Но сам Нэбвен был счастлив от возвращения домой, и его радость стоила всего. Ренэф высидел на пиру столько, сколько положено, чтобы порадовать хозяев дома, а потом всё-таки улучил момент и ускользнул в тёмный сад.
Ему никогда не доводилось бывать в гостях у Нэбвена прежде, и тем более странно было понять, что этот дом, этот сад он уже хорошо знал. Вот здесь, у этих кустов, маленький мальчик с непрорезавшимися ещё рожками защищал свою мать – старшую дочь Нэбвена – от неведомых врагов коротким деревянным мечом. Но тогда был закат, и на ступенях у дома сидела госпожа Наилат, со светлой печалью наблюдавшая за игрой. А ночью она зажгла светильник – как раз у той двери, через которую Ренэф сейчас выскользнул в сад, и спрятала лицо в ладонях, никому не показывая свой страх, свою печаль. Проходя мимо двери, царевич невольно коснулся ладонью места, где висел светильник из видения.
А доведись ему побывать в покоях хозяев, он не сомневался, что узнал бы комнату, в которой Наилат помогала младшей дочери примерить праздничный золотистый калазирис и узорную сеть, искусно сплетённую из ярких продолговатых бусин, а потом подарила ей своё тяжёлое многорядное ожерелье.
Видения в памяти, накладывающиеся на реальность, были такими яркими, что Ренэф даже потёр ладонями лицо, чтобы сбросить наваждение. Неловко было от того, что довелось подсмотреть за чужими жизнями, и вместе с тем отрадно, что он всё-таки сумел вернуть друга семье.
Столько тепла, столько любви… Ведь именно такой и должна быть настоящая семья? Принимающей, ждущей тебя любым – с победой ты придёшь или с поражением.
Дом…
Но у него, царевича Эмхет, такого не будет.
Ренэф подумал о том, что его родители никогда не смотрели друг на друга так, как смотрели друг на друга Нэбвен и госпожа Наилат. Военачальник с женой сияли даже спустя столько лет вместе… а ведь прожили друг с другом куда больше, чем самому Ренэфу лет от роду. Сколько обоюдного понимания, тихой радости и тепла было в их безмолвных беседах, когда они просто оказались рядом. Это ничего общего не имело со вспышками страсти, знакомыми царевичу, или с той глухой, непонятной, замешанной на ярости и неприятии тоской по Мисре. Нет, он никогда не был по-настоящему влюблён так, чтобы забыть обо всём.
А настоящая любовь, как он понимал теперь, выходит, и вовсе не имеет ничего общего с тем, чтобы забыть о себе… Она дополняет, делает тебя чем-то большим, чем ты был – своего рода лучшей версией себя самого. И тогда уже любой подвиг становится по плечу.
Ренэф не горел желанием заводить семью, да и был ещё для этого слишком молод – рэмеи, в отличие от людей, не вступали в брак рано. Однажды, конечно, ему придётся выбрать супругу… точнее, положиться на чужой выбор. И хорошо, если жена будет ему соратницей, одних с ним интересов и устремлений. Хорошо, если брак будет построен на уважении и партнёрстве, как брак его родителей. А в худшем случае придётся всегда и везде, даже в собственных покоях, носить доспех и никому не показывать настоящие мысли и чувства – чтобы не нанесли удар в спину. И когда придёт его черёд обзавестись детьми, между ними не будет той непринуждённости, что царит между Нэбвеном и его дочерьми, несомненно, любимыми каждая по-своему. Нет, для своих детей Ренэф будет таким же далёким и чужим, каким был для него собственный отец, – кем-то, кто вызывает граничащее со страхом почтение, но никак не тепло. И дома никто никогда не будет ждать его так, как здесь ждали Нэбвена.
И никто никогда не посмотрит на него так, как смотрела на своего супруга Наилат.
Раньше Ренэф не задумывался об этом, просто принимал внимание восхищённых им девиц как должное. А теперь от этой мысли сделалось неловко, немного даже больно. Ну подумаешь, ну не посмотрят. И всё же… «Потому-то, поди, дядюшка Хатепер и не обзавёлся семьёй, – со вздохом подумал царевич. – Хотел чего-то большего, чем обусловлено нашим положением».
Раздосадованный сам на себя за неуместную сентиментальность, царевич зашагал прочь, глубже в сад, дальше от царившего в доме веселья. Пожалуй, и правда не помешает по возвращении соблазниться улыбкой какой-нибудь придворной красавицы и выкинуть из головы чужое семейное счастье… а заодно и всяких там недоэльфей.
– Ты ведь не сожжёшь меня карающим солнечным золотом? – робко спросил его ближайший куст.
От неожиданности Ренэф едва не подскочил на месте и невольно схватился за кинжал на поясе. Запоздало он сообразил, что голосок-то был совсем тоненьким, да и слова звучали не очень чётко. Укорив себя за глупость, он улыбнулся.
– Не сожгу, слово царевича Эмхет.
– Настоящий живой Эмхет… – восторженно протянул куст.
– Ну, вроде живой, да. Ты как, выходить будешь? – дружелюбно поинтересовался он и для верности присел на корточки, догадываясь, кого увидит.
Куст напряжённо засопел и чуть пошевелился.
– А точно можно?.. Мне не разрешали говорить с сиятельным царевичем… но так хотелось посмотреть поближе…
– Если очень хочется – то можно, – заверил его Ренэф и поманил к себе.
Мальчик всё-таки решился и вышел – тот самый мальчик с непрорезавшимися ещё до конца рожками, которого царевич помнил из видения. В руке он держал тот же деревянный меч. Короткая схенти не прикрывала ободранные коленки, да и прятки в кустарнике оставили свой след. Хвостик забавно подёргивался из стороны в сторону от волнения, но держаться мальчик старался очень серьёзно и с достоинством. Настоящий сын вельможного рода.
Поскольку Ренэф сидел на корточках, их глаза были примерно вровень. И помимо робости царевич различил во взгляде маленького рэмеи ту самую решительность, которая и позволила сорванцу не побояться… ну, почти не побояться обратиться к сыну Императора.
Неуверенно приблизившись к царевичу, мальчик попытался повторить самый настоящий, взрослый воинский салют. Ренэф кивнул, потом взял его за руку и сжал в воинском рукопожатии. Маленький рэмеи просиял, глядя на него с таким восторгом, что царевичу сделалось даже несколько неловко.
– Сиятельный Эмхет, герой Леддны, – восхищённо протянул он и выпалил: – А я знаю, что ты самый молодой из наших военачальников! Я тоже хочу так! Буду брать с тебя пример и стараться… Я уже вовсю тренируюсь, – мальчик кивнул на меч. – В роду Меннту ведь все воины. Только у тёти Мирет жених скульптор, но он хороший. И дед говорит, это ничего, раз в армии служил. И я пойду! А потом буду служить под твоим началом, господин. Вот.
Выдав всю эту тираду, мальчик смутился, залившись краской до кончика хвоста, но прятаться обратно в кусты всё-таки не пошёл.
– Это очень хорошо, – улыбнулся Ренэф. – Мне в отряде будут нужны смелые воины. Тебя звать-то как, мой будущий солдат?
– Сеткау из рода Меннту, сын Хенуит и Сабафа, – тщательно выговорил мальчик.
– Рад познакомиться с достойным внуком старшего военачальника Нэбвена.
– Спасибо, господин царевич… И спасибо, что дедушку спас! Я слыхал, мама плакала аж – ну, от радости… Говорила, если б не ты, дед бы не вернулся. А мы его тут очень ждали… Поэтому я обязательно должен служить именно тебе! – горячо закончил он. – Ты только дождись, пожалуйста, когда я вырасту…
– Дождусь, – серьёзно кивнул Ренэф. – А дед твой – один из самых великих воинов, Сеткау. Сам Владыка, да будет он вечно жив, здоров и благополучен, гордится дружбой с ним. И если б не Нэбвен – это я бы не вернулся в Обе Земли… Такого тебе мама, наверное, не скажет, потому говорю я.
Сеткау приоткрыл рот от изумления, не зная, что ответить. Ренэф тоже не знал, что тут ещё сказать, поэтому предложил:
– А может, покажешь мне, чему уже успел научиться?..
Сеткау просиял. В общем, предложение было принято с энтузиазмом.
И пусть в саду было темновато, удовольствия от игры в солдатскую тренировку это никому из них не испортило. Ренэф даже забыл, когда в последний раз так веселился. А вроде и не так много лет прошло с тех пор, как он носился со сверстниками, придумывал достойные легенд сражения и верил в то, что жизнь воина состоит только из славы и подвигов.
Царевич как раз учил Сеткау делать подсечку хвостом, когда их обоих окликнули.
– Ох, господин мой царевич, прости, что он тебе докучает, – всплеснула руками Наилат. – Мы уложили его спать, но гляди ты, сбежал…
– Ну всё, влетит мне, – вздохнул Сеткау, но прятаться за спину Ренэфа не стал – мужественно вышел вперёд.
Царевич положил руку ему на плечо и чуть улыбнулся хозяйке дома.
– Отнюдь не докучает, госпожа. Напротив, показал себя радушным хозяином и отогнал всякую тоску. Благодарю.
Женщина бросила строгий взгляд на мальчика, но всё-таки улыбнулась в ответ.
– Ну что ж, вот и отбой, солдат. А то завтра не будет сил на новые битвы, – Ренэф подмигнул Сеткау, и тот тихо рассмеялся, отсалютовал деревянным мечом.
– Ты… завтра ещё не уедешь, господин царевич? – спросил он.
– Думаю, ещё денёк мы себе позволить можем, если хозяева не прогонят, – Ренэф переглянулся с Наилат, и та благодарно кивнула. – Надо ж нам всё-таки разобраться с подсечкой, а?.. А если меня сюда ещё пригласят, когда у тебя рога совсем вырастут, – заговорщически прошептал он, – я тебя научу колоть орехи по-солдатски. Без этого умения в казармах никак нельзя.
– Ух ты! Вот это да!
Сеткау аж подпрыгнул от радости, потом потрогал пробивающиеся рога, прикидывая, сколько потребуется времени. Наилат прикрыла ладонью рот, скрывая смешок и стараясь выглядеть строже.
Все вместе они вернулись в дом, где обеспокоенные родители мальчика уже накинулись было на него с руганью, но Ренэф попросил в честь праздника отложить воспитательные меры на другой раз, а с Сеткау тайком взял слово, что тот будет слушаться «старших по званию».
Пир продолжался едва ли не до рассвета, и это уже само по себе подразумевало, что с утра выдвинуться в столицу никто попросту не сможет. Нэбвен и Наилат заверили царевича, что будут счастливы видеть его здесь сколько угодно, но Ренэф напомнил о докладе Владыке. Покинуть поместье решено было через день.
Во дворец он собирался возвращаться один, без Нэбвена. И без того натерпелся военачальник по его вине.
Глава 24
Покидая дворец в ночи, в сопровождении только жреца и одного из своих телохранителей, Хатепер укорял себя за недальновидность. Он промахивался всё чаще – сказывалась не то усталость, не то обилие нитей, которые он удерживал в руках. Великий Управитель ведь знал, что жрецы Стража Порога настроены к Перкау враждебно! Знал, но всё-таки положился на защиту Минкерру. Ну а в том, что другая часть Силы бальзамировщика способна выходить из-под контроля, он сам имел возможность убедиться, но, тем не менее, так и не выделил время, чтобы поговорить с Перкау, когда получил краткий отчёт Итари.
За Итари Хатепер не беспокоился – она прекрасно могла постоять за себя. Таэху как никто умели усмирять Сатехово Пламя. Во многом именно благодаря им культ Владыки Каэмит вообще оказалось возможным устранить несколько поколений назад.
Нет, гораздо больше Хатепера беспокоили взаимосвязи, которые он видел и просчитывал. Жрецы Сатеха приложили руку к тому, что произошло в поместье Ареля. И как уже случалось прежде – в той самой войне, когда междоусобицы разрывали Таур-Дуат на части, а потомки Ваэссира правили, по сути, только Верхней Землёй, потому что Нижняя была в руках врага и отдельных управителей сепатов, отказавшихся принимать чью бы то ни было власть, – культ Владыки Каэмит оказался связан с эльфами. И культ заполучил Хэфера. Добровольно царевич стал его частью или нет, но это произошло, и будет иметь такие последствия, которые никто не мог пока предсказать.
Да, теперь Хатепер по-настоящему пожалел, что откладывал этот разговор. Но после случившегося в Обители Таэху выдержка стала подводить его, а он не мог позволить себе сорваться. Горячих голов вокруг него и без того хватало, и даже Владыка уже потерял терпение. Хатеперу надлежало действовать неизменно деликатно. Его пленник был единственной нитью к культу, к этой части заговора. Паваха они фактически потеряли… А стоило оно того или нет, покажет возвращение Императора. Что сообщат пленники Ренэфа – тоже пока неизвестно.
В храме высокому гостю со спутниками, разумеется, никто не препятствовал – стражи пропустили их по одному жесту, а псы не проявили беспокойства, так как узнали одного из обитающих в храме жрецов.
– Я желаю прежде всего поговорить с пленником, – сказал Хатепер бальзамировщику.
– Мой господин, я не знаю, расскажет ли он тебе, что произошло, – неуверенно проговорил тот. – Он ни с кем не говорил, не пытался даже оправдаться, позволил стражам заковать себя в цепи – и всё.
«Узнаю́ тебя, Перкау», – подумал Хатепер, вспоминая их встречи, а вслух спокойно сказал:
– Мне он ответит. Веди.
Жрец послушно провёл его по внутренним коридорам – не в ту комнату, где пленник жил бо́льшую часть времени, но в ту, где проводились допросы. Хатепер не удивился.
Бальзамировщик толкнул дверь, открывая её перед Великим Управителем, и дипломат шагнул внутрь, уже предполагая, что увидит. В углу комнаты, опустив голову, сидел Перкау, безучастный ко всему вокруг. Его руки и ноги были скованы, а два стража, ранее охранявшие дверь в его комнату, держали копья наготове. Направленные на пленника острия почти касались его рёбер. Одно неосторожное движение – и воины пригвоздят его к полу, притом так, что спасительная смерть не наступит.
На некотором отдалении тихо переговаривались о чём-то дознаватели Хатепера – Итари и Интеф. В другом углу стояла, поглаживая своих псов, Кахэрка, как всегда бесстрастная. Два бальзамировщика держались при ней, чуть в стороне, и тоже о чём-то переговаривались.
Разговоры стихли, и все почтительно приветствовали Хатепера. Докладывать первым никто не решался – ждали реакции старшего царевича. Взгляд дипломата скользнул по шее Итари. Ожог она почти полностью исцелила – такой же, что отмечал и его запястье, скрытый браслетом.
– Что с мудрым Таа? – спросил он, посмотрев сперва на Итари, потом на Кахэрку.
– Удар был очень силён, но он жив. Без сознания, – сказала Таэху. – Я помогла ему, да и его Силы хватило, чтобы защитить себя.
– Хорошо.
– Мой брат в служении поднимется не сразу, – добавила бальзамировщица. – Но мы благодарны мудрой Итари за своевременную помощь.
– Если Таа не может говорить за себя, отвечать будешь ты, – сухо сказал Хатепер, обращаясь к Кахэрке. – По какому праву вы нарушили приказ? Кто допустил Таа к моему пленнику? Выше моей власти в Империи – лишь власть самого Владыки и царицы. А я повелел впускать только Итари Таэху. Более того, Первый из бальзамировщиков подтвердил мой приказ. Доверие Дома Владык снова оказалось попрано.
Бальзамировщики как по команде опустились на одно колено. Стражи порывались сделать то же самое, но, видимо, решили, что сдерживать опасного пленника всё-таки важнее. Даже псы выглядели не то пристыженно, не то раздосадованно, и смотреть на Хатепера избегали.
Кахэрка ограничилась глубоким почтительным поклоном и ответила тихо, бесстрастно:
– Оправданий нам нет и не может быть, господин Великий Управитель. Скажу лишь, что Таа не уведомил ни мудрейшего Минкерру, ни тем более меня о своём решении. Но, как мы поняли из его обрывочных слов, он успел почуять угрозу для храма, нарастающую скверну… Владыки Каэмит, – её взгляд потемнел.
– Да, это он сказал и мне – «почувствовал опасность», – подтвердила Итари. – И ещё: «Он пытался убить меня». Как целитель я могу сказать, что если бы Таа не был столь сильным жрецом Стража Порога, этот удар он бы и правда не пережил. Перкау не владел собой. Я уже видела это прежде.
Кахэрка не смотрела на пленника, но Хатепер видел, что его действия она одобряет не больше, чем действия Таа. А сам Перкау так и не поднял взгляд.
– Что ж, о делах бальзамировщиков продолжим после, уже в присутствии Верховного Жреца. А пока оставьте нас, – велел дипломат. – Все.
– Мой господин… – запротестовал было Интеф Таэху.