«Привыкнут, — подумал Фержингард. — Привыкнут так же, как отвыкли когда-то. Только нужно время».
— И еще кое-что, Вольф, — напомнил лорд, когда тот уже поднялся со скамьи, чтобы уйти. — Не обнимай и не целуй своих детей, отправляясь на охоту, не говори, что любишь их и что скоро вернешься. Иначе никакой знак тебе не поможет. Говори, что они ублюдки и ты уходишь от них навсегда. И пусть они кричат тебе вслед, чтобы ты убирался. Кричат одиннадцать раз, потому что одиннадцать детей — это одиннадцать причин не выпускать тебе из леса, понимаешь?
Пришедшая следом женщина смогла сделать то, чего лорд Вильморт никак не ожидал, а именно — расширила его представления о возможном. Женщину звали Гретхен. И ее имя лорд Вильморт запомнил, в отличие от всех остальных имен. Ей не могло быть больше тридцати с небольшим, но выглядела она по меньшей мере на пятнадцать лет старше. В руках у нее был обернутый в потрепанную овчину сверток с младенцем. Услышав ее рассказ, лорд сначала не поверил.
Гретхен родила шесть детей, из которых в живых оставалась только одна новорожденная девочка. Пятеро умерли от снежного поветрия, один за другим. Теперь у нее больше не может быть детей, и она боится за свое последнее оставшееся дитя.
— Так не бывает, — покачал головой лорд Вильморт.
Он побольше других знал о снежном поветрии и готов был ручаться — это сила из тех, что не выбирают. Север раз в год собирает дань — в первый день после конца лета, в предрассветный час, когда заканчивается последняя летняя ночь, под каждой крышей человеческого жилища одно живое существо с теплой кровью должно умереть. Не важно, какое именно — человек, собака, ворон или крыса, молодое или старое, здоровое или умирающее... Каждый год, неизбежно, в одно и то же время, одна смерть — не больше и не меньше. Поветрие — одно из тех явлений, с которыми проще смириться, принять их естественный ход и, конечно, не спать под крышей одному. Средство, чтобы защититься от поветрия, было, и лорд Вильморт знал его, но применял лишь единожды, на себе самом себе, и отнюдь не потому, что ему не хотелось его применять — с огромным удовольствием он бы провел обряд над своим старшим сыном, но не мог рисковать.
— Где спали твои дети? Ты не оставляла их одних в ночь поветрия? — спросил лорд, отдавая себе отчет, что людей настолько глупых не бывает и во всех девяти землях.
— Они спали в большом хлеву, милорд, — ответила Гретхен.
Большой хлев — много других людей, спящих вповалку чуть не друг на друге, чужие дети, скотина, копошащиеся в соломе мыши и свившие гнезда под потолком птицы... И, несмотря на это, поветрие пять раз забирало именно детей этой женщины. Что это, не может ведь быть обычным совпадением?
— Кто-то убивает твоих детей. Душит их или дает яд, — такое объяснение было наиболее вероятным. «Может быть, даже ты сама, если ты сумасшедшая». — Это не поветрие, потому что поветрие не выбирает.
Женщина молча протянула ему сверток с младенцем.
— Чего ты хочешь от меня? Чтобы я защитил твое дитя от поветрия? Я не могу этого сделать, да это и не поветрие вовсе…
Он осекся, когда понял, что в свертке, который настойчиво суют ему прямо в руки, лежит не живой младенец. Можно было бы раньше понять — ребенок не издал ни звука за все время...
Волнуясь, лорд Вильморт поспешно отодвинул в стороны письменный прибор, листы бумаги, тарелку с остатками сыра и опустевший кувшин с кубком, освободив место, положил сверток на стол перед собой, разорвал засохшую бечевку, заменяющую свивальник, и бережно распутал тряпки и лохмотья, открывая содержимое свертка. Это был трупик ребенка — мальчика, прожившего не больше пары месяцев и умершего, определенно, от снежного поветрия — внутри и вокруг рта еще оставались крупинки холодного нетающего снега. Хотя со дня смерти прошло уже больше двух месяцев, тело ребенка не разлагалось, а медленно высыхало, как часто происходило с телами тех, чьи жизни забирало поветрие.
— Милорд…
Лорд Вильморт так увлекся разглядыванием трупика, что забыл о матери и чуть не вздрогнул от ее голоса.
— Вы можете вернуть его, милорд? — очень тихо спросила Гретхен, глядя на него совершенно безумными глазами.
«Похоже, слухи зашли слишком далеко», — с досадой подумал Фержингард. Оживлять бесполезных младенцев в его планы точно не входило. Разве что ради эксперимента…
— Может быть и смогу, — ответил он. — Но сначала мы с тобой должны понять, как и почему это происходит. Почему именно с тобой, с твоими детьми. Садись, Гретхен. Ты должна рассказать мне все.
***
«Никто не должен знать, что моя жена закопала ребенка в лесу», — сказал Рейвин. Нужно было быстро придумать что-то, пока никто в замке не успел опомниться и не запомнил отсутствие хозяйки и лорда. — Моя жена слишком расстроилась из-за произошедшего, ведь это был наш долгожданный ребенок. Она хотела избавиться от останков как можно скорее и чтобы никто не видел их. Вот что произошло».
«Многие женщины поступают так, — тут же согласился Асмунд. — Вот только…»
Вот только три человека, кроме самого Рейвина, уже знают; и неизвестно, сколько могли видеть, как Лейлис выходила из замка. И следы — что, если не исчезнут к утру?
Рейвин послал Асмунда обратно в замок, чтобы тот нашел и принес бутыль смоляной жидкости для розжига камина и женскую сорочку и притом постарался не привлечь ничьего внимания. Рейвину казалось, тот отсутствует целую вечность, хотя прошло, должно быть, около получаса. Лейлис все так же лежала на лавке без сознания, но теперь ее начал бить озноб.
«Почему ты так долго?» — не выдержал Эстергар, едва Асмунд показался на пороге хижины.
«Вовсе не долго, — успокаивающе возразил тот. — Я еще раздобыл для Рольфа ячменного спирта и отправил в поварню пить».
«Хорошо, правильно… пусть пьет. Может статься, что назавтра и не вспомнит ничего из того, что видел».
«А если вспомнит, завтра можете повестить его за пьянство на посту».
Рейвин нервно дернул плечом — левым, изуродованным, всегда отдающим тупой ноющей болью в такие моменты — но ничего не сказал.
Лейлис переодели в чистую сорочку, а обрывки той, что была вся вымазана в крови, брат Асмунда забрал, чтобы сжечь и закопать. Когда леди Эстергар несли в замок, снегопад усиливался, грозя перейти в редкую осеннюю метель, и ветер бил в лицо, заметал следы. Асмунд сказал, что это хорошо — значит, успели вовремя и теперь все обойдется благополучно. Рейвин услышал его, не отвечать не стал.
Все было плохо, лорд Эстергар это понимал.
* * *
— Все замечательно, — мрачно сказал лекарь. — Могло быть много хуже. Это было очень опасно. Зачем миледи понадобилось сжигать его самой? Это могли сделать слуги поутру…
— Женщин порою сложно понять, — процедил лорд. — С моей женой все будет в порядке?
— Должно быть, если миледи не успела простудиться. У меня где-то была жаркая мазь… И ближайшие несколько дней вашей жене не стоит снова вставать.
— Вот и проследи за этим сам, — приказал Эстергар. — Та женщина, которую ты здесь оставил, заснула.
«Или старательно делала вид, что спит», — добавил он про себя.
— Я ведь не сиделка, милорд… — начал было лекарь, но Рейвин уже устал это слушать, к тому же был очень зол, хоть и сдерживался.
— Останешься в этой комнате столько времени, сколько потребуется, пока моя жена не почувствует себя достаточно хорошо, чтобы вернуться в наши с ней покои. Отлучишься хоть на минуту — я расценю это как измену.
Лекарь нахмурился — это была не его обязанность — но возражать не посмел.
«После, — решил Рейвин, — когда все успокоится, нужно будет найти ученика в помощь лекарю. Проклятье, этим тоже следовало озаботиться раньше, тогда ничего этого не произошло бы…»
Три дня Лейлис почти не приходила в себя. За ней хорошо ухаживали. Волосы, мокрые и растрепавшиеся на ветру, высушили и не расчесывая убрали под чепец, лицо и шею обложили холодными компрессами, чтобы сбить жар, а окоченевшие ступни и кисти рук растерли жаркой мазью. Простуды, особенно опасной в столь тяжелом общем состоянии, удалось избежать. Утром и вечером врач давал Лейлис по несколько капель лекарства из маленького стеклянного пузырька, от этого она погружалась в глубокий сон и не страдала от боли, а другого лечения ей не требовалось. Несколько раз, хотя и с большими усилиями, ее удалось обильно напоить водой с медом и разбавленным соком тьянки.
На четвертый день состояние леди Эстергар несколько улучшилось, она даже смогла приподняться на подушках. Вязкое и бездумное наркотическое оцепенение медленно отпускало, приходилось выпутываться из него, как из кокона налипшей паутины. Первым осмысленным ощущением была пустота.
— Где мой ребенок? — были ее первые слова, обращенные к мужу. Голос тоже изменился, звучал хрипло и будто непривычно, как всегда у тех, кто долго хранил молчание.
Рейвин надеялся, что жена, находившаяся в полубессознательном состоянии всю ту ночь, не помнит ни леса, ни тракта.
— Ребенок родился мертвым, его сожгли, — сказал он, не успев даже удивиться тому, как легко ложь слетела с его губ.
— Не правда, — Лейлис вскинула на него взгляд. В ее больших карих глазах, кажущихся теперь еще больше на осунувшемся лице, все еще плясали лихорадочные огоньки. — Я все помню. Я отнесла его в лес и закопала в земле и снегу.
Они были одни в комнате в тот момент, но Рейвин вздрогнул от ее слов.
— Прошу, не надо об этом…
— Но я не помню, что было дальше, — продолжала Лейлис, не слушая его. — Кто вывел меня?
— Ты потеряла сознание, я принес тебя в замок, — Рейвин решил, что об Асмунде и его брате лучше не упоминать. Лейлис будет легче, если она будет думать, что эта тайна только ее и мужа.
— Ты был один? — спросила она, словно мучительно вспоминая что-то. Это усилие для молодой женщины, едва начавшей поправляться после болезни, оказалось чрезмерным; Лейлис бессильно откинулась на подушки. Голова кружилась и снова очень хотелось спать.
— Дорогая, все уже позади, — Рейвин помог ей устроиться удобнее, утешающе погладил ее руку, такую маленькую и почти прозрачную. — Ты дома. И пожалуйста, постарайся забыть обо всем. Никто не должен знать…
Тяжелый вышел разговор и нелепый, но необходимый. Эстергар надеялся, что жена теперь поспит немного, уже без лекарств, а назавтра будет отдыхать уже в своих покоях — с книгой или рукоделием, как обычно — и больше не придется заговаривать о мертвом ребенке. И тогда все снова станет как прежде, как и должно быть…
Впереди зима и к ней все готово, урожай собран и запасы заготовлены, а значит — больше никаких работ, смотров и сборов. Можно спокойно сидеть, обнявшись, у камина, слушать южные песни и северные баллады, пить теплое вино или дратху с медом, гулять и охотиться, когда позволяет погода — словом, заниматься всеми теми приятными делами, для которых осень не оставляла места. И никаких путешествий в этом году, во всяком случае, через лес, не стоит искушать судьбу. Разве что можно пригласить кого-нибудь к себе, когда обычные дороги станут проходимы, — старика Хэнреда, само собой, и Риенара, если он согласится оставить свою жену хотя бы ненадолго. Других близких друзей у лорда Эстергара не было, но он знал, что Лейлис любит, когда кто-то приезжает издалека с подарками и интересными рассказами, поэтому был готов отправить приглашения Эльхтару и Бенетору, с которым Рейвина связывали взаимно приязненные отношения.
Он только собирался рассказать это все жене, но она совсем не слушала его, устремив отстраненный блуждающий взгляд в низкий побеленный потолок комнатушки.
— Нет… — вдруг прошептала Лейлис, и лорд Рейвин, ловивший каждое ее слово, тут же переспросил, думая, что ей что-нибудь нужно.
— Нет?
— Там был кто-то еще. Там, в лесу… Женщина.
Тогда Эстергар не обратил внимания на слова жены. Подумал — если это не горячечный бред, то, должно быть, она смутно запомнила брата Асмунда и говорит о нем. Что Асмунд под видом немого брата скрывает девушку, и притом вряд ли сестру, лорд Рейвин и раньше предполагал, но согласился принять обоих под свою крышу, не допытываясь до личных тайн.