========== Глава первая. Завет ==========
Абрахам, первый архонт и верховный жрец Амвелеха, поднял над головой священный сосуд с чёрной маслянистой жидкостью. Его старческая рука еле заметно дрожала.
— Кровь Твоя дарует откровение. Она есть Огнь Неиссякаемый в немощном теле Земли.
Горькая жирная капля покатилась по трубке к суженной горловине, набухла на краю, оторвалась и упала на язык старика. Он захрипел, выронил сосуд, который с дребезжанием покатился по каменному полу, и схватился за горло. Вязкая слюна потянулась из уголка рта и запуталась в курчавой бороде.
Храм кружился в дикой пляске. Покрасневшие глаза жреца вылезли из орбит и беспорядочно вращались в погоне за галлюцинаторным движением. Первосвященник бросил взгляд на Голографический Триптих, но вдруг содрогнулся и повалился ничком.
«Кровь… Кровь Твоя… дарует откровение. Она… есть Огнь Неиссякаемый в немощном… теле Земли… Кровь Твоя…»
Монотонное бормотание жреца отражалось от сходящихся стен Нэόса неясным гулом. Пальцы скребли стыки плит на полу в поиске опоры, но не находя её, продолжали упорно и бессмысленно царапать пыльные камни. С новым повтором в сухом голосе жреца проявилась влажность и осознание. Он завозился на полу, сметая бородой комки пыли, встал на колени и вскинул руки к сиявшему над ним Голографическому Триптиху. Глаза старика были черны от разлившейся в белках крови, но на лице сиял восторг.
—Εάν μη έλπηται, ανέλπιστον ουκ εξευρήσει. Εάν μη έλπηται, ανέλπιστον ουκ εξευρήσει…* Аскиос! Аксиос! Аксиос!**
Свет в храме изменился. Сходящиеся стены пирамидального Нэоса, исчерченные письменами священных текстов, едва заметно сдвинулись. По ним поползли иероглифы древнего языка — одни медленно, расплываясь в длинные капли, другие проворно, как мириады черных жуков. Неподвижные фигуры Голографического Триптиха обрели объём и глубину, грудь каждой из них наполнилась дыханием. Раскачиваясь из стороны в сторону, жрец Абрахам тянул к Триптиху руки, взывая к богам на мёртвом языке.
— Ум, Утроба, Сердце есть Одно… — голос его дрогнул, когда он почувствовал на себе взгляд. Сердце сжалось от сладостного и тревожного предвкушения. — От Незаходящего ничто не скроется. Ибо здесь присутствуют боги! Так говорю я, Абрахам, первый архонт и верховный жрец Амвелеха, благословенного Города Колодцев!
Край одежды центральной фигуры Голографического Триптиха — того, кого они называли Великим Архитектором или Демиургом — колыхнулся от нездешнего ветра. Свет, проникавший через оконца в вершине пирамиды Нэоса, разделял фигуру надвое — это символизировало гнозис и агнозис, познаваемую и непознаваемую природу божества. Руки Демиурга ладонями вверх простирались к двум другим фигурам Триптиха — одна из них тонула в солнечном свете, другую полностью скрывала тень. Все три фигуры олицетворяли Три Лика Единого: Сияющего Тэкнóса, Великого Архитектора и Непознаваемого Хорá — Сердце, Ум, Утробу — три аспекта единого божества.
Глаза жреца закатились. Он раскачивался всё сильнее, погружённый в транс. Его бормотание то возвышалось до крика, то затихало до едва слышного шёпота. Вокруг двигались и кружились стены храма, черные жуки иероглифов бежали всё быстрее, окружая Абрахама почти сплошной чернотой. Его начала бить дрожь, всклокоченная борода колыхалась, как маятник. Вдруг он замер, всем телом ощутив присутствие чего-то неведомого, страшного. Ему показалось, что он превратился в бесконечно малую точку, а вокруг и внутри него разрастался бесконечно огромный Космос. Экстатическая гримаса исказила лицо жреца. Сакральный ужас в ней мешался с наслаждением.
Голографический Триптих изменился. Абрахам в изумлении выпучил глаза — чёрные, блестящие от кикеóна глазные яблоки округлились, почти выпадая из орбит. Из горла вырвался хрип, старик подался назад, бессознательно закрываясь рукой от жуткого зрелища: стоящий в центре бог-Демиург, задрав голову вверх, раскрыл рот в беззвучном вопле, а из рассеченного горла правой фигуры — доброго и милосердного бога-Тэкноса — хлестала чёрная кровь. В мельчайших деталях Абрахам видел пропитавшиеся насквозь, до мокрой черноты, одежды, висевшие теперь тяжелым, недвижимым грузом. Видел отвратительную в своей реалистичности лужу, собирающуюся у основания Триптиха. Чувствовал резкий и пряный запах аргона-хюлэ. Любящее лицо светлого аспекта божества было искажено страданием. Монашеский хитон скрытого в тени Хорá истлевал на глазах. Темный бог был недвижим, но его могучее, сильное тело умирало, распадаясь на клетки и видимые глазу кусочки-атомы, как рассыпается детская игра-мозаика.
— Кровь Твоя… — прошептал Абрахам и замолк. Едкий, как рвотная слюна, стыд сдавил горло старика. Амвелех заслужил упрёк Господина.
Триптих изменился снова: все три фигуры приняли первоначальный вид. Абрахам вздохнул с облегчением. Головы в капюшонах были опущены, но он чувствовал обвиняющий взгляд богов. Он исходил не из-под надвинутых капюшонов, а из груди, из-за молитвенно сложенных рук.
— Господин… О, Господин Мой, что я должен делать? Как избавить Тебя от тяжкой ноши и приблизить царство Нового Эдема?
Стены Нэоса снова пришли в движение. Фигуры богов оставались неподвижными, но что-то изменилось в самом воздухе. Абрахам почувствовал, как его сердце наполняется теплом, морщины на лбу разглаживаются, тело становится легким и молодым. Вдали будто зазвучали голоса птиц, шелест ветра в листве, смех детей. Жрец ощутил влажность воздуха и чудесные запахи, которые ему, запертому в Амвелехе с рождения, были знакомы только благодаря симуляциям. Откуда-то издалека доносились надрывные крики чаек и убаюкивающий гул океана.
— Благословенный край, — прошептал он благоговейно. — Новый Эдем! Не оставь Амвелех, Господин Мой. Не оставь нас, Твоих потерянных детей… Пусть произойдет, что должно. Я сделаю всё.
Триптих изменился в третий раз. Звуки смолкли. Письмена застыли на стенах. Абрахам увидел, как горло Тэкноса снова вспарывает невидимый нож, кровь заливает хитон, но на этот раз Его лицо было лицом Айзека. Жрец отшатнулся, заслонил глаза предплечьем, надеясь, что видение исчезнет, но, когда он решился взглянуть на Триптих снова, образ оставался прежним. Его младший сын, семнадцатилетний мальчик, истекал кровью, как жертвенное животное, пока вспыхнувшее вдруг невидимое пламя не поглотило его. Голографический Триптих снова стал неподвижен. Верховный жрец Амвелеха, в эту минуту — дрожащий одинокий старик, лег на прохладные камни Нэоса и раскинул руки в стороны. Ритуал был окончен, искомый ответ получен.
Нестерильная среда Нэоса раздражала слизистую, вызывая нестерпимую резь в высохших от кикеона глазных яблоках. Жрец приподнялся и нажал узловатыми пальцами на веки, надеясь унять эту резь и сдержать слезы. Глаза, не привыкшие к пыли и сухости воздуха, искали влаги, но не было в мире зрелища более жалкого, чем рыдающий старик. Абрахам не мог себе этого позволить.
«Мальчику уготовано великое служение во славу искупления народа Амвелеха. Невинная кровь сотрет фальшь и откроет врата Истине и Новому Эдему! …Но он всё ещё так молод. Нельзя ли взять другого?»
Словно в ответ на душевное смятение его грудь пронзила боль. Абрахам сгреб грубую ткань хитона и захрипел. Воздух проходил в его легкие с болезненным свистом, царапая горло. Сердце сжалось в комок, пропуская удары и замедляясь. В кожу вонзились тысячи невидимых игл. Жрец хрипел, а время тянулось медленно, разрывая бесконечную череду пауз и болезненных толчков.
«Господин… Господин… не покидай… избавь… Помилуй Амвелех! Не дай ему погибнуть из-за моего малодушия!» Лёжа на боку и прерывисто дыша, Абрахам темнеющим взглядом смотрел на блестящую пыльцу, кружащуюся в лучах застывшей голограммы. Он ждал смерти, но боль отпустила. Следующий вдох дался без труда. Сердце снова билось ровно, пряча глубоко внутри сожаление о том, что болезненная судорога не стала последней.
«Я исполню, что предначертано. Если такова Твоя воля… Я сделаю это, Мой Господин». Старик растянулся на полу и закрыл глаза.
Прошло чуть более семнадцати лет с тех пор, как стены закрытого города огласил плач новорожденного, и в будущем Амвелеху грозило вырождение. Несколько дней назад на тайном заседании Совет cорокa архонтов принял решение запустить программу кибербиологического инжиниринга «Генезис», искусственного воссоздания и поддержания жизни, в обход проекта «Симулякр», целью которого был перенос человеческого сознания в Сеть. Это скрывалось от населения, но утечка всё-таки произошла, и Сеть бурлила. Еще до посещения Нэóса Абрахаму сообщили о нескольких стычках в Сети с участием вирт-гóплитов. Пострадавших не было, но настроения виртов, обитателей Сети, все меньше поддавались контролю. Погруженные в Сеть почти до полного растворения, они не разделяли опасения Совета о будущем человечества и уже давно жили по собственным беззаконным правилам. Полиция вирт-гоплитов поддерживала видимость закона в Сети, но при настоящей буре она могла оказаться бессильна.
Абрахам поднялся. Снова и снова прокручивая в голове страшные образы, споря с собой и призывая сердце к смирению, он подошел к тщательно спрятанной панели управления — единственному осколку прогресса в этих аскетичных стенах. На него давил груз обязательств перед городом, перед всем оставшимся человечеством. Как человек, как любящий отец, он был слаб, но как архонт и жрец он должен был найти в себе силы жить дальше и выполнить то, что дóлжно. Ему одному, жрецу-Метатрону, Говорящему с Господином, была ведома воля богов, поэтому он не мог ослушаться завета. И всё же откровение поразило его своей жестокостью. Как мог он предположить, что Господину будет угодна кровь? Кровь мальчика, невинного и верного послушника, его собственного сына и последнего ребёнка Амвелеха? Кровные жертвы не приносились уже многие сотни лет, но и тогда, на заре времен, в эпоху дикости, богам посвящали животных — не людей. И в то же время Абрахам чувствовал, что в кажущемся варварстве завета был свой резон. Он уже давно сомневался в пригодности ноэтической, так называемой «умной» молитвы, когда молящийся жертвует только время жизни и беседует с Господином «в уме». Это была трусливая и безопасная уловка истинных амвелехцев, привыкших к расслабляющей, ни к чему не обязывающей жизни, полной развлечений и приятных ощущений. Уловка людей, не готовых к подлинному подвигу.
Да, люди жертвовуют мысли, эмоции, идеи, слова, символы. Говорят с Господином «в уме» или посредством симуляций, но без участия плоти. Плоть: человеческое тело из мяса и костей, животные, плоды растений — теперь воспринимается как нечто, достойное презрения или, наоборот, неуместного почитания. Тело следует хранить в чистоте и стерильности или, наоборот, изживать и модифицировать, но не употреблять по прямому назначению. Природные вещи и организмы стали фетишами и символами, с которыми имели дело только на уровне информации. За превознесением природы скрывалось отвращение ко всему материальному, что не столь прекрасно и совершенно, как человеческий разум и его мысль. Пища, одежда, среда — все было синтетическим, модифицированным, виртуальным. Человек стремится избавиться от естества, модернизируя его различными протезами и имплантами, доводя его до совершенства в тренировочных секциях или под скальпелем Терапевта. Но есть и другие — вирты — отвергнувшие материальную реальность как таковую, живущие в Сети и неспособные соблюдать даже элементарные правила личной гигиены. Баланс утрачен, мир скатился к крайностями и движется к концу. Айзек — последний, кто родился в стенах закрытого города. Сам процесс зачатия и вынашивания плода — основа жизни рода — стал слишком вульгарным для тех, кто привык иметь дело только с информацией и мыслью. Верховный жрец Абрахам чаял достичь былой гармонии. Он был не из тех, кто считал, что всё зло происходит от неразумной плоти. Волей Господина, давшего ему сына почти в пятидесятилетнем возрасте, он не мог отвергать природу, подарившую ему Айзека. Он не презирал свое немощное тело, как многие, не боготворил его, как иные, но он его боялся. Боялся, потому что знал правду, видел гнилое сердце благословенного города и помнил, как в молодости, еще будучи неразумным послушником, воображал, как тёплая кровь жертвы течёт меж пальцев. Абрахам никогда не был зол и жесток, но уже тогда он изголодался по реальности. Он считал, что плоть — утраченная истина Амвелеха, и потому отчасти был готов к такому завету. Как не ужасна была его скорбь, Абрахам знал, что способен убить любимого сына ради Нового Эдема.
— Святейший, — лицо, наполовину утопающее в белом шлеме, возникло над панелью, вырывая Абрахама из раздумий. Это был эгемон его личной охраны и глава вирт-гоплитов Террах. — Старейшины волнуются, от тебя долго нет вестей. Твоя молитва была услышана?
— Да. Господин говорил со мной, — на лице Терраха не дрогнул ни один мускул, хотя речь шла о сакральнейшем из таинств. — Мне нужен отдых и время подумать, прежде чем я озвучу данное мне откровение.
— Да, мой господин. Я передам твою волю старейшинам. Не угодно ли архонту…
— Террах, стены Нэóса настраивают на высокий слог, но ты мне почти как сын, не стоит обращаться ко мне в третьем лице. Я не император, я всего лишь глава Совета.
— Это официальная линия связи, Святейший, я не могу обращаться с Метатроном иначе.
— Метатроном, — повторил Абрахам. — Снова слова. Новые слова, титулы и идеи рождаются чаще, чем дети. Кажется, нет конца этому потоку слов.
— Святейший? — в голосе вирт-гоплита впервые прозвучала эмоция — недоумение.
— Ничего, Террах. Ничего. Груз откровения оказался слишком тяжёл для моих немощных плеч.
— Не угодно ли тебе, мой господин, чтобы я прислал к тебе дýлоса?
— Не нужно, Террах. Я не настолько слаб.
Абрахам смёл взмахом кисти изображение эгемона и направился к двери.
За ней архонта ждал мягкий свет дневных ламп, чистый увлажненный воздух и его старое кресло — автоматический аппарат для передвижения. Оно было создано специально для него много лет назад и представляло собой раритет и неприлично устаревшую технологию, но, как замечали многие, уже давно срослось с архонтом Абрахамом в единое целое, который сам, в сущности, был такой же устаревшей технологией. Старая травма колена почти не тревожила Абрахама, но он привык к этому креслу и по-прежнему использовал для дальних поездок. Модернизацию конечностей он себе позволить не мог из-за статуса. Едва ли кто-то достоверно знал почему, но считалось, что верховный жрец, говорящий с Господином, должен максимально оставаться человеком.
Абрахам набрал на панели маршрут, и кресло двинулось по коридору. Некоторые технологии, созданные людьми, казались более близкими к естеству, чем другие. Возможно, в том числе поэтому, несмотря на многолетнюю борьбу с кибербиологической ересью внутри жреческой касты, он всё же отдал голос в пользу «Генезиса»: кибербиологи работали с веществом, а не с пустым набором цифр. Пусть они исказили и извратили Пророчество, но они имели дело с плотью. Альтернативный проект виртов, «Симулякр», предлагал разработки в области перенесения сознания в Сеть и индивидуальные программы для каждого жителя Амвелеха с полной симуляцией тактильных ощущений. Для многих этот проект был куда более заманчивым, чем «Генезис». Куда более логичным, совершенным и приемлемым в условиях современной этики и культуры обращения с телом. Ближнему кругу Совета пришлось надавить на кое-какие рычаги, чтобы финансирование и места в Агоре получил «Генезис». Вирты считали это ретроградством, но из двух зол Абрахам предпочел выбрать менее радикальную и более знакомую.
Проехав по полупустым лабиринтам коридоров и лифтов жилой части города, кресло архонта остановилось перед дверью, ничем не напоминавшей ту, из которой он вышел двадцать минут назад. Эта дверь была четким правильным прямоугольником, выдавленным в массе светлого сплава. Пальцы пробежали по всплывшим над панелью клавишам, и дверь бесшумно отодвинулась.
— Приветствую тебя, Святейший, — дулос мигнул набором огней и замер, ожидая вопросов и приказаний.