про великую революцию, про стройки коммунизма, про целину, если сегодня тебя фотографируют с Людмилой Фёдоровной под портретом дедушки Хрущёва, висящим над грифельной доской, а через месяц та же Людмила Фёдоровна боится повторить все те добрые слова, которые она говорила про этого пердуна перед фотографированием. Если тебе раздают учебник правописания, в котором на самом видном месте пропись «Сталинград – самый красивый город на Волге», и тебя тут же училка предупреждает, что эта строчка ошибочная, потому что ещё несколько месяцев назад этот ср…ный город переименовали в Волгоград, поскольку Сталин оказался очень нехорошим человеком. Тебя приводят в первом классе в школьную столовую и говорят, что это предмет гордости, потому что никогда прежде в школе не то что столовых, а даже буфетов не было. И больше шести часов уроков подряд все ходили страшно голодными, потому что негде было даже кусочек хлеба куснуть, а теперь зато государство заботится о школьниках. Но через год любимая Людмила Фёдоровна перед очередным обедом заводит всех в класс и в атмосфере строжайшей тайны нам, второклассникам, объясняет: в стране, к сожалению, не хватает хлеба, и поэтому, хоть на столе и стоит полное блюдо кусочков чёрного, но каждый из нас должен брать не больше двух за обед, а то хлеба на всех не хватит. Все потрясены, а я не понимаю ничего, потому что дома у меня лежит хлеб, и мама никого не ограничивает, сколько от него отрезать. А тут что-то непонятное!
Когда вечером я встречаю Тузовых, мы идём втроём в кромешной темноте по Ленинской Слободе, и ветер весело треплет приклеенные к стендам газеты с одним и тем же сообщением о новой победе советской науки – только что запустили в космос Николаева и Поповича. Групповой полёт! Витя Тузов, которому всего девять лет, приближается к одному из стендов и зло срывает газетное полотнище:
– И ты что, серьёзно думаешь, что у нас скоро будет построен этот ср…ный коммунизм? И всё будет бесплатно, и жратвы будет вдоволь, и у всех будет машина?
Младший Вова подхихикивает:
– Да, б…дь, никогда этого не будет! Этого просто быть не может! Как можно этой х…не верить?
Конечно, они наверняка повторяли слышанные домашние разговоры, но я был смущён изрядно. Людмила Фёдоровна так заманчиво и столько раз расписывала нам эти удивительные вещи, так сладко и приятно… Я не могу понять, но мне в этот момент тоже начинает не вериться. Ну как же так! Ну, ведь взрослые так серьёзно нам всё это рассказывают. Такие обещания! И… враньё?
Вскоре я узнаю о потрясающей вещи, к которой приговорён каждый парень нашего класса. Как-то на перемене мой друг Сашка Поликарпов подскакивает возбуждённым и говорит:
– Слушай! А ты знаешь, что Ленка Тополева даёт себя полапать и даже делает вид, что ничего не происходит?!
Я обалдело выговариваю:
– А что это такое? Я никогда не делал.
Сашка смотрит на меня как на дебила и снисходительно отвечает:
– Ты чего, не знаешь? Это когда ты протягиваешь руку и щупаешь у девчонки её п…ду – это же интересно!
Про п…ду я уже кое-что знаю – на даче хромой Володя Новичков однажды, сделав сальное лицо, начал меня пытать: «А ты знаешь, что у всех девчонок есть одно тайное место? А ты знаешь, что оно на букву П? А ты знаешь что-нибудь про эту пещеру? Это на самом деле пиписка, только у нас она, сам знаешь, какая, а у них она другая – такая дырка. И вовсе это не пещера, а п…да между ног, и из неё у них рождаются дети, когда их туда еб…т!» В то лето эта информация так меня озадачила, что, когда вскоре на дачу приехала моя двоюродная сестра Катя, я, проснувшись утром, предложил ей показать друг другу пиписки. «Давай ты сначала покажи», – предложила Катя. Я не заставил себя упрашивать и гордо выставил свой писюн из-под одеяла: «А теперь ты». И Катя, действительно, показала мне маленькую узкую щель между ног! Сказать, что я был потрясён, ничего не сказать. Оказывается, болтун Вовка не соврал!
И вот теперь Сашка Поликарпов предлагает мне зримо и воочию осязать этот странный орган у Ленки Соболевой. Я несколько смущён и блею что-то невнятное: «А когда? А как это? Да и где эта Ленка Соболева?» – на что Сашка говорит нетерпеливо:
– Да вон она стоит у окна, нас ждёт – я ей сказал, что мы подойдём. Ты просто о чём-то заговори, а сам протяни как бы между делом руку и пощупай у неё под платьем!
Мы подходим, заговариваем о какой-то чепухе, и сначала Сашка делает выпад рукой, а потом, осмелев, и я. От быстроты и краткости соприкосновения я ничего не чувствую, кроме плотности тела. Ленка же даже не прерывает разговор, только несколько странно улыбается и краснеет. Признаться, меня страшно заёб…ет двусмысленность ситуации, и становится даже как-то стыдно и неловко. Я сразу теряю к этому интерес.
Зато в моих одноклассников словно вселяется дьявол. Лапанье одноклассниц становится повальным и тотальным. Только Люськи Власовой, круглой пятёрочницы, живущей в моём же подъезде, это не касается. Она остервенело отбивается портфелем, кричит во всё горло: «Дурак!» – и из-за этого лапать её противно и неинтересно. Да и что взять с круглой отличницы! Другие же одноклассницы просто превращаются в каких-то мартышек. От назойливых рук они со смехом уворачиваются, подпрыгивают или сами дёргают мальчишек за их пиписки. Эта игра продолжается непрерывно: мы идём из класса в класс, с этажа на этаж, растянувшись вереницей, а парням это только и надо.
Наша Людмила Фёдоровна ничего не замечает. Или делает вид, что ничего не замечает – ни одного замечания! Потрясающе. Девчонки и дружба с ними теряют в моих глазах абсолютно всё – это же просто какие-то б…ди, смотри, да им нравится! Дело кончается тем, что гордый Сашка Поликарпов хвастает мне, что перелапал уже абсолютно всех и даже договорился с Надей Сидоровой, что по окончании учёбы в конце мая она ему обязательно даст выеб…ть себя где-нибудь в укромном углу. Я не могу в это поверить. Тогда он приглашает меня пойти вместе с ними после школы домой и просит Надю подтвердить достигнутую договорённость. И Надька, нимало не стесняясь, объявляет мне:
– Да, мы с Сашкой договорились – вот летом встретимся, разденемся, и он меня выеб…т, потому что я знаю, как это делается, и вообще это очень приятно. Так что потерпи немного.
Сашка смотрит на меня торжествующе, и ещё битых полчаса, пока мы идём до его дома, он расспрашивает Надьку о разных подробностях, и она только бубнит:
– Да, я к тебе приду, и ты меня вые…шь, и всё будет хорошо, и никто не узнает, и нечего нам бояться!
Внезапно летом мы переезжаем с мамой-папой на другую квартиру, мне приходится перейти в другую школу и не дождаться этого замечательного момента.
А за год до этого я в первый раз еду на юг. В жизни я ещё никуда не ездил, всё на даче сидел, и мне, обычному совковому уроду, даже в голову не приходило, что можно куда-то поехать, хоть на другой конец света! А в это время мой будущий одноклассник Саша Полуянов, или попросту Лунь, уже второй год сидел на Кипре, где работали его родители, и запросто встречался с Гагариным, который приехал порадовать киприотов своей персоной. И Гагарин ему написал какую-то глупость на фотокарточке. Наверное, она так и затерялась впоследствии, потому что Лунь её везде таскал с собой, разве что жопу не подтирал ею.
И вот моя бедная мама после десяти лет беспросветной жизни решается убедить папу, что ей очень хочется съездить к Чёрному морю, потому что она не отдыхала у моря вечность.
– Ну ведь ты же каждый год по профсоюзной путёвке ездишь бесплатно в Ессентуки лечить свою язву!
Папа страшно озадачен: его попрекают язвой, от которой он загибается. Ну, что делать? Денег ведь всё равно нет – всей семьёй не поедешь! А мама продолжает ныть:
– Ну, вот на работе впервые предлагают за тридцать процентов поехать в санаторий, раньше всё начальники хапали эти дешёвые путёвки на юг, а теперь вдруг мне выпал счастливый билет…
И папа вздыхает, но выдвигает одно условие:
– Хорошо, я отпущу тебя одну на юг… без меня… но только если ты возьмёшь с собой нашего сына – ведь он вообще никогда не был на юге.
Мама на миг обалдела – ведь идёт ранняя весна – март-месяц, я хожу в школу, как же я поеду? Но мама не была бы мамой, она идёт в школу и умоляет Людмилу Фёдоровну сделать для меня, круглого отличника, исключение: разрешить в течение месяца не ходить в школу – ну он всё наверстает! Да ведь мы должны проходить умножение и деление столбиком, это крайне сложный предмет! Ну, он на лету всё схватывает, он всё нагонит. И уговаривает ещё завуча и директора – те должны нас прикрыть и не сообщать в РОНО о моих прогулах. Для всех проверяющих я буду болеть. Это риск, но моя мама просто вся в слезах…
И вот мы садимся в поезд – не в электричку! – я впервые в жизни еду в спальном вагоне! Я открываю для себя, что, оказывается, весь вагон разделён на такие вот купе, где есть четыре дивана, вверху и внизу, и на них мы будем спать ночью. Вот это да! Отправка задерживается – какой-то вагон сломался, ещё не тронувшись с места, и к нам подселяют какую-то тётку из того вагона.
Я взял с собой фотоаппарат – папа в последний момент сюрпризом купил нам в поездку дешёвенькую «Смену-2» и даже торопливо показал и объяснил, как она устроена, как заряжается плёнка, как определяется выдержка и дальность. Правда, я так и не понял, для чего нужна диафрагма, если уже есть выдержка. Зачем открывать объектив то меньше, то больше? Мама мне рассказывает, что папа у нас был когда-то заядлым фотографом и снимал таким смешным фотоаппаратом с гармошкой на пластинки. И даже фотографировал, как они когда-то сами с мамой отдыхали на юге в свой медовый месяц… Для меня это звучит совершенно непонятно: какой-то медовый месяц, папа, оказывается снимал вот эти фотографии… И на них мама заядло играет в волейбол! Просто невероятно! И они вдвоём с папой обнимаются, улыбаются. Погодите, а кто же в таком случае их в это время фотографировал? И папа держит за руку маму… А сейчас они то и дело только переругиваются друг с другом, папа ходит всё время мрачный и угрюмый и как-то неловко улыбается…
Я примерно знаю, почему – я вижу, как мучительно по утрам они торгуются из-за пятидесяти копеек, которые папа просит маму выдать на обед. Столько же стоит голубь на Конном рынке, и Тузовы подбивают меня выгрести хотя бы по 10 копеек из папиных карманов, и таким образом за пять дней накопить на голубя. Но я смотрю на папу и не решаюсь лазить в его пиджаке и брюках…
Но как бы то ни было, мы едем с мамой на юг, ура! Она говорит, что там страшно тепло – как летом у нас в Покровке. Я не могу поверить, ведь в Москве до сих пор лежит снег…
И вот мы приезжаем в совершенно фантастический край под названием Хоста: это всё действительно ни на что не похоже! – пальмы, солнце, загадочное необъятное море, толпы народа, которые почему-то в марте не работают, а шляются по санаториям! Какой-то пахнущий по-другому воздух и непонятный фрукт инжир, про который мама начинает мне что-то торопливо объяснять, но я не могу понять ни слова. Хочется просто попробовать, но он, оказывается, ещё не созрел.
Главное открытие: я не один. Я отказываюсь понимать, откуда все эти толпы мальчишек и девчонок, и почему они не ходят в школу. Но я ещё слишком маленький урод, чтобы засматриваться на девчонок.
То ли будет, когда через года три мы вновь с мамой поедем на юг и на сей раз в Ливадию в Крыму – в этот бывший царский дворец, ставший санаторием, который совершенно спокойно и цинично продолжал зас…аться рабочими и крестьянами со всего Советского Союза. Именно там я встречу свою первую любовь, которой на тот момент будет всего десять лет…
В Ливадию я приехал уже опытным человеком: я уже знал, что мы с мамой пойдём прямиком к заведующему и будем с мокрыми глазами клянчить для меня какое-нибудь жильё подешевле – денег ведь в карманах с гулькин х…й, а кровать для диких лохов в любой ср…ной дыре здесь стоит не меньше трёх рублей! Но мама уже научена опытом Хосты – там ей с середины срока подсказали, что можно избежать обдирания трёх шкур какими-нибудь алкоголиками, а пойти к начальству и выцыганить что-нибудь подешевле. Оказывается, при каждом начальстве есть прикормленные – это всякие родственники, которые сдают дешевле, потому что им сплавляют отдыхающих в первую очередь. Там всё перенаселено, там яблоку негде упасть, но крайне выгодно: можно в одной комнате поселить трёх-четырёх маленьких детей-заср…цев, с которыми матери приезжают отдохнуть, и оптом всё равно получается больше! А главное, матери не жалуются – у них получается вволю времени побл…вать: этих санаторных родственничков можно попросить и накормить нас всяким говном, и уложить спать вечерком без мамы, которая где-нибудь в кустах в это время дуплится по полной программе.
И вот я с триумфом поселяюсь – где бы вы думали? – в бывшей царской конюшне! Там, где когда-то сутками напролёт ср…ли царские рысаки, сейчас совком устроены роскошные коммунальные квартиры для трудяг, которые нашли понятный выход из нужды: сдавать все эти разгороженные стойла для таких засс…х, как я. Кстати, когда я лет десять назад случайно заезжал в Ливадию, я, спустя сорок лет после тех памятных событий, увидел, что эта конюшня по-прежнему на своём месте, и в ней по-прежнему живут люди! У нас феноменальное государство. Почему бы туда вместе с людьми вновь лошадей не вселить, просто непонятно.