Вся большая зала была заполнена людьми – сюда, наверное, вызвали всю труппу Балетного театра. Посредине стены, напротив входа возвышался шикарный камин. Поодаль него располагались старомодные кресла с потертой обшивкой. Два уютных дивана стояли по обе стороны от журнального столика, книжные шкафы мрачно нависали позади них в самой темной стороне комнаты. В углу находилась вьющаяся лестница, ведущая наверх, рядом красовался блестящий рояль. Окна, вид из которых выходил на главную площадь города, доставали высокого потолка, украшенного лепниной. Под окнами ютились маленькие пуфы, сделанные в старинном стиле. Не возникало сомнения – весь гарнитур – это ручная работа самых дорогих и известных мастеров, которые славились на весь высший свет. И это только гостиная, а ведь еще апартаменты включали в себя две спальни, гостевую, две ванных комнаты, кухню, столовую, балкон, кладовую и комнату для прислуги. Тут все настолько кричало о помпезности, что невольно возникали мысли о присутствии в жизни девушки богатого, а, следовательно, влиятельного поклонника. Ведь даже будучи примой Балетного театра, она бы просто не смогла содержать такие роскошные апартаменты в одиночку.
Размышляя о личной жизни Антони Мармальд, Мур наткнулся взглядом на младшего брата девушки, который всем своим существом ссутулившись, вжался в кресло. Он выглядел пугающе пустым, словно перед Муром сидел не человек, а кукла. Его потерянный взгляд говорил о том, что парень пока не до конца осознал случившееся. Его руки безжизненно свисали по бокам, а ноги были повернуты носками друг к другу. Вся эта картина поразила Мура до глубины души.
– Май, этот джентльмен сказал, что ты хотел видеть меня… – очень тихо и аккуратно заговорил детектив. Мальчик поднял на него свои глаза окутанные печалью и также тихо ответил:
– Да, я хотел, чтобы вы присутствовали на допросе. Мне не будет так одиноко…
От его голоса становилось не по себе. Словно морозный туман, он окутывал и отделял от остального мира. Май выглядел пугающе спокойным.
– Тогда пройдемте все в комнату, господин Разовски уже ждет нас. – Вмешался пожилой инспектор.
У Мура упало сердце от неожиданного подкравшегося страха. Знакомая фамилия острым лезвием ножа ранила его слух, врезаясь в самую подкорку мозга. Одно слово и он вновь чувствовал себя совсем мальчишкой – таким неуклюжим и неопытным. Стыд и позор завладели детективом, и он хотел тут же убраться отсюда прочь, но не смог. И все дело было в этом господине Разовски, профессоре и бывшем наставнике Мура еще со времен его обучения в Полицейской академии. Этот старик был невероятно язвителен, брюзглив и не имел привычки быть снисходительным к окружающим. Некогда этот консерватор очень гордился своим блистательным учеником – Муром Лисцем, находя его поразительно смекалистым молодым человеком, чей ум был остер, словно кинжал. Но когда его наилюбимейший ученик попал в передрягу, потеряв репутацию и став мишенью для критики озлобленного общества, господин Разовски тут же сменил щедрую милость на гнев. Он не только публично отрекся от Мура, как от своего приемника, но и при каждом удобном моменте на лекциях в академии приводил его в пример ученика, который подавал надежды, но, не совладав с самолюбием, очень быстро потерпел крах.
И вот сейчас стоя посреди тонких фигур балерин, балерунов и мрачных следователей, что их допрашивали, Мур вновь почувствовал себя тяжелой ветвью, которую тянет вниз.
Теперь стало ясным, почему полицейские даже не стараются разобраться в данном деле, списывая все на банальные самоубийства. Ведь всем заправлял Альберт Разовски.
Подавляя закравшийся ужас, Мур с невозмутимым лицом последовал в комнату на встречу со своим прошлым, которое его никак не могло оставить в покое. Чарли Фленсик все это время незаметно наблюдал за происходящим, и конечно, не смог воздержаться от ядовитого комментария в сторону своего врага:
– Что же вы мешкаете, господин Лисц? Как вы можете стоять тут с таким постным лицом, когда ваш наставник потерянный и одинокий с нетерпением ждет, чтобы ваша удивительная персона поскорее дала ему чуткий совет в столь непростом деле?!
Лицо Чарли озарила торжествующая улыбка. И именно в такие моменты Муру казалось, будто сам дьявол стоит перед ним.
– А вас, господин Фленсик, мой преподаватель тоже будет рад видеть. Ведь думаю, он, вряд ли откажет себе в удовольствии еще раз втоптать вашу карьеру в грязь, как два года назад, когда вы выдали оскорбительную статью про Полицейскую академию. Но вот вопрос, хватит ли у вас сил еще раз вымаливать у него прощения, ползая на коленях?
Лицо Чарли моментально изменилось. Улыбки и след простыл, а тень дьявола мигом сменилась на выражения беспомощного ягненка, загнанного в угол. И всмотревшись хорошенько при свете лампы в его лицо, Мур заметил, что оно опухло так, если бы Фленсик вновь стал выпивать в барах. И, правда, не было сомнения – он и впрямь взялся за старое! А если это так, то в его жизни произошло какое-то страшное событие, ведь в последний раз он уходил в жуткий запой после смерти его единственной и горячо любимой сестры полтора года назад.
– Вы видно опять пьете? – решительно спросил Мур со всей серьезностью.
Фленсик на секунду испугался, но тут же подавил в себе все эмоции и с лицом абсолютно ничего не выражающим, ответил:
– Я работаю, как проклятый, в отличие от некоторых. Мне не до выпивки! – и с этими словами он недовольно и быстро удалился в комнату.
И этот человек, который всегда был так ловок и остроумен в своих ответах, впервые так быстро и постыдно сбежал от вопроса! Что-то явно происходит в его жизни, о чем Мур не знает. Да и к тому же вот еще странность, какой ему прок от этого дела? Раздувать из мухи слона он не любил, да и быстро терял интерес к расследованию, если в нем не происходило ничего особенного. И вот променяв такое насыщенное событие, как выставка скандинавского фольклора, он торчит тут среди лиц ему малоприятных.
Мур поспешил зайти в столовую, где пожилой инспектор уже начал допрашивать Мая:
– В каком часу вы прибыли в город?
– Поезд прибыл на станцию в одиннадцать утра. Через полчаса я уже стоял возле Балетного театра…
Неожиданно Мая перебил старый, словно простуженный ледяными ветрами, голос:
– А он что тут делает? Вы уже совсем что ли, Роберт? Пускаете на допрос проходимцев из зевак?
Это был голос старика Альберта Разовски. Эту нервную манеру говорить, не с кем невозможно было спутать. Его морщинистое лицо вечно выражало недовольство. Он кряхтел по любому поводу, словно старая мебель, и всем уже порядком надоел, но никто не осмеливался ему перечить. Никто, кроме бывшего его подопечного.
Мур равнодушно взглянул на своего бывшего наставника:
– Я тут исключительно по просьбе Мая Мармальда. Он очень хотел, чтобы я присутствовал.
– Ох, и с чего бы это? Думаете, я вам разрешу остаться? – не унимался старик. Его серебристые от седины волосы застыли клоками, придавая профессору еще более воинствующий вид.
– Господин Разовски, такова воля потерпевшего, – вмешался пожилой инспектор, – примите во внимание, как ему сейчас непросто приходится, но он справляется с достоинством, несмотря на свой юный возраст. Так что пусть будет, как он того пожелает.
– Господа, сколько можно? Давайте продолжать, у меня еще столько дел на сегодня запланировано. – Около окна возвышалась худая фигура в черном, неброском костюме. Это был психолог, который отвечал за внутреннее состояние Мая. Мур мельком заметил, как Фленсик с какой-то необычайной ненавистью смотрит на этого молодого человека. Детектив пришел в некое замешательство, понимая, что этих двоих явно что-то связывает. И то ли это было вокруг все загадочным и подозрительным, то ли это Мур был слишком мнительным.
Май, не обращая на местные склоки внимания, продолжил. Складывалось такое ощущение, что он хочет поскорее покончить с этим делом.
– Как я уже и сообщил вам всем, я был возле театра. Внутрь я не заходил – Антони сказала ждать снаружи. Было тепло, и я не успел даже дух перевести, как она уже вышла из главного входа. Мы очень долго обнимались и перебивали друг друга, рассказывая наперебой новости из жизни.
– Извините, что опять прерываю вас, скажите, вы с сестрой были очень близки, как я понимаю? – спросил деловито инспектор, что-то тщательно записывая в свою книжечку. Фленсик же продолжал впиваться взглядом в психолога, будто хотел прожечь в нем дыру.
– Нас много в семье – у меня помимо Антони есть еще шесть сестер и четыре брата. И не хотелось бы хвастать в такой ситуации, но я был ее любимчиком. Она всегда говорит… говорила, что я очень смышленый малый, и ей всякий раз было о чем со мной потолковать. – Его голос не дрожал, наоборот речь была спокойная и осмысленная. Держась довольно твердо при таком расположении дел, Май Мармальд мог дать фору любому взрослому. Это был уже вовсе не тот вертлявый подросток, которого детектив встретил в вагоне поезда – от его ребячества не осталось и следа.
– Хорошо, продолжайте свой рассказ. – Учтиво произнес инспектор, пока Альберт Разовски полузасыпая, читал газету. Создавалось такое впечатления, что все происходящее его никак не интересовало.
– Далее мы пришли сюда, к ней домой – тут, как вы уже успели заметить, рукой подать. По обыкновению, она расположила меня в гостевой спальне на втором этаже. Я положил свой чемоданчик с вещами под кровать, не разбирая их, ведь хотя у меня и каникулы, но послезавтра вечером я уже собирался уезжать. Затем я спустился вниз и увидел, что Антони уже хлопочет на кухне, делая какой-то суп. Она была так счастлива, ей доставляло удовольствие заботиться обо мне лично, поэтому на время моего приезда она отпустила всю прислугу.
– Сколько человек входит в штат прислуги?
– Насколько я знаю, хотя могло что-то измениться, ведь меня тут не было четыре месяца, из приходящих у нее числилась две горничные, которые убирались по понедельникам и четвергам, повар с двумя кухарками, пианист, дающий концерты в гостиной, когда собирался званый ужин. А из проживающих тут постоянно, была только личная камеристка Элизабет Чейз. Она заправляла всеми делами моей сестры – начиная от дома и заканчивая письмами и заказом портного. Они были очень близки, совсем как подруги.
– И ее ваша сестра тоже отпустила?
– Да, она ее часто отпускала на праздники, иногда на выходные к родным в Бритшит.
– Так, что было после?
– Антони сказала мне, что собирается приготовить какой-то особенный десерт «Алая ведьма».
На этих словах все присутствующие отвлеклись от своих занятий и резко устремили взоры на Мая. Тот, как ни в чем не бывало, продолжил, будто не замечая смятения вокруг себя.
– Также она добавила: пока будет готовиться десерт, я должен съесть суп и пойти принять ванную с дороги. Я ее послушался.
– И тебя вовсе не смутило, что она готовила этот десерт? – презрительно сощурив глаза, спросил Чарли Фленсик.
– С чего бы? – пожал плечами Май, – она очень любила готовить, тем более пробовать новые рецепты. А так как ей самой есть такое было нельзя, то я служил ей подопытным кроликом.
– О боги, ты не знаешь! – еще более презрительно протянул журналист, – в твоем возрасте стыдно такого не знать! Еще и в церковной школе учишься!
– Ну, любезный, не судите парня строго, ведь он родился уже в то время, когда десерт «Алая ведьма» и вовсе перестал упоминаться. Так, лишь вскользь в детских сказках, – вступился психолог за своего пациента. Он бесшумно отошел от окна, проявляя элегантную нерасторопность. Прямой, как струна, он аристократично возвышался над всеми. И в этих движениях было что-то нечеловеческое, что-то завораживающее, отчего становилось не по себе. – Видите ли, дорогой Май, господин Фленсик хотел сказать, что десерт «Алая ведьма» около ста лет назад готовила настоящая черная ведьма, которая погубила немало людей. Ее звали Франческа Альдофин, и она была очень кровожадной и жестокой. За это ее и прозвали Алой ведьмой, ведь ее руки были по локоть в крови своих жертв. Условно говоря, конечно. Общеизвестно, что ведьмы всегда использовали в своих целях невинных людей, околдовывая их и управляя ими с помощью обрядов, заговоров и зелий. Так вот Франческа, таким образом, подчиняла себе выбранную жертву, дав ей испробовать десерт собственного приготовления. Но в наше время постыдно говорить об этом, как-никак после убийства царя и Большого разгрома старого правительства люди думают, что всех ведьм до одной повесили и их больше не существует. Хотя это далеко не так.
Мрачное молчание повисло над присутствующими.
– Я знаю о ведьмах! И знаю, что их уничтожили. Но моя сестра не готовила никакого зелья! Это рецепт так называется. Во многих поварских книгах названия рецептов иногда поражают воображение! Это сделано для того, чтобы люди обратили внимание. В нашем мире слишком много разнообразия – можно утонуть. Вот производителям и приходиться беситься, кто во что горазд.
– Очень интересное замечание, – в задумчивости произнес доктор, на что Чарли Фленсик презрительно фыркнул.
– Почему, когда ты выбежал из дома, на тебе была мокрая ночная рубашка? – перебив всех, строго спросил Мур.
– Я…ну… – замялся Май, – когда я уже вылез из ванны, то мне пришлось надеть ночную рубашку, потому что я забыл взять с собой домашнюю одежду. А мокрый я был, потому что переодевшись, тут же потянулся за расческой, которая лежала на верхней полке прямо над ванной, поскольку свою я опять-таки забыл… и, не рассчитав силы, я поскользнулся и упал прямо в воду.
– Она была все еще не спущена? – поднял брови Мур.
– Да… – неуверенно ответил Май, – я спускаю воду прямо перед тем, как покинуть комнату…
– После того, как переоденешься?
– Да…
– Вы замучили мальчика своими вопросами, которые совершенно не относятся к делу, – опять не вовремя встрял психолог. К презрительному взгляду Чарли Фленсика присоединился возмущенный и не менее презрительный взгляд Мура Лисца.
– Совершенно, согласен! – подал голос проснувшийся Альберт Разовски. – Вопросы совершенно никчемные, как и все, что вы делаете, Мур Лисц!
– Ладно, думаю, господа, достаточно. Я, как доктор, хочу уберечь и без того пострадавшую психику ребенка. Так что прошу на сегодня закончить пытку.
Пожилой инспектор тяжело вздохнул и недовольно начал убирать записную книжку к себе в портфель. Май же посмотрел на Мура, и нутро детектива подсказало ему, что паренек хочет поговорить с ним наедине.
– Май, когда приедет твоя семья? – быстро взял инициативу на себя Лисц, пока полицейские медленно начали тянуться к выходу.
– Через два часа, а то и позже, смотря на какой поезд они сели.
– Тогда я сопровожу тебя, – вновь не дав вставить слово доктору, выпалил Мур, – лучше тебе побыть с кем-то из взрослых, пока мама не заберет тебя.
– Прошу прощения, но я собирался провести время с Маем до приезда его родителей, чтобы помочь ему пережить горе, – наконец-то высказался психолог. Его голос был мягким и внушал доверие, но от него почему-то веяло холодом. – Нас, кажется, не представили, Антуан Де-Филт, доктор психологических наук. У меня частная практика в южной части города.
– Мур Лисц, частный детектив, – они пожали друг другу руки, но их приветствие было такое же холодное, как ледники в Антарктиде. Какой-то необъяснимый мороз почувствовал Мур от этого рукопожатия – это ощущение напомнило ему случай в поезде утром.
– Но, у вас же дела, – тут же живо возразил Май, – и к тому же мне будет не так плохо с моим другом детективом. Кстати, еще я смертельно хочу есть. Денег–то у меня не водиться, а лазить по карманам покойной сестры я не собираюсь. Так что господин Лисц присмотрит за мной, вам незачем переживать.
Не смея ничего возразить, Антуан Де-Филт в свойственной ему манере вежливо раскланялся, и тут же удалился. Стоило ему выйти из комнаты, как на него тут же с упреками набросился пожилой инспектор, что, мол, было не очень корректно говорить ребенку о ведьмах в такой момент, тем более, когда пресса связывает смерть девушек с колдовством.
– Что происходит, Май? – тут же зашептал Мур, сгорая от любопытства, – ты же кричал во все горло на улице, что ведьмы убили твою сестру! Почему не сказал об этом полицейским?!