— Удивительные вещи происходят у нас в Империи. Среди бела дня неизвестно куда улетает наш самолёт, причём улетает без экипажа! И никому нет до этой вопиющей безалаберности никакого дела? — Мария Фёдоровна даже голос при этом не повысила ни на йоту, а присутствующие в кабинете люди поёжились, словно от озноба. — А что говорит командир местной эскадрильи? Что молчите? Владимир Фёдорович, Николай Степанович, я жду от вас немедленного ответа!
— По горячим следам удалось установить, что Грачёв вышел из офицерской столовой, весьма тепло встретился с какими-то своими старыми знакомыми, коротко переговорил с ними о чём-то в курилке. О чём именно и на какую тему они разговаривали, никто не знает. После чего полковник, отпустив экипаж на отдых, проследовал к самолёту, — первым, предварительно переглянувшись с Джунковским, начал отвечать Батюшин. — Вместе с этими своими старыми знакомыми. Большего, к сожалению, нам узнать не удалось. Как и не удалось пока узнать, что это были за знакомые.
— А вам что известно, Владимир Фёдорович?
— Могу только добавить, что после взлёта на землях нашей Империи самолёт Грачёва не приземлялся…
— А где он приземлялся? — Мария Фёдоровна подошла к висящей на стене большой карте Европы и Азии.
— Именно это мы сейчас и выясняем, — оба офицера при этом одновременно развернулись в сторону императрицы. — К сожалению, по понятным причинам дело это весьма хлопотное. Поэтому на скорые результаты надеяться невозможно.
— Могло ли произойти именно то, чего мы с вами так опасались, Николай Степанович? И на что рассчитывали? — наконец-то высказал общие опасения Николай Александрович, продолжая тем не менее, оставаться в тени.
— Государь, — Батюшин вытянулся во фрунт. — Полагаю, что да. С большой долей вероятности всё именно так и обстоит. Григорий Распутин благополучно добрался до Крыма и сейчас находится в Евпатории. Никаких попыток его похищения или физического устранения нами замечено не было. Выходит, что они, — Батюшин совершенно не по этикету, как-то простецки мотнул головой на верхний левый кусок настенной карты Европы. — Решили сделать ставку именно на второй вариант, как наиболее перспективный для них в данное время. И наиболее активно используемый нами.
— Полагаете, всё-таки бывшие союзники? — поморщился Николай Александрович. Коротко переглянулся с матерью, кивнул каким-то одним им понятным выводам и поднял глаза на Джунковского:
— А вы что скажете, Владимир Фёдорович?
— Согласен с Его высокопревосходительством, — не стал юлить жандарм.
— Тогда пора приступать к завершающей части нашего плана, господа…
Грачёв
И дёрнуло же меня откликнуться на это приветствие. Ну мало ли когда и где я с этими господами встречался? Да и встреча та была весьма мимолётной. Можно же было просто кивнуть в ответ и мимо пройти, сослаться, в крайнем случае, на служебную необходимость… Так ведь нет, обрадовался, что хоть какая-то возможность появилась о последних столичных новостях узнать…
Потому-то и согласился на продолжение разговора в более благоприятных условиях. Ну и что дальше было? Кажется, самолёт между делом попросили показать? А я, дурень, и обрадовался, похвастаться захотелось. Ну а кто бы не захотел? Да вполне понятное желание. Так, это я ещё помню, а что за этим последовало?
Не помню ничего… То ли по голове получил, то ли опоили чем-то. Поскольку голова что от первого, что от второго болит одинаково. И даже не болит, а гудит, что тот корабельный паровой ревун.
А ведь я в своём самолёте сейчас нахожусь…
Повозился, стараясь хоть как-то повернуть голову. Ну, чтобы хоть немного осмотреться. Ведь сейчас на боку лежу, головой к борту. И руки за спиной довольно-таки крепко связаны. И ноги тоже. Связаны-то крепко, но достаточно профессионально. Поскольку пока ещё не затекли.
Да ещё вдобавок самолёт мой находится в воздухе! Летим мы куда-то…
И получается так, что самолёт-то мой угнали! Ведь экипаж я отпустил отдыхать, вместе с помощником и бортинженером. А за штурвалом, так получается, те самые мои знакомцы ещё по Москве…
— Очнулись, господин полковник? — чьи-то сильные руки одним движением вздёрнули меня на ноги и сразу же уронили на сиденье. Хорошо хоть усадили при этом, а не плюхнули снова на бок. — Тогда пока здесь посидите. Или вы на полу лежать предпочитаете?
Издевается, собака этакая. А ещё русский человек… Правда, этого я в первый раз вижу. Но и отвечать ему ничего не стал. Да какой он к чертям русский? Продался за долю малую. А вот сейчас зря я так про себя подумал и настолько мало себя же и оценил. Хотелось бы, чтобы продали меня не за малую, а наоборот, за большую долю. Вот только не подумайте мою шутку всерьёз воспринимать. Смеюсь я таким образом над своим очередным попаданием в плен. Смеюсь над своим невезением, над неудачливостью… Хотя, тут не всё так однозначно. Ну какая к чёрту неудачливость и невезение? Если я до сих пор живой? Наоборот, везёт мне по этой жизни! Ага, как утопленнику. То-то то руки вяжут, то бессознательной тушкой в качестве груза в какую-нибудь кабину закидывают, а то, вообще, по голове стучат. Последнее, кстати, чаще всего происходит почему-то. Оттого-то и мысли у меня сейчас такие дурацкие, что голова напрочь отбита… И снова я шучу, смеюсь над собой. А как иначе-то? Иначе свихнуться можно от всего этого. Не просто так ведь меня в плен взяли. Продал кто-то господина полковника. Вот что самое обидное. А этот плен, это так, мелочи, на которые приходится обращать внимание именно из-за этих временных неудобств. Ну и из-за резкого нарушения всех моих жизненных планов. А ведь мог сейчас по Питерским улочкам под ручку с Лизой прогуливаться… М-да… Доведётся ли ещё когда-нибудь прогуляться…
Такие вот мысли промелькнули в голове. И хотелось бы отметить, что промелькнули в одно мгновение. А потом ещё и мгновенно оценил окружающую обстановку и наметил для себя какой-то конкретный план освобождения… Хотел бы, да что уж себя-то обманывать. И ничего я не оценил, и ничего не наметил. Голова-то так сильно болит, что от гула моторов зубы наружу стремятся выпрыгнуть. Не до планов мне сейчас…
Зато появилась прекрасная возможность осмотреться. Болит голова или не болит, а всё равно вся грузовая кабина перед глазами. Лёжа на полу много не увидишь, а сейчас совсем другое дело. Только что тут осматриваться? Самолёт мой, не ошибся я, а несколько человек вокруг… Никого из них не знаю и никогда не видел. Присматривают за мной, опасаются, похоже. Иначе бы не держали связанным.
Нет, шансов освободиться именно сейчас у меня нет. Даже если бы и умудрился развязать руки, то вряд ли сумел бы до дверей без шума добраться.
Один из моих вынужденных спутников поднялся, прошёл к открытой нараспашку двери в пилотскую кабину, остановился на пороге. Мне отсюда не слышно из-за гула моторов, но похоже, известил кого-то там о том, что я пришёл в себя. Всё правильно, угадал я с выводами. Выходит, несмотря на сильную головную боль, с мозгами у меня всё хорошо. Вот только результаты этого вывода весьма неожиданны для меня — из кабины мой сопровождающий выглянул. Осмотрел меня издалека самым внимательным образом, кивнул и что-то приказал коротко вестнику. Да что тут происходит-то? Очередные Батюшинские заморочки?
Недоумение моё так и осталось неразвеянным, как и тут же заданные вслух вопросы. Никто не поторопился с ответами, да и вообще немногочисленный народ в кабине словно бы удовлетворился тем, что я очнулся и перестал после этого обращать на меня хоть какое-то мало-мальское внимание. И даже на мою просьбу насчёт попить никто не откликнулся. Ладно. Поёрзал пятой точкой на жёстком сиденье, откинулся лопатками на вертикальную панель внутренней обшивки борта, стараясь умостить связанные за спиной руки хоть немного поудобнее, покомфортнее и прикрыл глаза, ещё раз мысленно прокручивая последние воспоминания.
А не особо получается с думами-то. И головная боль мешает, и гул моторов эту боль настолько усиливает, что не только думать, а вообще существовать не хочется. И вообще, что за жизнь у меня тут сложилась? Снова мысли побежали по кругу. Сколько раз за эти два года меня похищали, били по голове, пытались тем или иным способом лишить жизни? Много… Даже со счёта сбился, сколько раз…
А потому что нечего было высовываться! Сидел себе тихонько, ну и продолжал бы сидеть. Так ведь нет, о высоких материях задумался, о предначертании собственном… Вот и получаю заслуженное…
И тут же разозлился сам на себя. Это ещё что за метания? Слабости мне только здесь не хватало! Еще поплакать всем присутствующим на радость осталось! Делай, что должно, и будь, что будет! Вот это и есть истина, это правильно! А всё остальное ерунда. Потому что вляпался я сейчас в прогнозы Батюшинские по самые уши. Получается, правильно предупреждал меня Николай Степанович, не нужно было мне возвращаться в страну. Подумаешь, самолёт датчане арестовали… Нас же никто не тронул? Ну и сидели бы себе дальше в гостинице спокойно. А там бы всё постепенно само собой утряслось. Наверняка ведь. А я заспешил, заторопился. Почему? Да потому что самолёт свой собственный не захотел в чужих руках оставлять. Слишком много в него сил и средств вложено, слишком много идей новых и нигде доселе невиданных. Вот и не довела спешка до добра. А теперь вариантов немного. Или в Германию везут отчитываться за старые грехи, или в добрую старую Англию, где меня тоже давно с нетерпением и распростёртыми объятиями радостно ждут…
Так и отключился незаметно для себя самого за всеми этими самокопаниями. И пришёл в себя или проснулся лишь на посадке от жёсткого удара колёсами о грунт. Да, посадка далеко не мастерская…
Из самолёта никто меня не выпустил. Даже в туалет пришлось сходить здесь же, в кабине, в подставленное ведро. Руки-ноги вот только перед этим всё-таки развязали, не стали позорить. И сразу же вновь связали после того, как. Ноги только оставили свободными. И за то спасибо. Ну а пока дело своё важное в жизнь претворял, хоть что-то успел в открытый дверной проём заметить. И в бортовые окна умудрился между прочим мельком заглянуть. И увиденная на людях чужая форма мне совершенно не по душе пришлась. Точно, правильно я догадался, в Германии мы сейчас. Ну а судя по резкому запаху бензина, нас сейчас дозаправят, и мы ещё куда-то перелетим. Куда? Берлин или что-то ещё? Не знаю. И посвящать в подробности меня никто не собирается. Да-а, дёргаться смысла не вижу. Чтобы до выхода добраться, мне нужно будет всех в грузовой кабине положить. Что совершенно нереально. Ну не Джеймс я, не Бонд…
А вот и заправщик нарисовался, судя по рокоту автомобильного мотора и по характерным металлическим лязгам обшивки снаружи. Заправочные лючки открывают. Пошёл процесс. И ещё одно, не менее интересное. Из пилотской кабины так никто и не показывался за всё это время. Ну если не считать мимолётное выныривание того самого моего сопровождающего. Бывшего, что ли? Потому что… Ну, судя по всему, продал он меня немцам за сколько-то серебренников. Сволочь…
Да, немцы, не ошибся я насчёт формы. Донёсшаяся до моих ушей лающая чужая речь никому другому не могла принадлежать. Да и этот язык я хорошо знаю. Потому и понял, о чём речь. Впрочем, никто там, снаружи, таиться и делать какого — то секрета из своих слов не собирался. А говорили о самолёте. Кто-то спрашивал, что за чудо, и кто его сделал. Да мы его и сделали… Вот только хвалиться этим по понятным причинам не стал. Да и не смог бы. Потому как руки мне быстренько спутали и на прежнее место определили. А позже уже вообще стало поздно куда-то дёргаться — двери закрыли и моторы запустили. Снова куда-то летим…
На этот раз перелёт был чуть дольше предыдущего по ощущениям. Зато в иллюминатор напротив удалось море увидеть на развороте. Море и море, какие-то выводы делать рано. Придётся ждать.
Сели, зарулили куда-то, остановились и выключили моторы. Из пилотской кабины сопровождающий мой показался, а за ним и пилоты. А ведь не ошибся я в своих воспоминаниях после удара по голове, это те самые мои знакомцы и есть. И ведь никто из них на меня никакого внимания не обращает, словно и нет меня здесь. У-у, суки-и…
Дверь открыли, лесенку установили. А внизу уже встречают. И разговоры идут на английском языке. Понято, где мы. Сбываются прогнозы Николая Степановича…
Развязывать меня не стали, пришлось из самолёта со связанными руками выходить. Притормозил на обрезе дверного проёма, осмотрелся быстренько. Тут же в спину толкнули — чуть было со ступенек вниз головой не навернулся. Хорошо, поддержали тут же сзади за воротник. Так и ступил на местную землю с задранной на лицо курткой.
Поправить одежду не дали, заставили куда-то идти. Судя по звукам, к подъехавшему автомобилю. Усадили на сиденье, нажали сверху на затылок, заставляя пригнуть голову. Подчинился, ещё раз ударяться обо что-то не хочется. А тут хоть забота какая-то.
Развязали в машине. Первым делом куртку одёрнул, голову освободил. И осмотрелся. Сижу на заднем сиденье, по сторонам двое, не дёрнуться и не выпрыгнуть. Фиксируют жёстко, не то, что просто придерживают, а вцепились в связанные руки крепко. Вдобавок и на переднем сиденье ещё один. Сидит вполоборота ко мне, тоже глаз не сводит, отслеживает малейшее движение. Глаза ледяные. Не люди — волки. Псы цепные. Оружия на виду не держат, но точно знаю, что оно есть. И все в одинаковой одежде. Трое из ларца…
Батюшин оказался полностью прав. Им нужны были именно мои “способности”. В вероятность их потери после карпатской эпопеи никто не поверил, как я ни доказывал это. Впрочем, мне бы и так никто не поверил, если бы я им рассказал всю правду.
Как и следовало ожидать, все душевные разговоры и уговоры быстро закончились, и после пары недель непрерывных жёстких допросов меня перевели в местное узилище заключённых. Или плюнули на меня, махнули рукой и списали, или поверили в мою версию с потерей памяти, так выходит? Молчать-то я не молчал, пел на допросах, словно соловей. Только пел песенку на свой мотив и на свои слова. Ну а как иначе все эти побои выдержать? Никак. И молчать было нельзя, сломали бы меня. Уж эту-то избитую истину я точно знаю… Да какая разница, поверили или списали, если результат один…
Били… Не просто били, а обрабатывали мою тушку с выдумкой, с фантазией. До пыток дело не дошло, но что значит пытки? По мне так это и есть самые настоящие пытки. Когда вроде бы и кости целы, а шевельнуться не можешь, и каждый миллиметр моего измученного тела просто вопит от боли.
В местное узилище, в простонародье называемое тюрьмой, меня подсадили к уголовникам. А ведь я уже был на пределе, чудом держался. Даже собирался с умным видом начинать пророчествовать всякую чушь, лишь бы от меня отстали с этими допросами, но…
Думал, повезло. Как бы не так.
Тюрьмы и нравы в них везде одинаковые. Даже и говорить ничего не хочу. Прибавьте к этому весьма слабое знание языка и русское подданство. Представили? Теперь понимаете, каково мне там пришлось? Да ещё когда администрация скомандовала контингенту “Фас!”…
Вряд ли я выдержал бы этот кошмар, затянись он ещё хотя бы на несколько дней. Нет, не помер бы просто так, но убили бы точно. Отбивался по мере сил, но против толпы не попрёшь. Да и не Брюс я, Ли который. Хорошо хоть до самого дорогого и больного дело не дошло, иначе бы просто осталось только сдохнуть на завшивленном тюремном матрасе. Нет, у параши я не сидел и никаким извращениям не подвергался. Потому что, как я понял, команды такой не было. Иначе бы точно заломали меня. Была в первые же дни одна такая попытка, ночью, да этого попытчика свои же с меня и стянули весьма вовремя, тут же и отметелили крепко, не дали свершиться непоправимому. У меня-то своих сил уже к тому времени и не оставалось почти. Только, было, духом воспрянул, думал всё, передышку дали, как тут же и мне досталось. За компанию, похоже. Ну и началось после этого всё по-новой… То пугали насилием — поняли, чего я больше всего боюсь, то снова били. Жестоко. Всей камерой. Но не смертельно. Костей не ломали, ливер не портили, а вот мяску доставалось по полной программе. Сейчас думаю, что тогда я на попугая был похож. Расцветкой. Такой же сине-зелёно-жёлтый… Только без перьев…
А потом мне повезло. То ли вяло тлевшему рабоче-крестьянскому восстанию подкинули в топку финансовых дровишек, то ли ещё что произошло, но по столичной округе полыхнуло. Волна народного гнева выплеснулась из фабричных окраин на местные узкие улочки, докатилась до тюремных стен и разбилась об них яростными брызгами накопленного за столетия людского гнева.