Впрочем… так ли уж «вдруг»?
Я стала припоминать, как относилась к Геральту на протяжении всего времени, что он здесь был. Вот я вижу его в поле… потом в избе на диване, и не этого красавца с солнечными глазами, а вымотанного болью старика… Я чувствовала к нему жалость, хотелось приласкать его, как бездомного котёнка. Вот он выходит из душа, и я стою перед ним, словно заворожённая, не в силах оторвать от него взгляда, и он смотрит на меня лучащимися будто от солнечного света глазами… и я понимаю, что именно его ждала всю жизнь. Потом выяснилось, что у него есть любимая женщина и приёмная дочь, я для него пустое место, и то, что мне виделось в нём раньше, всего лишь причуда моего воображения. А потом приехал Сваромир.
Нет, не был мне Геральт безразличен. Я испытывала к нему симпатию, если не сказать больше, обиду на него, ненависть, но не равнодушие.
Сложный получался клубок, и я понимала, что вот так, за одну минуту, его распутать не смогу. Главный вопрос был, как вести себя сейчас. Хочу я быть с Геральтом или нет?
Я вздохнула и обнаружила, что всё это время гладила шрам над правым соском ведьмака, и Геральт и не думал отстраняться. Значит, будь что будет. Кидаться на него с поцелуями не буду, но и избегать его не стану. Хотя… как же хочется поцеловать его в губы! И этот шрам, напоминающий звезду, над правым соском… и этот, тянущийся от солнечного сплетения почти до пупка…
Так, стоп. Такими темпами можно ниже пупка опуститься, а Геральт имеет обыкновение спать в том же наряде, что и Ладимир. И тогда, чего доброго, как бы я его и вправду не изнасиловала.
Я попыталась перевести мысли в другое русло, и мне это даже удалось.
– Геральт…
– Мм?
– Ты лежишь на больной руке.
– Лишь бы не на твоей, – усмехнулся он.
– Мне пока везёт.
Спустя пару минут стало ясно, что позу он менять не собирается.
– Геральт…
– Она не болит.
– Геральт!
Он тяжело вздохнул и перевернулся на спину. Я легонько прижалась к его руке. Он обнял меня, так что я оказалась у его бока, взял мою больную руку и положил себе на грудь. Впору было радоваться, что лонгета ограничивала движения моей кисти. Утомившаяся от бесконечных загадок и киданий от счастья к стыду и обратно, я не заметила, как заснула.
Чаепитие тем временем шло своим чередом. Шива решил приняться за Ладимира. Он сильно нервничал; в спокойном состоянии он бы этого не сделал, попытки вытянуть из Ладимира больше того, что тот считал нужным сказать, ничем хорошим не заканчивались.
– Как это понимать? – шипел Шива. – Нам было велено вернуть ведьмака, а он, видите ли, никуда не собирается! Рана у него якобы свежая, хотя он почти не хромает!
– А почему, собственно, Див Воронович сам не приехал? – спросил Ладимир.
– Ладимир, вопросы здесь задаю я. Не виляй.
– Зато отвечать вам или нет, зависит только от моей доброй воли. В данный момент она спит глубоким сном.
– Наглец! – прошипел Шива, но это было всё, что он мог сделать.
Странная субординация, царившая в Братстве с согласия Дива, обязывала Ладимира отвечать только Великому Князю. На младших князей он мог вовсе не обращать внимания, если это не приносило урон Братству. Ладимир мастерски распознавал критические ситуации, и сейчас ситуация явно критической не была.
Лед, в отличие от Шивы, всё понял, едва только расслышал за дверью женский голос. Он спокойно ответил Ладимиру:
– Его минувшей ночью Равана привёз почти без чувств.
– Чёрт, так и знал…
– Когда он пришёл в себя, сразу вспомнил о твоём звонке и вызвал меня.
– А сейчас он как?
– Лучше, – помедлив, ответил Лед.
Ладимиру эта секундная задержка не понравилась. Серебряный врать не умел. Вероятнее всего, Див ненадолго очнулся, перед тем как снова впасть в забытьё. «А я, дурак, ему звонил, – ругал себя Ладимир. – Можно же было сообразить, что если у меня нога болеть начала из-за этой проклятой погоды, ему тоже несладко пришлось. Правда, когда я ему звонил, нога только начинала ныть, я и не думал, что она разболится…».
Шива просидел молча до конца чаепития. Ладимир проводил гостей, убрал со стола и прислушался к тому, что творилось в доме. Там было тихо. Он посмотрел на оставленную возле сарая косу, немного подумал, проскользнул в комнату и уютно устроился на кушетке – подремать.
…По приезде в Москву князья разъехались. Шива, оставив жеребца в конюшне при Ставке, отправился домой, Лед заглянул в кабинет Дива и обнаружил там Бересклета, который ругался с Джентаю. Бересклет требовал усилить разведчиками отряд кольчужников Аскольда, который охранял Драконьи Врата, Джентаю не соглашался. Лед оставил товарища упражняться в остроумии и поехал домой к Диву.
Вышло так, что князя ему удалось повидать только вечером, когда Див нашёл в себе силы спуститься на кухню поужинать. Из свиты на месте был один Мстислав, который поел рано и уже улёгся спать, так что это был тот редкий случай, когда братьям выпала возможность поесть только в обществе друг друга.
Как всегда после приступов боли, Диву есть не хотелось. Однако приходилось себя пересиливать, чтобы справиться со слабостью, и он угрюмо возил ложкой в золотистом бульоне. Лед заметил, что он ещё больше не в духе, чем обычно.
Брацлав поставил столовый прибор перед Ледом и исчез.
– Ну что, вернули? – спросил Див, едва дверь за Брацлавом закрылась.
У Драконов было не принято разговаривать во время еды, но здесь встреча за обедом нередко была единственным шансом обсудить важные дела, и Леду пришлось смириться. Див и сам не любил подобных разговоров. Раз он этим пренебрёг, значит, ситуация с ведьмаком его тревожила.
Или очень не хотелось есть.
– Нет, – ответил Серебряный.
Ложка замерла в тарелке, и Див уставился на него.
– Почему?
– Геральт сказал, что его рана слишком свежа для путешествий.
– Свежа?! – удивился Див.
– Див, у него, похоже, невеста.
У атроксов не было понятия «любовница» или того, что в русском языке начали называть «гёрлфренд», как не было понятия отношений до свадьбы, и Лед не желал мириться с реалиями мира, в котором ему приходилось жить.
Див ухмыльнулся и настолько повеселел, что даже проглотил ложку бульона.
– А Ладимир что? – спросил он.
– Вполне спокоен. Во всяком случае, я не заметил, чтобы он… лазил по стенкам.
Див усмехнулся.
– Это устойчивое выражение. Означает «находиться в крайнем отчаянии».
Лед улыбнулся в ответ:
– Я подозревал, но не был уверен.
– Правильно, от Ладимира всего можно ждать. По крышам он лазает, почему бы ему невзначай не залезть на стену… Ведьмака ты видел?
– Да. Хорошо выглядит и хромает еле заметно.
– Надо будет наведаться.
Наступила недолгая тишина, которую прервал Лед:
– Почему ты мне сразу не сказал, что мы едем за ведьмаком?
– Был не в том состоянии, чтобы отвечать на вопросы. К тому же, если бы Шива знал, кого надо вернуть, он бы поехал только под дулом пистолета.
– Да, похоже, Геральт ему… очень неприятен.
– Шива его нанимал.
Лед знал Дива лучше, чем кто бы то ни было, но иногда и его князь ставил в тупик. Как сейчас, например.
Серебряный помолчал, пытаясь самостоятельно отгадать загадку. Когда у него это не получилось, он, поколебавшись и убедившись, что Див доел бульон, спросил:
– Значит, это тот самый ведьмак, который тебя конвоировал?
Див кивнул.
Лед ещё помолчал и наконец осторожно произнёс:
– Див, я… не понимаю. Ты чем-то обязан ему?
Див ответил не сразу.
– Можно сказать и так.
Лед склонил голову, совершенно удовлетворённый этим ответом.
…Проснулась я только в начале второго пополудни. Геральт снова лежал на боку, я уткнулась лицом в его грудь, а он обнимал меня и гладил по голове. Всё было хорошо, пока я не вспомнила свои ночные приключения и размышления на рассвете. Похоже, и ночью, и ранним утром здравый смысл со мной попрощался. Нет, это же надо – расцеловывать грудь незнакомого… ладно, полузнакомого мужчины?! Пусть даже только мысленно. Ещё и волосатую к тому же. Нет, явно мой рассудок помрачился. Разве, будь иначе, стала бы я думать о том, чтобы поцеловать шрам над правым соском… шрам, рассекающий его грудь… и ещё один, у основания шеи… и…
Так, стоп! Я, похоже, по жизни не в своём уме.
Ну и ладно.
Всё же я смутилась и решила подниматься с постели от греха подальше. Наша совместная ночь напоминала ружьё, висящее на стене во время спектакля – раз оно есть, то непременно выстрелит.
Геральт не протестовал, и вновь я не поняла по его поведению, насколько далеко зашла ночью. Похоже, поцелуев не было… мало того, если и было что-то подобное, то только с моей стороны, а ведьмак вёл себя, как благовоспитанная институтка…
За завтраком я упорно смотрела в свою тарелку. Геральт помалкивал. Ладимир наблюдал за нами, и чем дальше, тем более недовольным становилось его лицо. Наконец он отбросил вилку, выпрямился и поинтересовался:
– Так, ребят, я не понял. Вы что, всю ночь за ручки держались?
Я едва не нырнула носом в тарелку и покраснела, как помидор. Он сам-то, интересно, где был? Если на кушетке, то всё прекрасно слышал и знал о прошедшей ночи больше, чем я.
Геральт ни капли не смутился. Он тоже выпрямился и насмешливо взглянул на Ладимира:
– Сказать тебе, за что она меня держала, или сам догадаешься?
Я подавилась омлетом и единым духом выпила полчашки чая.
Ладимир бросил на меня взгляд и иронически предположил:
– За нос?
Геральт усмехнулся и преспокойно вернулся к омлету. Ладимир был заинтригован и уставился на меня. От его взгляда мне стало совсем не по себе, и я подавилась вторично.
Так далеко мои мысли не заходили. Я напрочь забыла самую интересную часть?!
Геральта не сразу удалось отловить после завтрака. Сначала он помогал Ладимиру убирать со стола, потом вымыл посуду, а потом возле нас крутился Ладимир, которому ну очень хотелось знать, что же произошло между мной и ведьмаком. Мне тоже очень хотелось это узнать, но не в присутствии же Ладимира заниматься расспросами!
Кончилось тем, что я ушла в огород подышать свежим воздухом. Вскоре подошёл Геральт и сел рядом со , а Ладимира поблизости видно не было. Правда, если Лад не хотел, обнаружить его можно было с большим трудом, но я решила рискнуть. И так до конца завтрака просидела как на иголках, сколько ещё терпеть…
– Геральт, – негромко спросила я, – за что я тебя держала?
Он с лёгким удивлением посмотрел на меня:
– Ты не помнишь?
– Можно просто ответить? Если б я помнила, стала бы я тебя спрашивать!
Геральт ответил. У меня глаза на лоб полезли, и я таращилась на него, не в силах вымолвить ни слова. Через пару минут дар речи ко мне вернулся, а соображение – нет, и я пролепетала:
– То есть как? Прямо за… Нет, молчи!
Геральт, который уже открыл рот для развёрнутого ответа, послушно промолчал.
Я сидела, тупо глядя в поле и пытаясь прийти в себя. Не скажу, что мне это удалось. Самая интересная часть моих ночных приключений бесследно исчезла из памяти. А я ещё думала недавно, какой же стыд, когда не можешь отделаться от мыслей целовать шрамы на его груди! Какие там шрамы…
Когда ко мне прибрели остатки ума, я поинтересовалась:
– Откуда ты знаешь, если ты в эту ночь спал?
– Плохо я спал, – сказал Геральт.
Неудивительно.
– Если ты не спал, не мог просто убрать мою руку?!
– Я надеялся, ты на этом не остановишься.
Вот тебе и весь сказ.
Думаю, вид у меня был далеко не счастливый, потому что он, помедлив несколько минут, нерешительно спросил:
– Мне на кушетку вернуться?
Я посмотрела в его лучистые глаза, и мне нестерпимо захотелось поцеловать его.
– Не надо, – тихо ответила я. – Я… мне кажется, мы и так слишком долго друг друга избегали.
Он, не отводя взгляда, привлёк меня к себе, и сдержаться не получилось. Он порывисто ответил на мой поцелуй и сказал:
– Ты права. Слишком долго.
Короче говоря, мы просидели на скамейке весь день, и было нам не до разговоров. В те редкие моменты, когда мы не целовались и я не любовалась Геральтом, я удивлялась про себя. Начать хотя бы с того, что после перелома кисти я чувствовала себя королевой, потому что почти ничего не делала. Для меня это было в новинку. Дома, если случалось заболеть, я заботилась о себе сама, как бы плохо себя ни чувствовала. Готовила лекарства, заваривала чай, мыла посуду и тому подобное. На своё счастье, ничем тяжелее простуды я не болела. Здесь же меня окружили такой заботой и вниманием, какие мне довелось испытать, наверное, лишь в младенчестве. Даже для Ладимира подобное поведение было странным, но всё же его можно было объяснить – отношения у нас были скорее не как у друзей, а как у брата и сестры. Ведьмак же меня шокировал. Угрюмый, вечно всем недовольный Геральт, который думал лишь о том, как бы поскорее вернуться, и две недели изводил нас с Ладимиром… и вдруг этот же самый Геральт делит с Ладимиром работу по дому, причёсывает меня, помогает одеваться и раздеваться, стелет мне постель, не отходит ни на шаг и только что не кормит с ложечки… мало того, этот же самый Геральт, который раньше не особенно мной интересовался (да, были у меня на этот счёт сомнения, но моя самокритичность обольщаться не позволяла), вдруг оказывается со мной в одной постели, и, что бы ни было после этого, затащила его туда не я. А потом Геральт ведёт себя так, что даже моя самокритичность позволяет счесть его ночное признание в любви явью.
Мало того. Утром, то есть после того, как я проснулась, мне удалось перекинуться парой слов с Ладимиром наедине. Он-то и сказал, что на рассвете за Геральтом приезжали князья (я слышала незнакомые голоса на терраске, но тогда подумала, что это друзья Ладимира, которые привезли провизию от Брацлава и решили попить чайку). Ведьмак две недели выносит Ладимиру мозг, требуя вернуть его назад, и вдруг, когда за ним наконец-то приезжают, отказывается возвращаться под не то чтобы выдуманным, но преувеличенным предлогом – бедро у него почти не болело и хромота вскоре должна была исчезнуть, а лихорадка прошла так же внезапно, как и появилась.
Что произошло?
Если рассуждать логически, то надо было мне не заниматься гаданием на кофейной гуще, а спросить Геральта напрямую. Сделать это мешал страх. Я боялась, что его признание в любви окажется плодом моей фантазии. Я была почти в этом уверена. С чего бы вдруг он в меня влюбился? Ещё можно было допустить, что он захотел со мной переспать – на безрыбье и рак рыба, но чтобы он меня полюбил… это уже было из области сновидений. О любви он мне больше не говорил, и это лишь подтверждало мои сомнения. Но неужели ведьмак отказался от возможности вернуться в свой мир только из-за похоти?
Нет, скорее всего, как подсказывала моя самокритичность (частенько она здорово напоминала неуверенность в себе), есть другая причина, со мной никак не связанная. Может быть, он хочет сначала увидеть князя Дива… хотя эта версия тоже была малоубедительной. Причина могла оказаться какой угодно, и то, что я не могла её вычислить, вовсе не отменяло её существования.
А вообще, не лучше ли вовсе отказаться от размышлений? Я всегда подозревала, что слишком рассудочна и то, что решается чувствами, пытаюсь решить мозгами. Мне нравится… хорошо, я влюблена в Геральта, он отвечает мне взаимностью, и какая разница, из-за чего он это делает? Как бы то ни было, он вскоре исчезнет навсегда, и не надо портить счастье самой себе. Тем более, что вряд ли мне выпадет испытать его снова.
Я расслабилась, отключила разум и пыталась просто наслаждаться. Однако помешали мне вовсе не неугомонные мозги. К вечеру заныла рука и вскоре разболелась не на шутку. Боль была терпимой, но выматывающей, и отвар Геральта на этот раз помог мало. Ладимир плюнул на все мои возражения и умчался в аптеку за обезболивающим. Только ездил он зря, не помогли даже таблетки.
И хуже всего было то, что я никак не могла найти для руки удобное положение. Боль становилась меньше, только если Геральт держал мою руку на своей груди. Стоило мне поменять позу, и я просыпалась. Утром я чувствовала себя побитой совой, а Геральт, по-моему, и вовсе не спал.
Однако после чрезвычайно раннего, по нашим меркам, завтрака – было только около семи утра, – боль стихла, а когда я выпила чашку травяного настоя (результат совместных трудов Геральта и Ладимира), мне стало совсем хорошо, и я начала клевать носом. Геральт уложил меня в постель и лёг рядом. Заснула я в его объятиях, и проспали мы до вечера.