– Не хочешь книгу, не хочешь рыбалку – чёрт с тобой, тогда держи хоть трубку, на память, – растроганно всхлипнул Хэм.
– Вот трубку давай. Фирменная? И черкани там про меня пару строк в своём романе, тоже на память, – сказал Аркаша, на всякий случай тоже всхлипнув, – ты видишь, мне самому писать некогда.
В конце июля Аркаша всё-таки попал на Эбро, и даже за Эбро. Это было последнее наступление республиканцев. Они пытались прорваться к Валенсии, чтобы снова соединить её с Каталонией, но дошли только до Гандесы.
Аркашин полк вгрызся в плоскогорье над полупересохшей речкой Каналетой, не имея ни сил и средств к наступлению, ни приказа к отходу.
Было жарко, весь световой день взрывы вражеских снарядов перемешивали прохладные нижние слои земли и горячие верхние. Густая как сперма, Аркашина слюна шипела и пузырилась на раскалённых камнях.
– Да, – сказал Аркаша, дождавшись промежутка между бомбёжками, – вот бы сейчас в Теруэль, в тот склеп, где Исабель осталась, и завалиться туда втроём с сосульками в зубах, как три снежных бабы. Ну что, Пер, слабо́?
– Да нет, – Пер встрепенулся, улыбнувшись какому-то отдалённому воспоминанию. – На Теруэль?
– На Теруэль! – воскликнул Аркаша.
– На Телуэла, аданака, палоха, – возразил китайский интернационалист Фу И, известный тем, что наметил пять добрых дел, которые должен был сделать: победить фашистов в Испании, жениться, совершить революцию в Китае, родить десять детей и умереть с женой в один день.
– Почему палоха? – спросил Аркаша.
– Во-пелавыха, нета паликаза, – объяснил Фу И, известный также тем, что имел шесть принципов, четыре правила и семь причин радоваться. – Во-ватолыха, нета далоги.
– В-третьих, жарко, в-четвёртых, далеко, – продолжил Аркаша, снова перейдя на шведский. – Истину мы с товарищем Фу говорим. Никаких Теруэлей! Начштаба Карлссон!
– Я, – отозвался Пер, предчувствуя очередной сеанс Аркашиного зубоскальства.
– Вам не терпится подвести меня под трибунал? Что ж, извольте, но вот людей пожалейте. Ведь из-за вашего нетерпения товарищ Фу может так и не сделать в жизни ни одного доброго дела!
Остыв, Аркаша из подручных средств соорудил себе удилище. До рассвета он спускался с ним к тому, что осталось от речки.
– Первая рыбка – за Хэма, – говорил Аркаша, – вот его бы сюда с его снастями. Вторая рыбка – за Пера, а третья – за Аниту, ну и четвёртая – за Фу И.
На закате, когда прекращались бомбёжки и появлялись вороны, Аркаша стрелял любознательных птиц из рогатки. При этом первую птицу он посвящал Фу И, и снова лишь вторую – Перу.
И наступала ночь. Аркаша и Анита лежали под звёздами. Им не спалось. Звон тишины давил на уши не слабее, чем грохот снарядов.
– Ну что, – начинал Аркаша, – поговорим, как звезда со звездою?
– Это ты – звезда, – подхватывала Анита, – а я, в лучшем случае, подзвёздник.
– Но ты – мой подзвёздник? – спрашивал Аркаша.
– Тебе это так важно, – интересовалась Анита, – только ли я подтвоя?
– Да, важно, поэтому я отсылаю Пера спать на другой конец лагеря, – отвечал Аркаша (он отсылал Пера под тем предлогом, чтобы одним снарядом не убило сразу двух командиров).
– Неужели ты способен на ревность? – не переставала удивляться Анита.
Ночью, под небом, кишащим звёздами, даже Аркаша был способен на ревность, ночью даже Аркаша говорил глупости:
– Я способен на всё: размолотить, раздавить, втромбовать в землю всех, кого ты любила, всех, кому ты отдавалась, всех, кто по-хозяйски залезал в эту маленькую дырочку до меня.
– Тяжёлый случай, – вздыхала Анита, – запущенная звёздная болезнь. Но мы её вылечим. Я никого не буду больше любить. Я никому не отдамся больше – если ты не пожелаешь иного.
Аркаша недоверчиво хмыкал.
– Я знаю, что говорю. Я чувствую, ты – последний, – говорила Анита так, как говорят только ночью, под звёздами.
Однажды утром бомбардировщики не прилетели. Аркаша встал в полный рост и огляделся: он стоял среди трав. Травы были красные, травы были жёлтые, травы были белые, и даже попадались зелёные травы.
– Я люблю тебя, Испания, – признался Аркаша, встав на колени.
– Я люблю каждую твою травинку, – говорил Аркаша, целуя каждую травинку по очереди.
– Я люблю каждый твой камешек, – говорил Аркаша, целуя по очереди каждый камешек.
– Я люблю смердящие трупы под твоим небом, потому что это трупы твоих детей, я люблю твоих иссушённых зноем старух в воронково-чёрных платках, я люблю твоих неистовых мужчин, твоих женщин с прозрачными лицами, – говорил Аркаша, целуя и орошая Испанскую Землю слезою страсти.
– Ты, гордый Аркаша, вундеркинд земли русской, который ни перед кем ещё не стоял на коленях, – отвечала Аркаше Испанская Земля, – знай: ты – мой, я впускаю тебя в себя.
– Спасибо, пока не надо, – вежливо отказался Аркаша.
Послышался гул запоздавших самолётов, и гордому Аркаше пришлось-таки зарываться в Испанскую Землю.
– Это – агония! – прокричал над его ухом Пер. – Мы уже три месяца сидим на этой горе! И каждый день нас бомбят! И каждый день кто-нибудь гибнет!
– Чья агония, господин теоретик военного искусства? – крикнул в ответ Аркаша.
– Не знаю! – крикнул Пер. – Наверное, моя!
Вечером пришёл приказ. Аркашин полк был удостоен чести замыкать отход интербригад. Аркаша собрал бойцов.
– Надо отступать, – сказал Аркаша. – Чтобы отъесться, отпиться, отмыться, отоспаться – и тогда можно снова наступать.
Но наступать им больше не пришлось. Они сдавали высоту за высотой, поле за полем, деревню за деревней, хотя винтовка была у каждого второго, а желание умереть или победить – у каждого полуторного. Они отступали пёхом: вся немудрёная техника была потеряна ещё при наступлении. И лишь Аркаша мог изыскать в этой потере определённый эстетический плюс: остовы грузовиков и танков существенно разнообразили унылый придорожный ландшафт. Возле одного из таких останков Аркаша застыл, не в силах отвести восхищённого взора: то был шикарный серебристый кабриолет «Испано-Суиса». «И пусть меня считают некрофилом, – вслух подумал Аркаша, – я не уйду отсюда, покуда не оживлю её. Или я поеду дальше на ней, или упокоюсь под ней!»
– Я останусь с тобой, – заявила Анита.
– А я останусь с вами, – заявил Пер.
– Фиг с вами, оставайтесь, – добродушно разрешил Аркаша, – может и вы на что сгодитесь. Фу И, давай, брат, принимай на себя полк и отведи его целым за Эбро, сделай минус первое доброе дело.
– Ну что, ребята-демократы, – обратился Аркаша ко всем кроме коммунистов, – не скучайте, свидимся, ждите меня – и я вас каждого прокачу с ветерком.
– И с вами свидимся, – пообещал он остальным.
Толку от Аниты и Пера действительно не было, но Аркаша всё равно за неполный рабочий день с помощью кувалды, скальпеля, зажима и пары тампонов реанимировал Испано-Суису.
– Люблю большие красивые машины, – признался он, утирая пот. – Чуть больше, чем больших красивых женщин, но чуть меньше, чем большие красивые реки. Ладно, поехали, бензина нам хватит как минимум до Эбро.
Они уже догнали было свою колонну («Вот и свиделись! Успели соскучиться?!» – крикнула колонне Анита), когда Аркаша притормозил и стал нервно шарить по своим карманам.
– Трубка! – простонал он. – Подарок Хэма! Я обронил её, верно, когда чинил машину. Выходите, ребята. Я поеду обратно. Я не могу оставить трубку Хэма врагу.
– И не подумаем! – хором воскликнули доблестные скандинавы.
– Спасибо, – сказал растроганный Аркаша, – втроём мы найдем её в четыре раза быстрее.
Они вернулись на старое место и в травах – красных и жёлтых, белых и зелёных – пытались отыскать злополучную трубку. Стемнело. Они переночевали в машине и продолжили поиски утром.
– По-моему, нас окружают, – вдруг закричала Анита, – бежим!
– Поздно, – сказал Аркаша, выпрямляясь, – влипли.
И вдруг, замахав руками, с криками: «Стойте! Стойте! Не проезжайте мимо! Хватайте их! Я заманил их в ловушку! Это – важные коммунисты!» – он побежал навстречу итальянским солдатам.
Пер и Анита смотрели ему вслед скорее очумело, чем понимающе.
– Сейчас он что-нибудь выкинет, – нашлась Анита.
Но Аркаша выкинул только ненужные теперь условности.
– Я – шофёр, – рассказывал он, когда его вместе с трофейными Испано-Суисой, Анитой и Пером доставили в аюнтамьенто25 деревушки Корберы, утром оставленной республиканцами, – а это – важные коммунисты. Я возил их, но всегда хотел служить только национальным силам, только нашему каудильо26. Я – простой рабочий парень, баск по фамилии Эчеверрия. Мы, рабочие, ненавидим коммунистов, мы – за фашистов.
– Эй, хозяин, вино есть? – спросили итальянские офицеры, прерывая Аркашину исповедь в самом драматичном месте.
– Есть, несу, – отвечал староста.
– Тебе всё-таки так хочется жить, – спросила Анита по-шведски, – что ради своей жалкой жизни ты предаёшь нашу идею?
– Ты можешь выдать меня, если хочешь, – шепнул Аркаша. – Говорите по-испански, – произнёс он уже громче, – господа не изволят понимать вашего тарабарского наречия.
Анита, не прицеливаясь, плюнула и попала Аркаше в щёку.
Связанный Пер насуплено молчал.
– Вот она, интеллигенция, – говорил Аркаша, отираясь, – а ведь мы, рабочие парни, такого себе не позволяем. И господа офицеры такого себе не позволяют, потому что это – настоящие господа. Вот она, благодарность за всю мою работу на вас. Спасибо, товарищ, продолжайте хулиганить, я подставляю вам вторую щёку.
– Хочешь вина, рабочий парень? – спросили итальянцы Аркашу.
– Я бы не отказался, – не отказался Аркаша, – если бы мне развязали, наконец, руки.
– Рано, – пресекли Аркашин порыв итальянцы, – рано шофёру пить вино с итальянскими офицерами.
– Господа, безусловно, правы, – смиренно согласился Аркаша, – пить ещё рано.
Пер насуплено молчал.
– Он что, немой? – спросили итальянцы.
– Когда трезвый – то как вина в рот набрал, – пояснил Аркаша.
– У нас заговорит, – пообещал старший из офицеров, капитан Пуччини. – Итак, начнём с женщины. Имя!
Анита молчала. Итальянцы терпеливо потягивали вино.
– Она делает вид, что не понимает. Я отвечу за неё, – вмешался Аркаша. – Её имя – Анита Свенсон, тридцать два года, уроженка Стокгольма, убеждённая коммунистка.
– Что делаете в Испании? – спросил второй офицер, лейтенант Беллини.
– А вы что делаете в Испании? – огрызнулась Анита.
– Вот видите, – подметил Аркаша, – она очень даже неплохо понимает испанский.
– Что делаете в Испании? – повторил Беллини.
– Я отказываюсь отвечать на ваши вопросы, – заявила Анита.
– Нам придётся заставить вас отвечать, – пригрозил Пуччини.
– Сейчас сиеста, – напомнила Анита. – Неужели вы готовы ею пожертвовать?
– Мы готовы провести сиесту в обществе такой очаровательной и разговорчивой синьорины, как вы, – сказал Беллини.
– Вы ошибаетесь, – возразила Анита, – по крайней мере, насчёт моей разговорчивости. Я говорю, когда захочу и с кем захочу. Сейчас я говорить не хочу и больше не скажу ни слова.
– Что предлагаете делать, лейтенант? – спросил Пуччини, опорожняя очередную бутылку.
– Я предлагаю раздеть её для начала, – предложил Беллини. – Посмотрим, та ли она, за кого себя выдаёт.
– Разумное предложение, – согласился Пуччини. – Капрал Россини, разденьте арестованную.
Анита вспыхнула, но теперь, пообещав молчать, она должна была молчать. Она не шевельнулась, когда капрал расстёгивал блузку, но вот со снятием брюк у капрала возникли проблемы.
– Привстаньте, – предложил он сидящей Аните.
Анита не шевельнулась.
– Можно, я помогу, – вызвался Аркаша.
– Сиди, рабочий парень, – пресёк Беллини его порыв, – не дело, когда рабочий парень раздевает леди, пусть и коммунистку.
– И правда, не дело, – согласился Аркаша. – Господин прав, рабочий парень должен знать своё место. А капрал – он, наверное, из маркизов.
Пер с рычанием слетел со своего стула и, поочерёдно отталкиваясь связанными руками и ногами, покатился к Аните. Бунт обречённого был быстро подавлен. Капитан Пуччини не поленился вскочить со своего места и оседлать извивающееся рычащее тело. Беллини и Россини били Пера по почкам, а Аркаша каждый удар сопровождал чмоканьем и восклицанием «Классно!». Рычание Пера постепенно сменилось всхлипами. После экзекуции его оттащили в угол, откуда ещё долго слышались тихие-тихие хлюпы.
– А дали б мне ударить – я б ему вмазал, – мечтательно произнёс Аркаша.
– Подожди, парень, – остудил его пыл Пуччини, – не дело, чтобы рабочий парень бил своего хозяина.
– Господин прав, – согласился Аркаша, – рабочий парень должен бить такого же рабочего парня, как и он сам. Но я осмелился бы дать господам совет.
– Ну что ж, давай, советуй, – разрешил Пуччини.
– Я бы посоветовал господам, извиняюсь за грубое слово, трахнуть госпожу коммунистку: от очень многих товарищей я слышал, что она умеет доставить товарищу настоящее удовольствие, но если, конечно, это настоящий товарищ.
– Хороший совет, – оживился Беллини. – Шоферюга – а башка работает как двигатель Испано-Суисы. Но если она была знакома со многими товарищами, наверняка у неё для нетоварищей припасён трипперок или что-нибудь в этом роде.
– Это поправимо, – успокоил его Аркаша, – для этого существует предохранительное средство, называемое платок носовой. Берётся носовой платок, из него изготовляется чехольчик, куда вы и помещаете свой инструмент. Если у господ есть носовые платки, я готов незамедлительно изготовить такие чехлы.
– Беллини, у вас есть платок? – спросил Пуччини. – Дайте ему, пусть сделает свой чехол. Развяжи его, Россини.
Расправив затёкшие руки, Аркаша первым ударом раздробил челюсть капралу Россини, вторым – перебил шейные позвонки лейтенанту Беллини. Третьим ударом он вогнал капитану Пуччини желудок в позвоночник. В ответ капитан Пуччини изрыгнул на Аркашу несколько литров вина. Аркаша утёрся, несколькими ударами добил его, а заодно и капрала Россини, чтоб не мучался, после чего развязал Аниту.
– Одевайся и бежим, – бросил он, направляясь к выходу.
– А я? – булькнул из угла Пер.
Аркаша на мгновение задумался, но быстро нашёлся:
– И ты одевайся.
На улице их в нетерпении дожидалась Испано-Суиса, но возле неё при пулемёте ошивалась пара солдат. Аркаша уложил солдат двумя выстрелами из лейтенантского пистолета, зашвырнул в кабриолет пулемёт и прыгнул за руль. Анита и Пер заскакивали уже на ходу.
На бреющем, как ему казалось, полёте Аркаша уходил в сторону Эбро. Туда же двигалась франкистская бронетехника, которую Аркаша облетал по обочине. Анита прижалась к Аркаше, их волосы переплетались на ветру, и им было хорошо, как ночью, под звёздами.
– Я не верила, что ты предатель! – кричала Анита.
– Я сам не верил! – кричал Аркаша. – Но ты хотела? Кого ты больше хотела? Пуччини? Беллини? Или, может быть, всё же Россини?
– Я хотела тебя – тем больше, чем более гнусным ты мне казался!
– Ты чуть было не обманула меня – ты ведь обещала, что не полюбишь другого без моего разрешения!
– Да, я хотела тебя обмануть – не вышло! Пер, и тебя я тоже, конечно, хотела, Пер, ты был бесподобен, ты так рычал! – обернулась она к Перу: на заднем сидении в обнимку с пулемётом счастливыми свободными слезами изливался Пер.
Аркашино дорожное хулиганство оставалось безнаказанным, пока какой-то чин в обгоняемой штабной машине не поднял тревогу.
– Анита, за пулемёт! – крикнул Аркаша. – Прорвёмся, в Море ещё должен быть Листер!
Но Листер, командир Пятнадцатой интербригады, накануне отошёл за реку, взорвав единственный мост, и прибрежную Мору занял враг, а её главную улицу перегородили итальянские танки. Аркаша свернул на просёлок, пытаясь объехать деревню. Река была уже рядом, когда пулемётчики сразу с двух танков стали бить по ним зажигательными патронами.