Ульдиссиан тоже умел читать и писать, и достижением этим немало гордился, но видел в нем только практическую пользу. По нынешним временам приходилось заключать множество договоров, а условия каждого требовалось записать, а затем еще убедиться, что в них все сказано верно… Вот такую грамоту старший из братьев вполне понимал. Ну, а чтение ради чтения, учение ради познания того, что наверняка не пригодится в повседневных трудах… нет, Ульдиссиана подобные увлечения обошли стороной.
Брата, на сей раз приехавшего в деревню вместе с ним, поблизости не оказалось, однако внимание Ульдиссиана привлекло еще кое-что – посетительница фактории, взглянув на которую он вновь вспомнил о неприятном происшествии в «Кабаньей голове». Поначалу он решил, что перед ним спутница того самого миссионера, подвернувшегося под горячую руку, но затем, когда юная девушка повернулась к нему лицом, крестьянин увидел: нет, ее одеяния совсем не таковы. Грудь ярких лазорево-синих риз украшало золотое изображение барана с огромными витыми рогами. Ниже располагался переливавшийся всеми цветами радуги треугольник, достававший вершиной до самых бараньих копыт.
Остриженные по плечо, волосы девушки обрамляли округлое, пышущее юностью и весьма, весьма миловидное личико. Однако, на взгляд Ульдиссиана, в нем кое-чего не хватало, и это начисто отбивало всякое влечение к ней. Казалось, она – не человек, а лишь пустая видимость, кукла.
Подобных ей – истовых, непоколебимо твердых в собственной вере – Ульдиссиан уже видывал. Видал он и подобные одеяния, и, отметив, что эта девица одна, с внезапным ужасом огляделся вокруг. Эта братия никогда, никогда не странствовала в одиночку – только втроем, по одному из каждого ордена…
Серентия принялась показывать ему какие-то дамские безделушки, однако Ульдиссиан слышал лишь ее голос, но не слова. Может, уйти отсюда, от греха подальше?
Но тут рядом с девицей возник еще один тип – человек средних лет, подтянутый, крепкий, с аристократическими чертами лица. Пожалуй, его слегка раздвоенный подбородок и высокий лоб должны были казаться прекрасному полу не менее привлекательными, чем мужчинам – внешность девицы. Одет он был в золотые ризы с глухим стоячим воротником, также украшенные переливчатым треугольником, однако на сей раз над треугольником красовался зеленый лист.
Третьего из их шайки поблизости видно не было, но Ульдиссиан знал: он (или она) наверняка где-то рядом. Служители Церкви Трех надолго друг с дружкой не расставались. Если миссионеры Собора нередко странствовали в одиночку, последователи Трех всегда орудовали тройкой. Проповедовали они путь Троицы, трех духов-покровителей – Балы, Диалона и Мефиса, якобы неусыпно заботящихся о всяком смертном, что твои любящие родители либо благосклонные наставники. Диалон был духом Целеустремленности – отсюда и упрямый баран. Бала воплощал собой Созидание, а символом его служил лист. Мефис же, служитель коего куда-то исчез, был воплощением Любви. Послушники этого ордена носили на груди изображение красного круга – повсеместно распространенного в Кеджане символа сердца.
Не раз слышавший проповеди представителей всех трех орденов и не желавший рисковать повторением учиненного в таверне скандала, Ульдиссиан отодвинулся в тень. Но тут Серентия поняла, что Ульдиссиан ее больше не слушает. Упершись руками в бедра, она уставилась на него тем самым взглядом, что в детстве неизменно заставлял его уступить.
– Ульдиссиан! Я думала, ты хочешь взглянуть на…
Но он оборвал ее:
– Серри, мне ехать пора. Твои братья собрали, о чем я просил?
Серентия задумчиво поджала губы. Ульдиссиан тем временем не сводил взгляда с пары миссионеров, с головой ушедших в какой-то разговор. Оба казались странно сбитыми с толку, будто что-то пошло не так, как, на их взгляд, полагалось бы.
– Тиль ни о чем мне не говорил, не то я бы раньше узнала, что ты в Сераме. Давай я разыщу его и спрошу? – предложила Ульдиссиану девушка.
– Я с тобой.
Все, что угодно, только бы обойти стороной охотничьих псов Церкви Трех! Церковь была основана за несколько лет до Собора, но теперь их влияние разделилось более-менее поровну. Поговаривали, будто в учение первой уверовал верховный судья Кеджана, тогда как приверженцем второго, по слухам, сделался лорд-генерал кеджанской городской стражи. Распри меж кланами магов, в последнее время граничащие с войной, подтолкнули к поискам утешения в том или другом учении многих и многих.
Но не успела Серентия отвести его на задний двор, как Киру вздумалось окликнуть дочь, и та виновато взглянула на Ульдиссиана.
– Подожди здесь. Я скоро.
– Я Тиля сам поищу, – предложил он.
Должно быть, Серентия заметила быстрый взгляд, брошенный им в сторону миссионеров. В глазах ее тут же отразился упрек.
– Ульдиссиан, ты опять за свое?
– Серри…
– Ульдиссиан, эти люди – посланники духовных общин! Они не хотят тебе зла! Если б ты только открылся, если бы выслушал их!.. Нет, я тебя не призываю примкнуть к Собору, или же к Церкви, но проповедуемые ими учения внимания очень даже достойны!
Таким же манером она отчитывала его и прежде, сразу же после недавнего визита в Серам посланников Церкви Трех. Дождавшись их ухода из таверны, Ульдиссиан поднялся и долго распространялся насчет того, что простым людям от всей этой братии нет никакого толку. Может быть, проповедники предложили помочь в стрижке овец, или в сборе урожая? Может быть, пособили со стиркой измазанной грязью одежды, или хоть забор кому починили? Нет, дудки! А в завершение Ульдиссиан, как и при всяком удобном случае, напомнил: приходили они за одним – нашептывать людям в уши, будто их секта лучше прочих. Людям, которые едва понимают, что такое ангелы с демонами, не говоря уж о том, чтобы верить хоть в тех, хоть в других!
– Складно говорить они, Серри, могут сколько угодно, но я вижу одно – как они состязаются друг с дружкой: дескать, кто больше дураков завлечет к себе в стадо, тот и молодец!
– Серентия! – снова окликнул дочь мастер Кир. – Поди сюда, девочка!
– Отцу нужна помощь, – уныло сказала она. – Я сейчас. Пожалуйста, Ульдиссиан, веди себя смирно!
С этим она поспешила к отцу. Проводив ее взглядом, крестьянин принялся сосредоточенно изучать товары, выставленные факторией на продажу и для обмена. Кое-что из имевшегося здесь инструмента вполне могло пригодиться на ферме – к примеру, мотыги, лопаты и всевозможные молотки. Ульдиссиан попробовал пальцем остроту лезвия новенького железного серпа. Серпа лучшей работы в селениях вроде Серама было бы не сыскать, однако он слышал, будто на помещичьих фермах в окрестностях Кеджана кое-кто из владельцев выдает работникам стальные. Такие известия впечатляли Ульдиссиана куда сильнее любых речей о духах и душах…
Тут кто-то быстрым шагом прошел мимо, направляясь к задней двери. Краем глаза крестьянин заметил собранные на затылке золотистые локоны и намек на улыбку, адресованную – в этом сын Диомеда мог бы поклясться – ему.
Не сразу осознав это, Ульдиссиан двинулся следом. Аристократка уверенно, словно у себя дома, скрылась за дверью черного хода фактории.
Не прошло и минуты, как Ульдиссиан тоже выскользнул за нею на задний двор… но поначалу нигде ее не обнаружил. Увидел лишь, что его повозка действительно полным-полна. Тиля на заднем дворе не оказалось, но этому удивляться не стоило: скорее всего, старший из братьев Серентии отправился помогать отцу с другими делами.
Загодя расплатившийся за покупки, Ульдиссиан направился к повозке, но, подойдя, внезапно увидел возле коня нечто ярко-зеленое.
Да, это была она. Стоя по ту сторону четвероногого животного, аристократка что-то бормотала коню, гладила изящной ладошкой конскую морду, а конь Ульдиссиана даже не шевелился – замер, будто завороженный. Вообще-то старый конек животиной был своевольной, норовистой, и подойти к нему, не рискуя оказаться укушенным, мог только тот, кто хорошо его знал. А вот у нее получилось, и крестьянину это говорило очень и очень многое.
Тут аристократка тоже заметила Ульдиссиана. Лицо ее озарилось улыбкой, в глазах словно бы замерцали неяркие искорки.
– Прошу прощения… это твой конь?
– Мой, миледи… и твое счастье, что рук у тебя до сих пор больше одной. Горазд он у меня кусаться…
Аристократка снова погладила конскую морду, и конь по-прежнему даже не шелохнулся.
– О, меня он кусать не станет, – заверила девушка, склонившись лицом к самому носу коня. – Не станешь ведь, верно?
Ульдиссиан едва не бросился к ней, внезапно испугавшись, что она ошибается, но и на этот раз ничего страшного не случилось.
– Когда-то у меня был конь, с виду очень похожий на этого, – продолжала аристократка. – Мне так его не хватает…
– Госпожа, – заговорил Ульдиссиан, внезапно вспомнив, где они оба находятся, – не место тебе здесь. Уж лучше держись с караванщиками. Не хочешь же ты отстать от них?
Порой путешествующие отправлялись в дорогу вместе с купцами – под защитой купеческой охраны. Точно так же, рассудил Ульдиссиан, поступила и она… хотя где же тогда ее свита? Ведь юной девушке опасно путешествовать в одиночку даже под защитой охранников каравана!
– Но я с караваном дальше и не собираюсь, – пробормотала аристократка. – Я вовсе не собираюсь никуда уезжать.
Ульдиссиан не поверил собственным ушам.
– Миледи, да ты, несомненно, шутишь! Что может ждать тебя в деревушке вроде Серама?
– В любых других местах меня тоже ничто не ждет… так почему б не Серам? – неуверенно улыбнувшись, отвечала она. – И обращаться ко мне «госпожа» да «миледи» совсем ни к чему. Ты можешь звать меня Лилией…
Ульдиссиан открыл было рот, собираясь ответить, но тут услышал скрип распахнувшейся за спиной двери и голос Серентии:
– Вот ты где! Тиля нашел?
Ульдиссиан оглянулся назад.
– Нет, Серри, но все покупки, вижу, на месте.
Вдруг его конь всхрапнул, отпрянул от хозяина прочь. Схватив его под уздцы, Ульдиссиан принялся успокаивать вздорную скотину. Конь таращил глаза, широко раздувал ноздри, будто чем-то ошеломленный, или напуганный. В чем дело – поди разбери: Серентию он жаловал куда больше, чем самого Ульдиссиана. Что же до аристократки, она…
Аристократка исчезла. Ульдиссиан украдкой огляделся, гадая, как ей удалось ускользнуть столь быстро, да еще без малейшего шума. Видеть он мог довольно далеко, однако увидел только несколько других повозок. Куда она могла подеваться, крестьянин не мог даже вообразить. Разве что забралась в одну из тех, крытых?
Слегка озадаченная его поведением, Серентия подошла ближе.
– Что ты ищешь? В повозке не хватает чего-то нужного?
– Нет… как я и говорил, все на месте, – слегка оправившись от изумления, ответил Ульдиссиан.
Тут за дверь выскользнул некто знакомый… и в данный момент совсем нежеланный. Будто ища что-то или кого-то определенного, миссионер принялся озираться по сторонам.
– Что с тобой, брат Атилий? – спросила Серентия.
– Я ищу нашего брата Калиджо. Нет ли его где-нибудь здесь?
– Нет, брат, здесь только мы, а больше никого.
Брат Атилий уставился на Ульдиссиана… но без обычного религиозного пыла, который крестьянин давно привык видеть в глазах ему подобных. Мало того, во взгляде миссионера таился намек на… на подозрительность?
Кивнув Серентии, Атилий убрался прочь, и дочь Кира вновь повернулась к Ульдиссиану.
– Тебе непременно нужно поскорей уезжать? Знаю, рядом с такими, как брат Атилий и те, прочие, тебе неуютно, но… не мог бы ты задержаться, еще немного побыть со мной?
На сердце по какой-то самому Ульдиссиану неясной причине стало тревожно.
– Нет… нет, возвращаться пора. И, к слову о поисках братьев: ты Мендельна не видала? Я думал, он здесь, с твоим отцом.
– Ох, надо же раньше было тебе сказать! К нам незадолго до тебя завернул Ахилий. Хотел Мендельну что-то показать, и оба направились в западный лес.
Ульдиссиан досадливо крякнул. Мендельн обещал, что к отъезду домой будет готов вовремя. Обычно брат, давши слово, держал его твердо, однако Ахилий, видать, набрел в лесу на что-нибудь необычное. Величайшей слабостью Мендельна было неуемное любопытство, и уж кому-кому, а охотнику следовало бы знать: этой черты поощрять в нем не стоит. Заинтересовавшись новым предметом для изучения, младший из Диомедовых сыновей забывал о времени начисто.
Конечно, уезжать домой без единственного брата, оставшегося в живых, Ульдиссиан даже не думал, но и в деревне, пока здесь околачиваются посланники Церкви Трех, оставаться не желал.
– Нет, задерживаться я не могу. Поеду на повозке к лесу: надеюсь, там они и отыщутся. А если Мендельн вдруг воротится, разминувшись со мной…
– Да, я передам ему, где ты ждешь, – не скрывая огорчения, подтвердила Серентия.
Чувствуя себя неловко в силу более прозаических причин, крестьянин наскоро – исключительно дружески – обнял ее и забрался на козлы. Дочь Кира отступила назад, и Ульдиссиан подстегнул старого конька вожжами.
Когда повозка тронулась с места, он оглянулся назад. Видя его мечтательный взгляд, Серентия просияла, но Ульдиссиан этого словно бы не заметил. Мысли его занимала вовсе не дочь торговца, не девушка с волосами, черными, точно вороново крыло.
Нет, лицо, накрепко запавшее в память, принадлежало другой – той, чьи локоны отливали золотом.
Той, чье положение намного, намного превосходило положение простого крестьянина.
Глава вторая
Мендельн прекрасно знал, что брат не на шутку рассердится, но совладать с любопытством никак не мог. Кроме того, это же все Ахилий, честное слово – уж Ахилий-то, по крайней мере, должен был соображать, что к чему!
Разница в возрасте оставшихся в живых сыновей Диомеда составляла добрых девять лет – вполне довольно, чтоб в некоторых отношениях счесть их не братьями, а кем-то еще. Ульдиссиан нередко держался так, будто доводится Мендельну дядюшкой, а то и отцом. Правду сказать, согласно его собственным смутным воспоминаниям о патриархе семейства вкупе со всем тем, что в последующие годы рассказывали Кир, Тибион и еще кое-кто из стариков, Ульдиссиан вполне мог бы сойти за брата-близнеца Диомеда – и с виду, и по характеру.
Кое-какие общие черты у Мендельна с братом имелись, однако ростом он был ниже Ульдиссиана на целых полфута и, хотя труд земледельца поневоле укреплял мускулы, значительно уступал ему в силе. Узкое, вытянутое лицо Мендельн – так люди говорили – унаследовал от матери, а его необычайно черные глаза блестели, как темные самоцветы. Откуда такие взялись, никто в деревне сказать не мог, но Мендельн еще в детстве обнаружил вот что: устремленный в упор, его взгляд мог обескуражить кого угодно, кроме брата, да охотника, с которым он отправился в лес.
– И что ты об этом скажешь? – пробормотал Ахилий, державшийся позади.
Мендельн с трудом оторвал взгляд от изумительной находки охотника. Ахилий был светловолос, жилист и почти так же высок, как Ульдиссиан. В отличие от Мендельна, одетого почти как брат, если не брать в расчет более темной рубахи, носил он зеленый с коричневым костюм из штанов и кожаной куртки, прекрасно сливающийся с лесными зарослями. В сапогах мягкой кожи Ахилий шел по лесу беззвучно, словно любой зверь, а за худобой его, свидетельствовавшей о проворстве, скрывалась недюжинная сила. Как-то брат Ульдиссиана попробовал выстрелить из длинного лука, отрады и гордости Ахилия, но даже тетивы натянуть не сумел. По-ястребиному горбоносый, лучник был не просто лучшим в своем ремесле среди жителей Серама, но – по крайней мере, насколько Мендельн мог судить – мог бы дать фору многим охотникам со всего света. Не раз наблюдавший, как Ахилий состязается в мастерстве с бывалыми воинами из охраны караванов, что проходили через Серам, Мендельн ни разу не видел друга побежденным.
– Похоже… похоже, древняя штука, – наконец отвечал он.
Больше он не смог сказать ничего, и немного смутился: уж это-то Ахилий наверняка сообразил сам. Однако охотник кивнул, будто внемля речам высокоученого мужа. На полдесятка с лишним лет старше, с младшим из Диомедовых сыновей он держался так, будто Мендельн являл собой кладезь мудрости всего мира. В том заключалось одно из немногих разногласий меж Ахилием и Ульдиссианом, который не видел в познаниях брата никакой практической пользы, хоть и не препятствовал его заумным изысканиям.