В её шкафу лежал настоящий скелет. Иногда она запускала с балкона белый квадрокоптер и пугала им прохожих. Сколько себя помню, она одевалась ярко. Её машина была разрисована аэрографией, а рисунки на ногтях не повторялись на моей памяти ни разу.
"Тётя Маша" ей совсем не подходило. Давным-давно я стала называть её Марией, а потом и Мари, на французский манер: она как раз подсунула мне книжку про мушкетёров. "Тётя Маша" осталась для наших с родителями разговоров.
Родители её не жаловали. Соседи называли её странной. А мне она нравилась. Мари была похожа на героиню сказки -- в самом конце, когда героиня всего добилась и хороший конец уже наступил. Мари умела наслаждаться жизнью.
Свою работу она любила. Да и кто бы не любил - она читала какие-то лекции и ездила с ними в другие города и страны. Из поездок привозила мне сувениры, обычно местные сладости. Но чаще всего она была дома, и тогда у меня был самый интересный в мире собеседник. Она никогда не относилась ко мне как к ребёнку. Она рассказывала захватывающие истории. Если ей было не до меня, она давала мне что-нибудь почитать.
Мы и познакомились-то в библиотеке, детская и взрослая у нас в одном доме. Мама считала, что каждый год я должна читать список литературы на лето -- несколько десятков книг! Трагедия, загубленное лето, мои слёзы... Когда я пожаловалась на это Мари, она обронила, что знает парочку таких книг, что я потом ещё попрошу. Не помню, на что мы спорили, но читать я люблю до сих пор. Она сама была жадной до чтения -- может быть, потому что была любознательной. И меня этим заразила.
Не было такого дела, которое в её руках не заиграло бы новыми красками. С её помощью уроки становились проще - она объясняла лучше моих учителей. Родителям заниматься со мной было некогда -- смены, дежурства, длительные командировки. Несмотря на это, и мама, и папа меня любили. И принимали посильное участие в моей жизни.
-- Поступит на бюджет, -- обещала мама бабушкам, тётям и просто прохожим.
С этим я была согласна. Интереснее была папина позиция:
-- Лишь бы замуж вышла нормально, -- говорил он и шуршал развёрнутой газетой. Если я молчала, вступала мама:
-- Пусть у девочки будет профессия, а то мало ли что, -- и я ловила себя на том, что киваю маминым словам. -- Юриспруденция всегда будет востребованной, выберет область, какая понравится.
Я выбрала. Мари помогала мне с химией и биологией: в медицинских вузах конкуренция высокая.
Откуда Мари, историк по образованию, так разбирается в биологии?
-- Талантливый человек талантлив во всём, -- смеялась она.
Так же она отшучивалась в ответ на расспросы, когда она успела выучить астрономию, прочитать столько книг и посмотреть столько фильмов.
Раньше меня веселили эти отговорки. Но Мари многому меня научила, и в том числе -- задавать вопросы.
Почему она так уклоняется от некоторых ответов?
Я не спрашивала, интереснее было догадаться. Со временем это стало чем-то вроде спорта или хобби. О её семье я знала мало. В рамке на стене висела фотография цвета сепии: смеющаяся девушка с ямочками на щеках -- прабабка. И пусть вместо асимметричной стрижки на плече лежала толстая коса, семейное сходство было очевидным.
Вопросы сменялись заботами и забывались. Я так и не научилась готовить, поэтому во время родительских командировок я была на попечении Вали, нашей соседки.
Когда мне стало стыдно у неё кормиться, Мари взяла и эту сферу жизни под своё покровительство. Я считала себя полной бездарностью в кулинарии, и через пару дней Мари пришла к тому же выводу.
-- Зельеварение не твоё конёк, -- заключила она. Моё увлечение фантастикой ей нравилось, и она ему потворствовала. -- Но готовить как шеф-повар мишленовского ресторана необязательно, достаточно выдавать что-то съедобное.
Чуда не произошло: сложносочинённые соусы и многоэтажные торты у меня не выходили, но знакомство с некоторыми приправами превратили простые рецепты во вкусные. Оставалось только не забывать ничего на плите.
Кстати, сегодня я звонила в квартиру Мари как раз с мыслями о зельеварении.
Она долго не открывала, но я терпеливо топталась под дверью. Наконец дверь открылась.
-- Юлёк, давай попозже? -- Мари в плюшевом домашнем костюме стояла на пороге, придерживая дверь за ручку.
-- Да я... надымила опять, -- потупилась я. Кулинарные неудачи всегда выбивали меня из колеи, и хотелось побыть с кем-то.
-- За огнетушителем бежать?
-- Обошлось... Можно у тебя посидеть? Мама на дежурстве.
Мари пожевала губу. Меня первый раз так долго держали на пороге.
-- Я тихо буду...
-- Только очень тихо, -- решила Мари и пропустила в квартиру. -- Иди в комнату. Есть хочешь?
Я кивнула. Мари бросила взгляд на наручные часы и едва ли не силой впихнула меня в гостиную. Пока я слонялась от дивана к шкафу в размышлениях, а не пойти ли всё же домой, Мари вернулась. С порога поставила на жёсткий подлокотник дивана тарелку и бутылку йогурта.
-- Извини, готовлюсь к лекции. Через полчаса приду.
Поблагодарить я не успела: она уже закрыла дверь. Постояв, всё же взяла с тарелки сырник. Холодный. А двери в комнату она не закрывала.
Обычно Мари готовилась к своим выступлениям... хм, обычно она не готовилась. И уезжать вроде бы не собиралась. Хотя что это я: она могла собраться на какую-нибудь конференцию в Латинской Америке за пятнадцать минут -- это же Мари. Может, где-то билеты лежат?
На журнальном столике лежали не билеты, а потёртый альбом со старинными европейскими замками. На книжном шкафу пестрели знакомые корешки и зеленел чудом выживший бонсай. Ну и ковёр этот дурацкий на полу.
Ковёр был первым и последним случаем, когда чувство стиля изменило Мари. Его присутствие в своей квартире она объясняла коротким "Хочу!" Однажды я хотела сфотографироваться на нём, но она не разрешила.
Я допила йогурт. Сегодня в комнате пахло сырниками и грозой. Окно было закрыто, и в комнату светила яркая луна. Я принюхалась. Отчётливо пахло озоном.
Понюхав воздух и представив себя со стороны, я фыркнула и в приступе детства вообразила себя милицейской овчаркой. Кстати, снизу пахло сильнее, так что я действительно опустилась на колени.
Пахло от ковра. Пятен на нём не было, и пахло в основном по краям. Пахло из-под ковра? Я откинула свободный угол. На полу светился узор.
Фосфоресцирующая краска? Я потёрла ближайшую линию, и она засветилась ярче. Обеими ладонями я начала натирать узор...
В глазах помутнело, и я рухнула ничком. Нос вспыхнул такой болью, что удар лбом об пол прошёл почти незамеченным.
Я поднялась на руках. Из носа текло. Я собрала кровь ладонью. Вытерла её об узор. Ковёр постелила обратно. В комнате стало темнее. Зрение перестроилось мгновенно.
Между книгами на подставке стоял нож для писем, купленный ею в приступе сибаритства: по почте ей приходили только штрафы от дорожной инспекции.
Стоп. Нож. Взять. Встать так. Дверь откроется -- заслонит меня.
Нога затекла. Не важно.
Дверь открылась. Шаг вперёд, замах...
Мари?
Пока я стояла с занесённой рукой, Мари обернулась. Зелёные глаза расширились, она отшатнулась, складывая руки в незнакомом жесте... Я стояла.
-- Юля, ты меня слышишь?
Рот не слушался, но получилось моргнуть. Я моргнула дважды.
-- Ты держишь его...
Я не поняла, вопрос это и выражение восхищения. И что вообще происходит? Глаза пересохли, так что я снова моргнула. Интересно, она будет трактовать это как ещё одну мою реплику?
Мари обмякла. Позади неё стоял журнальный столик, и она уселась прямо на пустую тарелку. Мари закрыла лицо руками.
Вперёд! Шагнуть вперёд!
Но я стояла. Не знаю, кто ещё пытается мною командовать, но тело я почти не чувствовала. На языке вертелась куча вопросов. Наконец Мари отняла руки от лица.
-- Как я в тебя верила.
Это я знаю.
-- Я была уверена, что сила в тебе проснётся ровно в день рождения. Семнадцать лет, дорого бы я дала... -- она оборвала сама себя. -- А ты никак. Это бывает позже, это нормально... Но у меня не было времени. Я же тебе зелье варила! -- вдруг заорала она и разревелась.
Тушь и помада оказались на её лице вперемешку. Никогда такого на ней не видела.
-- А ты вот -- раз! -- и незакрытую пентаграмму унюхала! И активировала. Сразу! Какая бы ведьма из тебя получилась...
Пока Мари горевала, раскачиваясь из стороны в сторону, я пыталась думать. Ведьма? Смешно. Хотя это же Мари, с ней удивляться устанешь.
-- Юля, Юленька, что теперь делать...
Например, нормально объяснить мне что происходит.
Мари потёрла лицо, добавив яркие мазки помады на щёки и глубоко вздохнула.
-- Дело такое, Юлёк, -- глухо начала она. -- Я не историк, конечно, я ведьма. Никакие лекции не веду, просто так гуляю по миру, у нас уже всё посмотрела. А сколько мне лет, не скажу, -- усмехнулась Мари.
Не скажу, что я не удивилась. Но удивилась не сильно.
-- Ну ладно... С этой пентаграммой получилось так. В ней застрял Аль бин Хали... демон, который меня преследует. Уже больше десятка лет сидит в ней и не даёт закрыть. Я не даю открыть до конца. А ты смогла активировать пентаграмму, и он вселился в тебя! -- Мари сумела подавить приступ истерики и продолжила: -- Конечно, он тебе приказал меня убить... А ты показала ему фигу и остановила его! Мать твою, да как ты это делаешь?!
Допустим, это всё не бред сумасшедшего. Всю жизнь я доверяла Мари, так что допустим. Что с демоном-то делать, она скажет? Она всегда всё знала!
-- Юлёк, давай честно: тебе самой не хватит сил убить демона, -- призналась Мари, когда снова смогла говорить. -- Изгнать демона из человека нельзя, можно только убить. Я дам тебе зелье, которое, -- она всхлипнула, -- которое я тебе готовила для пробуждения силы. Когда почувствуешь подъём... постарайся... его... убить...
Всхлипы удалились в сторону кухни. Голову я повернуть не могла, так что просто ждала. Мари вернулась с пузырьком, больше похожим на флакончик для эфирных масел.
-- Расслабь гортань, -- прошептала она.
Жидкость была тёплая и пахла миндалём.
По щекам Мари полились слёзы.
-- Сил тебе хватит, -- она прижимала ко рту руку, силясь сдержать рыдания, и я еле разбирала слова. -- Тут умение нужно. А его у тебя нет...
После моей смерти Мари проревела всю ночь. Я витала над своим телом и смотрела на брошенный ею пузырёк с цианистым калием. Сначала я размышляла, почему я сама не бьюсь в истерике, потом думала, что ей сказать. А потом выяснилось, что она меня не слышит. На рассвете Мари ушла греметь чем-то на кухне, потом читала над моим телом речитативы, окуривала гостиную благовониями и водила надо мной руками. Потом с криком "Ты осталась здесь!" впала в истерику ещё на несколько часов.