<p>
Спутник для архимага</p>
Терион, столица Империи Терракота, погружался в сон. В окнах гасли отблески ламп и свечей. Двери запирались на крепкие засовы. Незваные гости могут не стучаться, свои все дома, а чужаки пусть проходят мимо. Широкие центральные мостовые, равно как и нищенские выселки опустели. С небосвода, застланного клубящимся войлоком, целый день изливается ледяная морось. Дворцы и храмы за ней - лишь тёмные силуэты с тонкими шпилями башен. Изредка промчит чей-то экипаж, да протопает четвёрка чертыхающихся стражников с мечами у пояса и в обвислых от влаги плащах. В масляном свете фонарей город оплели серебристые нити. В кабаках и тех не слышно обычного гула. Все попрятались от дождя.
Но, если приглядеться внимательнее, то не все.
Вот кто-то идёт, укрываясь от косых струй под длиннополым дождевиком. Вблизи светильников тень нагоняет человека со спины, а затем убегает вперёд, точно предлагая поспешить следом. Мужчина действительно прибавил ходу. И запнулся. Схватился за угол чей-то мастерской, лишь тем избежав купания в луже. Помянув свою извечную неуклюжесть, мёрзло поёжился.
Хвала Небесам, он почти добрался и скоро окажется под крышей.
За очередным проулком мостовая сменилась размытой глиной. Сапоги безнадёжно заскользили, пришлось сбавить шаг. Потянулись дворы одной из ремесленных окраин. За заборами брехали собаки. Поскользнувшись ещё дважды, путник доковылял до стоящей чуть на отшибе ограды. Короткая дорожка меж раскачиваемых ветром кустов сирени и вот она долгожданная дверь под покатым навесом. Вода низвергается из желоба в водосточную бочку. Та переполнена, пузырящийся поток хлещет через край.
Низкий старый дом под черепичной крышей встречал своего хозяина мёртвой тишиной. Лишь шелестели подступающие к самым стенам облетающие липки. И не мелькал за окнами приветливый огонёк. Наёмным служанкам сегодня был дан отгул, так что внутри его никто не ждал.
Дрожащей рукой достать ключ из кармана. А тот выпадает. Проклиная холод, присесть на корточки; колени хрустят как две ветки хвороста. Опавшие листья - только их захватывают пальцы. Он уже собрался воспользоваться даром и затеплить свет, что давно следовало сделать! А ещё лучше было взять экипаж и не тащиться пешком по слякоти. Но пропажа нашлась сама.
Сухая одежда и горячий чай. Сейчас, сейчас.
Ключ щёлкнул, повернувшись в замочной скважине. Дверь приоткрылась. Изнутри пахнуло теплом и чем-то съестным. Наконец-то.
- Мяу.
Жалобные звуки донеслись со двора. За шелестом дождя и льющимся в бочку водопадом их едва было слышно. Или всё же почудилось?
- Мяяяу.
Во мраке, слева от крыльца светлячками вспыхнуло два жёлтых огонька. Он пригляделся.
- Это кто ещё там?
Огоньки приблизились. Полуночное существо запрыгнуло на перила, заставив его отпрянуть. Кошка! Мокрая, худая. Прилизанная дождём шерсть висит сосульками, отчего голова кажется непропорционально маленькой, так что на ней едва помещались стоящие торчком уши и круглые как монеты глаза.
- А ты что тут делаешь?
Кошка принялась тереться об столбик, поддерживающий крышу крыльца. Животное совсем не боялось его, что не очень-то вязалось с представлениями о вечной настороженности бездомных бродяжек, предоставленных выживать самим по себе в этом суровом мире.
- Пошла отсюда! - Он никогда не держал домашнюю живность, потому имел плохое представление об обращении с ней.
Конечно, хвостатая и не подумала исчезнуть.
А идущая с залива буря набирала силу. Налетевший порыв окатил лицо пригоршней воды. Мужчина заворчал, удивляясь, что продолжает торчать посреди такой мерзости.
- Прочь! - Он махнул рукой и вошёл в прихожую. Скинул капюшон, обернулся закрыть дверь.
Кошка перестала тереться и теперь сидела на перилах, глядя прямо на него. Грусть и одиночество сквозили в её взгляде.
Они смотрели друг на друга посреди ночи и ливня. Лицо человека испещряли глубокие морщины, по разномастным - местами совершенно седым, а местами тёмно-каштановым волосам стекали капли. Нездоровая жёлтая кожа туго обтягивала скулы, ввалившиеся щёки отдавали синевой, словно их обладатель долгое время испытывал тяжкие лишения и только недавно начал от них оправляться. Ясные глаза, так не отвечающие общему старческому виду, подёрнул туман отстранённости.
Хозяин дома потряс головой, разгоняя внезапное наваждение.
- Ну, что ж... заходи. Никому не следует оставаться на улице в такую пору.
Он не ожидал, что скажет что-то подобное. Но слова сами сорвались с губ. И сожаления от них возникло.
Бродяжка поняла его. Мягко спрыгнула и, продолжая смотреть снизу вверх на посторонившегося великана, проследовала мимо. Захлопнулась входная дверь, лязгнул засов, оставляя осень и все её малоприятные проявления вовне.
Внутри дома темень, хоть глаза выколи. Пришлось-таки произнести простенькое заклинание. Плавный пас ладонью и на ней возгорается сгусток тихо гудящего рыжеватого пламени. Мужчина подбросил шарик света повыше к потолку. Стала видна узкая прихожая: на полу домотканый палас, с одной стороны шкаф, с другой - низкая тумба и стоящая на ней ваза с последними в этом году цветами.
Водрузить дождевик на вешалку, под которой сразу набежало озерцо. Опёршись о стену, стянуть хлюпающие сапоги, нырнуть озябшими ступнями в тапочки, преданно ожидавшие его у порога. Штаны с сюртуком тоже были влажные, но их можно сменить и позже. Для начала он вернулся к плащу, извлёк из внутреннего кармана небольшой свёрток. Повертел в руках, но пока отложил. И только тут заметил кошку, притаившуюся в углу. А он уже и думать забыл о своей внезапной гостье.
Ведь именно сегодня гостей я не жду.
Секундная мысль отозвалась волнительным предвкушением. Но он пригласил бродяжку войти, а значит, по правилам хорошего тона должен был оказать ей теперь некоторое внимание.
- Как и самому себе.
Желудок подводило от голода. Последний раз он ел ещё утром. Принюхавшись, мужчина направился к арке в правой стене прихожей. Пульсар поплыл следом. Осветился ведущий в смежную кухню короткий коридор, а за спиной сгустился сумрак. Кошка осталась в нём, и её глаза вновь засияли двумя светлячками.
- Сиди здесь, - велел он.
Это жильё следовало назвать чрезмерно скромным для персоны его ранга, но оно его полностью устраивало. Да и этот самый ранг ещё не успел им в полной мере ощутиться. Слишком мало времени прошло с... того, о чём не хотелось лишний раз вспоминать.
Добрая Розалина зная, что он явится только к ночи, не смотря на полученный выходной, заходила днём и сготовила поесть. Пара чугунков обнаружилась на ещё теплой плите. Тушёное мясо с овощами и запечённый омлет. Хозяин дома зажёг лампу и принялся быстро организовывать себе поздний ужин. Необходимость в пульсаре отпала, и тот развеялся сам собой. В отдельную миску было налито молоко, туда же отправился кусок омлета. Он отнёс угощенье и немного понаблюдал за кошкой, голодно набросившейся на еду. Как быть дальше с бездомницей решим утром. Так уж и быть, пусть проведёт эту ночь в доме.
За стенами ветер хлестал водяными бичами, ломясь в закрытые ставни. А на тесной кухоньке тепло и уютно. Полумрак, разгоняемый единственной лампой. Покой и умиротворение. Ложка размеренно скребёт о дно чашки. Мужчина жевал, но мысли его витали далеко от окружающей яви. Он вспоминал.
В последние месяцы это стало его излюбленным занятием. Вероятно, так проявлялись последствия пережитого потрясения, признаки изменений, что набирали обороты день ото дня. Всё прежнее поднималось в нём, уступая напору нового. А может, просто сказывались прожитые годы. Старость. Но, скорее и то, и другое вместе. Сейчас - не иначе постаралась осеннее уныние - ему отчего-то припомнилось его деревенское детство.
...У его матери было семеро детей. Он вышел в мир последним и его нарекли Словеном. Двоих братьев, что родились вместе с ним, Творец забрал к себе на Небеса прямо из материнского лона. И больше ей детей не посылалось. Так он и остался младшим.
Детство. Босоногое и богатое на впечатления, что остались в памяти на всю жизнь. Походы к реке с соседскими мальчишками, костры с пастухами, пасущими коз и овец. Сбор ягод с матерью и бабкой на страшных болотах, лежащих возле их деревни. Говорили, там водятся лешие, которых следовало задабривать дарами и, без сомнения, так оно и было на самом деле. А ещё случались редкие, но такие волнительные поездки с отцом на ярмарку в далёкий город.
Лучший друг - дворовая собачонка. Её звали... как-то звали. Главное, она была его самым преданным другом и всюду ходила за ним как привязанная. Потом её переехал пьяный мельник на телеге. Это стало его первым большим потрясением.
Отец, мать, братья и сёстры. Их лица уже забылись.
Мать была тихой, с узкими нежными ладонями, и даже мозоли от прялки и тяжёлой работы по хозяйству не могли загрубить их. Зимними вечерами у топящегося очага она пела детям грустные песни своей молодости. Отец - бородатый, неразговорчивый. Целыми днями пропадающий в поле, и не на своём собственном, а у богатого лорда, которому принадлежала их деревня, или на незаконной охоте в его же лесах. Отцовы наказания строги, а похвала скупа. Вот братья и сёстры помнились лучше. Они прожили свои жизни, кто более счастливо, кто менее. Теперь никого из них нет, а с племянниками Словен почти не общался. И это было одно из многих лишений, что он принял, ступив на стезю волшбы. Вернее, это дар призвал его, а противиться дару глупо и даже опасно.
Вспомнить что-то конкретное за давностью лет не удавалось, сохранилось лишь ощущение чудесной игры в познание жизни. Тот его мир ограничивался тремя ближайшими деревнями. Но и он казался необъятным, полным чудес.
Затем пришло время, и мир расширился. В возрасте семи лет у Словена пробудился дар. Этот момент запомнился ему и всей их деревне очень хорошо.
Тогда он часто дрался с одним мальчишкой - сыном кузнеца. Сильным и задиристым пареньком, державшим в страхе всю шпану своих лет и младше. Родителям с братьями было не до его детских проблем, потому побои приходилось сносить покорно. Или убегать, если имелась такая возможность. Однажды, подловив Словена на деревенской околице, сын кузнеца с дружки вознамерились вволю повеселиться. Хулиганы окружили его у старого вяза и принялись обзываться, кидаясь мелкими камушками.
Он горько рыдал от столь злой несправедливости. Ребёнку казалось, что он сейчас умрёт. Его слёзы только больше раззадоривали драчунов.
Но потом вместо слёз, откуда-то из глубины в Словене поднялась волна жгучей ненависти. Подхваченный ею, он перевёл свой страх и боль на своих обидчиков. Слёзы мигом высохли, а глаза полыхнули самым настоящим огнём. Мальчишки того не заметили. Лишь когда не по-детски разъярённое лицо Словена с оскаленными зубами и разбитой бровью, кровь из которой вымазала ему щёку и ворот рубахи, обратилось на них, они перестали швырять камни.
Они попытались убежать. И тогда он ударил.
Ребёнок не понял, как это получилось. Он просто собрал всю скопившуюся ненависть в один незримый камень и бросил им в своих врагов, как до этого они бросались в него. И этот "камень" стал зримым - размытое пятно, сорвалось с его руки. Хулиганов подкинуло в воздух и расшвыряло далеко в стороны. Двое из них, к великому своему счастью, отделались лишь испугом и обмоченными штанами. А вот непутёвый сын кузнеца сломал ключицу и самостоятельно подняться с земли не смог. До самой старости боль в предплечье после тяжёлого дня будет напоминать об ошибке, совершённой, когда он был ещё глупым мальцом, и едва не стоявшей ему жизни.
Но это будет потом. А пока до смерти перепуганные мальчишки, спотыкаясь и скуля, тащили своего главаря прочь от случившегося с ними ужаса. До самой деревни никто из них не осмелился оглянуться.
Словен же с окровавленным лицом и пылающим взглядом стоял, не двигаясь. Страха не осталось. Было лишь чувство пьянящего торжества и большая усталость, от которой слипались глаза. Он не представлял, что произошло. Но это сделал именно он. И Словен был доволен.